| | От | полковник Рюмин |  |
| К | All |  |
| Дата | 24.10.2003 01:27:23 |  |
| Рубрики | 11-19 век; |  |
М.Ю.Лермонтов и спецназ
Как думает, уважаемое Сообщество, чьи это стихи?
...Поля засеянные топчем,
Уничтожаем всё у них...
...Налётом быстрым, соколиным,
Являясь разом в трех местах,
Мы их травили по долинам
И застигали на горах,
На них ходили мы облавой,
Сперва оцепим весь аул,
А там, меж долом и забавой,
Изрубим ночью караул.,.
В общем, все одно сплошное молодечество...
Кто решит из заголовка, что это слабоватое стихотворение М.Ю.Лермонтов написал, ошибется. Стихотворец – сердешный друг Михаила Юрьевича и его будущий убийца - Мартынов. Он читал эти свои стихи Лермонтову, которому завидовал, а тот оценил невысоко, на свою голову. Они вдвоем в 1840 году командовали отрядом гребенских и моздокских казаков, которые занимались разорением чеченских аулов по приказу генерал-лейтенанта Галафеева. Точнее, командовал Мартынов, а Лермонтов был к нему прикомандирован от штаба Галафеева. Тактика такая была у генерал-лейтенанта, выжженной земли. Сил одолеть Шамиля у него не было, и он поставил задачу отвлечь сожжением аулов воинов из армии Шамиля на их защиту, а там и с самим имамом разобраться. Происходило дело так: отряд Мартынова врывался в аул, после рубки и перестрелки жители бежали, потом казаки начинали методически сжигать дома, вытаптывать посевы и рубить сады. Мартынов называл это «марсовым действом», и очень ему такая война нравилась.
Отряд оставлял за собой черный след. Летом 1840 года были сожжены аулы Большой Чечен, после ночевки – Дуду-Юрт, затем аулы Гойты, Чонгурой-Юрт. После ночевки в Урус-Мартане сожгли и его:)), не забыв, конечно, о посевах и садах, затем еще ряд аулов: Чурик-Рошня, Пешхой-Рошня, Гажи-Рошня и Гехи. Приказ был уничтожать любое селение.
Вернувшись после похода в Грозную, Лермонтов познакомился и подружился с отчаянным головорезом Руфином Дороховым. Головорез был тоже сентиментальным поэтом, переводившим элегии Ламартина (они печатались в журналах, и их одобрял Жуковский). Бывало, на биваке, всегда в изрядном подпитии, декламировал, развалившись на бурке у костра:
Зачем не в силах я с блестящею зарею
К вам, сладкие мечты, мгновенно долететь?
Давно простился я с обманчивой землею;
Но долго ль мне на ней мучения терпеть?..
Когда с дубравы лист слетает пожелтелый,
То вихрь его несет за дальних гор поток
—И я душой увял, как лист осиротелый...
—Умчи же и меня, осенний ветерок!..
Этот Дорохов, несмотря на свои сорок лет, был всего только юнкером. Он командовал сотней конных «охотников» — отборных храбрецов. Этот летучий отряд действовал не по команде генерала, а по ближайшим обстоятельствам дела. Дорохов еще в 1820 году был разжалован из прапорщиков в рядовые «за буйство и ношение партикулярной одежды» и только в 1828 году был произведен в свой прежний чин. А в начале 1838 года он снова был разжалован в рядовые (за нанесение кинжалом раны за карточным столом). От каторги его спас хлопотавший за него Жуковский. В 1840 году он с трудом вышел в юнкеры. Был знаком с князем Вяземским. В 1829 году он на Кавказе встречался с Пушкиным.
Юность Дорохова давно минула, но пылкость его натуры нет, не остывала. «Беззаветная» команда (как ее называли в отряде) охотников совершала чудеса храбрости и много помогала отряду в разных критических положениях, но вот, в битве 10 октября на речке Хулхулу Дорохов был тяжело ранен в ногу и «вынесен из фронта».
Командование охотниками было поручено Лермонтову. Он с удовольствием взялся за это, быстро сделался и сам подобным этим не то партизанам, не то разбойникам, стремительным и беспощадным.
«Невозможно было сделать выбора удачнее, — писал генерал-лейтенант Галафеев в рапорте, — всюду поручик Лермонтов первый подвергался выстрелам хищников и во главе отряда оказывал самоотвержение выше всякой похвалы». В отряде было много горцев, не знавших русского языка, и Лермонтову очень помогло — пусть и неполное — знание «татарского» языка. Среди охотников были казаки, чеченцы, несколько разжалованных офицеров. Один из таких разжалованных, Петр Султанов, вспоминал: «Поступить к нам могли люди всех племен, наций и состояний без исключения, лишь бы только поступающему был известен татарский язык. Желавшему поступить назначался экзамен, состоявший в исполнении какого-нибудь трудного поручения. Если экзаменующийся не проваливался, то ему, в награду за это, брили голову (коли она и без того уже не была брита), приказывали отпустить бороду (коли она не была отпущена), одевали по-черкесски и вооружали двустволкой со штыком, у которой один ствол был гладкий, а другой нарезной, и таким образом новообращенный становился членом «беззаветной» команды».
Лермонтов сумел всех этих людей расположить к себе.
В походе он, как вспоминал современник, «не подчинялся никакому режиму, и его команда, как блуждающая комета, бродила всюду, появляясь там, где ей вздумается. В бою она искала самых опасных мест». 12 октября, как говорится в донесении, Лермонтов на фуражировке около Шали, «пользуясь плоскостью местоположения, бросился с горстью людей на превосходного числом неприятеля и неоднократно отбивал его нападения на цепь наших стрелков и поражал неоднократно собственною рукою хищников». 15-го он «с командою первый прошел шалинский лес, обращая на себя все усилия хищников, покушавшихся препятствовать нашему движению, и занял позицию в расстоянии выстрела от пушки. При переправе через Аргун он действовал отлично... и, пользуясь выстрелами наших орудий, внезапно кинулся на партию неприятеля, которая тотчас же ускакала в ближайший лес, оставив в руках наших два тела».
Около 20 октября Лермонтов пишет Алексею Лопухину в будничном тоне: «Пишу тебе из крепости Грозной, в которую мы, то есть отряд, возвратился после 20-дневной экспедиции в Чечне. Не знаю, что будет дальше, а пока судьба меня не очень обижала: я получил в наследство от Дорохова, которого ранили, отборную команду охотников, состоящую изо ста казаков — разный сброд, волонтеры, татары и проч., это нечто вроде партизанского отряда, и если мне случится с ним удачно действовать, то, авось, что-нибудь дадут; я ими только четыре дня в деле командовал и не знаю еще хорошенько, до какой степени они надежны; но так как, вероятно, мы будем еще воевать целую зиму, то я успею их раскусить...»
А потом отпуск на целую зиму, Москва, и снова возвращение на Кавказ. И дурацкая ссора с Мартыновым: «Сколько раз я просил тебя оставить свои шутки при дамах…»