В армию брали всех, никаких исключений, но с высшим образованием служить нужно было два года, а не три. Кроме того, за время службы должны были обучить и выпустить младшими командирами. Брали только после окончания института. Когда забрали в армию, то сразу отправили в Иркутск. Первые месяцы мы там занимались строевой подготовкой, учились разбирать, собирать и чистить винтовки. Кормили неважно, особенно когда началась финская. Конечно по количеству никакого сомнения, но ели мы одни концентраты: пшенные, гороховые, черные сухари и круглые несоленые галеты из белой муки. Нам объясняли, что так мол на фронте живут, мол привыкайте. В общем, ели одно и то же каждый день. Мы были здоровые ребята, и только поэтому никто особенно не болел. Овощей было очень мало. Осенью, когда разгружали овощи, мы старались утащить кочан капусты в палатку и по ночам ели. А потом, на войне кормили нормально, нормальный горячий обед, все с мясом и хлебом. Плохо с едой было только в окружении, когда не было частей, а был только всякий неорганизованный сброд. Зимой меня послали в Омск, где комплектовался медсанбат, в нем было два грузовых автомобиля с генераторами для освещения. Меня назначили их командиром. Эта должность была командир взвода. Мы жили в каком-то клубе, спали прямо на сцене. Морозы стояли страшные. Когда ходили обедать, то были случаи, ребята уши отмораживали, когда ходили обедать. Еще был случай, один ушел в самоволку, и его целый день не было. Поднялся страшный переполох. Меня за него сильно отчитали, но официально ничего не было, потому что он таки пришел. Его тоже только отчитали. Потом, в конце зимы нас расформировали и меня вернули обратно. Потом меня перевели в 60 ИПТД [Г. истребительно-противотанковый дивизион]. Мы переехали на станцию Зима, вырыли там землянки в них жили. Землянка была большая, не очень глубокая – меньше чем в рост человека в землю, а крыша была выше земли. Зимой там было очень холодно. В землянке тоже было холодно. Спали по двое, укрывшись вторым матрасом. Летом днем очень жарко, а утром в умывальнике корочка ледовая. Там мы уже занимались пушкой и изучали матчасть и команды. Пушку вывозили, занимали позицию, заряжали гильзу, прицеливались и разряжали. Итак целый день, но стрелять не стреляли. Там я уже был командиром отделения [Г. командир орудия?]. Как это точно называлось, я не помню. Командира взвода у нас не было, был командир батареи. Командир батареи – три кубика. В караулах мы стояли круглосуточно и беспрерывно. Зимой были морозы под 50 градусов. Стояли в карауле по 30 минут. У нас были длинные тулупы и буденовки. Шапки-ушанки появились после финской. За 30 минут все смерзалось так, что винтовку специально держать было не нужно, рукава тулупа не разгибались. Там я слышал, как трещит от мороза земля. Стоишь в карауле ночью, а тихо – часть в лесу и слышишь треск, а утром видно свежие трещины в земле. Что бы во время караулов случались какие-либо инциденты, я не слышал. Дедовщины не было, понятия такого даже не было, все были одинаковые. На второй год, когда с нами начали проводить занятия на младших командиров, то нас, и меня в частности, командир батареи и командир дивизиона уговаривали подать заявление на сверхсрочную. Им было интересно, чтобы я остался, потому, что они сами не были с высшим образованием. Я не соглашался, потому что это значило остаться служить навсегда. Когда меня спрашивали почему, то как-то раз командиру батареи я сказал: «Сколько Вы служите в армии? Я уже инженер, а сколько мне нужно чтобы дослужиться до Вашего звания?». [Г. И что он ответил?] Ну что, что это нужно стране. А я сказал, что тоже не бью баклуши, что работал на заводе и учился, чтобы стать инженером и уже работаю на заводе конструктором и больше него получаю, так для чего же я столько лет учился? Артиллерия была каста в армии самая образованная, так как нужно было при навесной стрельбе делать расчеты. При стрельбе прямой наводкой вынимали затвор и наводились через дуло, но прямая наводка - только до 800 м. [Г. А почему не через прицел? На сорокопятке же был прицел?] Так было точнее, с прицелом можно было ошибиться. Нас много тренировали на стрельбу с прицелом на большие расстояния [Г. И много вы стреляли?] Нет, до войны мы из пушки ни разу не стреляли. Даже из винтовки мы стреляли очень редко. Целый день на стрельбище: «Встать, ложись, пли», а только три патрона и страшное ЧП если гильза потеряется. У меня такое впечатление, что в начале войны мы боялись стрелять. А немец ставил автомат на пузо и стрелял очередями. [Г. А почему ты думаешь, что именно из автоматов – ты сам видел как они стреляют «от пуза»?]. Нет, на войне обычно врагов не видишь или они очень далеко и их плохо видно. [А откуда знаешь, что стреляли очередями из автоматов, а не из пулеметов?]. Звук разный. А пулеметы у них тоже были, ‘мэшингевер’ - так по-немецки пулемет называется. Они стреляли много и из автоматов и из пулеметов, а наши все-время как-то стеснялись стрелять. И патронов было мало, и привычка с тренировок, что только три патрона и не дай бог гильза потеряется. [Г. Если Вас не учили стрелять, то чему же Вас учили?]. Ты не понимаешь, то, что сейчас – и оружие и человеческое развитие, не сравнимо с тем, что было, когда я в армию пришел. Люди были, в основном из деревни, полуграмотные. [Что, и читать-писать учили?]. И грамоте учили и команды выполнять. Только когда учили, очень экономили боеприпасы почему-то. И Комсомолец ни разу не выезжал – стоял в гараже. Пушку на улицу, на позицию, таскали на себе. [Г. Что шоферов совсем не учили?]. Их учили отдельно, а как я не знаю, я ведь сначала был солдатом, потом командиром отделения. Может быть, они пришли уже подготовленные. Но водили они потом очень хорошо. Часть была кадрированная. В основном, я в караулах стоял. В части у нас служили почти одни сибиряки, в нашем взводе только я был из Харькова и еще один из Москвы, Горелик фамилия. Нас вместе с ним учили на младших командиров. Зимой, когда выходили на стрельбище на меня нагружали ручной пулемет, так как я хорошо ходил на лыжах (в институте я много занимался спортом, в том числе и лыжами). В принципе, на лыжах ходили нормально все. Может быть, пулемет на меня нагружали потому, что я был постарше и покрепче. У красноармейцев не было никаких документов. Только к концу войны, или даже после, выдали такие маленькие черные капсулы. Когда из части в часть переводили или когда я ходил в увольнительную, мне давали на руки бумагу, а потом забирали. Постоянное удостоверение личности в конце 1941 мне выдали потому, что меня взяли в штаб полка.
