| | От | Harding |  |
| К | All |  |
| Дата | 17.02.2010 20:11:18 |  |
| Рубрики | Прочее; WWI; |  |
Олег Стрижак и Всеволод Вишневский
Уже несколько лет бродит по сети текст некоего Олега Стрижака (понятия не имею - кто это, знаю только, что его перу принадлежит книга "Секреты Балтийского подплава").
В общем, приводится там история, то ли взятая Стрижаком из черновика мемуаров Петра Грищенко "Соль службы", то ли записанная им непосредственно со слов Грищенко.
Синопсис: решил Грищенко сотоварищи навестить писателя Вишневского в январе 1942-го. Пришли они к нему домой, а там умирающая от дистрофии С. К. Вишневецкая и жрущий по приказу партии эскалопы с жареной картошкой Вишневский.
Поскольку недавно в какой-то очередной дискуссии про пиры в Смольном этот отрывок снова всплыл, я решил кое-что уточнить.
Софья Касьяновна угасла после войны от дистрофии. Вишневский воспел Вождя в юбилейной, многопушечной драме "Незабываемый 1919-й" и умер от апоплексии.
Для справки: Всеволод Вишневский умер в Москве 28 февраля 1951 года.
Софья Вишневецкая умерла в апреле 1963 года, пережив своего мужа на 12 лет.
Угасание Вишневецкой в течение 20 лет от дистрофии я представляю слабо. Впрочем, ладно. Бывает - перепутал человек.
Поскольку дневники Вишневского (подчёркиваю: не мемуары, а дневники) опубликованы, то можно посмотреть, какие эскалопы он ел зимой 1941/42 гг.
Выдержки из дневника Вишневского за ноябрь 1941 - январь 1942 гг.:
10 ноября. В 6 часов обед в столовой Пубалта. (Суп – вода, немного каши с маленьким кусочком мяса).
Хлеб срезан до четырёхсот граммов (военный паёк). Хватит и этого… Понятно…
15 ноября. Поел (суп, капуста кислая, один кусочек хлеба).
16 ноября. Дома – чай и хлеб.
18 ноября. Я похудел, но чувствую себя бодро.
20 ноября. Наш военно-морской береговой паёк уменьшен до трёхсот граммов хлеба. Однообразное питание. Шутим: «Это действует лучше Кисловодска».
21 ноября. К обеду достали полбутылки портвейна. Кислые рыбные щи, сомнительное какао. Хлеба мало. Свой завтрак и часть хлебной «порции» я отдаю.
22 ноября. Слабость объяснима: паёк уменьшился – мяса почти нет, нет овощей и минимум жиров.
25 ноября. Обед: суп, два ломтика хлеба, немного каши.
27 ноября. Я худею. Как в 1920 году – кровь (Прим.: Вс. Вишневский болел цингой).
29 ноября. Мне очень не хочется отмечать эти физиологические детали, но в последние дни бывает отвратительная слабость и при прикосновении зубной щётки к дёснам идёт кровь. Потерпим.
4 декабря. Температура все время тридцать пять с десятыми. Слабость, разговоры утомляют, а мысль работает привычно.
6 декабря. Были два врача. Исследовали меня после всех предварительных анализов. Ещё раз беседа о болезни в 1920-1921 годах (сыпной тиф, цинга), о тропической дизентерии в 1935 году и т.д…
7 декабря. Слабость, плохое пищеварение. Неужели то, что я замечаю, - свернувшаяся кровь из кишечника? Неужели?
8 декабря. Анализы дают картину улучшения. Кровавых выделений больше нет. Температура 36.
Отлегло от души.
9 декабря. Здоровье явно улучшается. Девять дней отдыха и диета! (Белый хлеб, морковный сок, супы, бульоны, каша, пюре, компот, кофе).
Бытие определяет не только сознание, но и здоровье.
Консилиум… Очень внимательный осмотр. Мой точный рассказ. Диета сделала уже многое.
Я буду в строю! Но впредь надо уравновесить питание, работу, нервную и физическую отдачу. А я при очень плохом питании имел повышенную нагрузку… Это привело ко второй стадии дистрофии.
12 декабря. Сегодня делали рентген полости груди. Чувствую себя бодрее.
16 декабря. Сегодня утром в госпитале не дали завтрака.
18 декабря. Хочу вернуться на работу. Внутренняя тяга писать, делать дело. А доктор говорит: «Но вы дней через десять на вашем пайке опять свалитесь». Всё-таки надо выписываться из госпиталя.
30 декабря. Получил заключение врачей: мне можно возвращаться к работе, но с прибавлением к ограниченному пайку витамина «С» плюс углеводы (сахар, сладкое, варенье). «Если нужно будет – просите добавочное питании…» Но я его просить не буду, мне привилегий не нужно.
4 января. В 4 часа 25 минут дня я уехал из госпиталя. Хватит… От дистрофии не умер, как это бывает сейчас так часто со многими мужчинами в Ленинграде.
8 января. Улучшенное спецпитание:
Утром – кипяток и 100 граммов хлеба.
Обед – вода с двумя ложками соевых бобов, фарш – требуха (50 граммов), без хлеба.
Вечером – 100 граммов хлеба и кипяток.
11 января. Идём в Политуправление обедать: гороховый суп, немного каши с консервированной рыбой. (Пять ломтиков хлеба. На день).
12 января. Обед у флагманов: жидкий гороховый суп, два ломтика чёрного хлеба с какими-то примесями, кашица.
<?…>
В Москве для нас стараются, думают о нас. Народный комиссар Военно-Морского Флота включил меня в список «68-ми» на специальное снабжение и пр. Мне не надо, – я хочу жить наравне с коллективом.
13 января. Сегодня улучшенный обед: вместо воды с горсточкой крупы свекольной борщ! (С доплатой – 3 рубля 76 копеек). На второе – чай. Ужин стандартный.
16 января. В нашей столовой тьма. Ел сухарь и треску…
17 января. Стало уже трудно делать пешком два-три конца в день. Питание опять ухудшается. Пустой суп, немного каши. Не дают чая, а кипяток «не идёт». Видимо, необходимы жиры, углеводы и белки…
18 января. Сегодня в нашем флотском хлебе – целлюлоза!..
3 февраля. Газет нет. Света нет. В салоне, за обеденным столом, молчание. Надоела неизменная бурда.
Для тех, кому лень читать целиком: в ноябре Вишневскому становилось всё хуже и хуже. В конце концов, он попал в больницу со второй стадией дистрофии. Около месяца (тут не получается точно датировать) он провалялся там, затем вышел, но никаких особенных кулинарных изысков по-прежнему в глаза не видел. Эскалопы с картошкой - это что-то из области фантастики.
Видимо, кто-то указал Стрижаку на явные нестыковки и он в лучших традициях начал давно знакомую песню "я писал не то, я не писал не этак, и вообще, в главном-то я прав!".
В истории о том, как бригадный комиссар Вишневский пожирал свой эскалоп, у Грищенко соединились две зимы: 42-го и 43-го годов <...> я же предупредил всех дураков, что пишу не историческое исследование: тут все дураки и кинулись меня уличать в неверности дат...
Действительно, зачем истинным творцам точность? Только мешает всё время. Какие-то даты, факты... Скукота! То ли дело художественный свист.
Дальше - больше.
Вот что пишет о быте Вишневского в январе 42-го зам. Вишневского в "опергруппе писателей" А. Тарасенков в своем дневнике:
"...безумство —за проезд в машине от аэродрома до "Астории" уплачено батоном белого хлеба! На столе — пир: курица, шоколад, какой-то заграничный ликер, печенье, колбаса, сыр. Наедаюсь до отвала. Ощущение счастья. Засыпаю на диванчике под шинелью. Всеволод и Софья Касьяновна — на роскошных двуспальных, сдвинутых вместе "асторийских" кроватях..." ("Писатели Балтики рассказывают", М., "Сов. пис.", 1981, с. 57).
Непонятно, почему Вишневскому, временно жившему в "Астории" (тогда так жили многие писатели) нельзя спать на "асторийских кроватях". Видимо, он должен был вытащить их в коридор и сжечь, а спать на полу.
Впрочем, главное тут не это, а перечень разносолов. Создаётся ощущение, что всё это Вишневский доставал в умирающем от голода Ленинграде.
Между тем, в его дневниках есть такая запись:
12 января. В «Астории» света нет. Поел хлеба и московской курицы.
Ларчик открывается просто: 11 января из Москвы прилетела та самая умирающая от дистрофии Софья Константиновна (прошу не думать, что я глумлюсь, ей приходилось очень нелегко, как и Вишневскому). Естественно, из командировки она привезла самое дорогое - продукты.
Негодяй Вишневский не стал жрать всё под одеялом в одиночку, как это должно было бы быть по мнению Стрижака - он поделился с товарищами (ЕМНИП, Тарасенков не единственный, кто заходил к нему в те дни).
Что интересно, дневники Вишневского Стрижак всё-таки читал:
Кстати, в блокадных дневниках бригадный комиссар Вишневский где-то пишет, что приказом наркома ВМФ он включён в некий "список 68-ми" — на самое усиленное питание.
Оставим в стороне кривое словосочетание "самое усиленное питание" и посмотрим окончание фразы (я его уже приводил выше), которое Стрижак почему-то "забыл": Мне не надо, – я хочу жить наравне с коллективом.
В общем, я не знаю, что сказать. Врёт Стрижак плохо, на троечку, запутываясь в своей же лжи.
Не могу комментировать книгу в целом, но после такого доверия к творчеству аффтара как-то не возникает совсем.
Dixi.