| | От | Алексей Мелия |  |
| К | All |  |
| Дата | 25.12.2003 01:16:58 |  |
| Рубрики | 1917-1939; |  |
Война и плановые репресии
Алексей Мелия
Привожу главу из книги Юнге М. Биннер Р. Как террор стал "большим" : секретный приказ № 00447 и технология его исполнения со специальным разделом Алексея Степанова "Проведение "кулацкой" операции в Татарии", с библиографией при участии Терри Мартина - М: АИРО-XX , 2003 - 352 с.
Краткое содержание книги : http://www.postindustrial.net/content1/show_content.php?table=free&lang=russian&id=60
"ВОЕННАЯ ОПАСНОСТЬ
И НЕЙТРАЛИЗАЦИЯ «ПЯТОЙ КОЛОННЫ»,
ИЛИ «СОЦИАЛЬНАЯ ИНЖЕНЕРИЯ»?
Приостановившееся рассекречивание российских архивов не привело к достижению историками согласия в вопросе о причинах Большого Террора. Сегодня почти все русские, а также некоторые американские и европейские историки согласны в том, что советское руководство воспринимало ситуацию 1937-1938 гг. как предвоенную, и поэтому репрессии были направлены «против тех элементов населения, которых режим в связи с растущей военной угрозой рассматривал в качестве потенциальной "пятой колонны" (бывшие "кулаки", преступники, офицеры царской и белой армий, немцев, поляков, латвийцев и представителей других "враждебных" наций и так далее)» (172). Американский историк Д. Ширер в своей содержательной статье развил и конкретизировал эту концепцию. По его мнению, до 1937 года партия и органы безопасности наибольшую угрозу для социального порядка советского государства видели в уголовных преступниках, «соцвредных элементах» и маргинализированных группах населения. Летом 1937 года изменившийся язык источников обозначил новое понимание «соцвредных элементов». Ширер ссылается на уже упомянутую справку Миронова от 17 июня 1937 года (см. выше с. 29), в которой кулаки-спецпереселенцы, бывшие белые офицеры, активные бандиты и каратели названы базой для формирования повстанческих кадров. «Этот язык отличался от языка периода массовых операций по чистке городов от "соцвредных элементов" середины тридцатых годов. Это — язык, связывающий социально сомнительные группы населения с активными военными мятежами. [...] Здесь речь шла об организованной военной угрозе, исходящей от маргинализированных групп населения во всей стране в целом и, в особенности, в сельской местности» (173).
Насколько мы знакомы с материалами, имеющими отношение к «кулацкой операции», подобное мнение несколько односторонне; можно привести множество источников, в которых и далее преобладает традиционный взгляд на эти группы (174), среди них и сам приказ №00447. Это не отрицает связи внешней угрозы и внутренних репрессий. Тема капиталистического окружения Советского Союза и поддержки капиталистическими государствами его внутренних врагов являлась азбукой большевизма (175). Тем не менее, такая аргументация не кажется нам подходящей в качестве универсального ключа для объяснения всей сложности кулацкой операции; однако если в рамках этой концепции несколько шире рассматривать и другие причинно-следственные связи, она могла бы стать одной из центральных в решении вопроса о том, почему режим именно летом 1937 года приступил к массовому уничтожению и заключению в лагеря людей в гигантских масштабах. Возможно, свой вклад в объяснение смертоносного характера Большого Террора может внести в том числе и контекст военной угрозы (176). Если исходить из того, что в 1937-38 гг. осуществлялись различные виды террора (177), в том числе и непосредственно в рамках кулацкой операции, то необходимо исследовать различные возможные причины. Свою роль могли бы сыграть и чисто внутриполитические факторы, как, например, пробуждённые в обществе либеральной конституцией 1936 года надежды: члены церкви и священнослужители самонадеянно настаивали на претворении в жизнь обещанной свободы религии, ссыльные кулаки на основании восстановления их гражданских прав выдвигали притязания на экспроприированную у них собственность и в больших количествах покидали свои трудпоселки, не обращая внимания на всё еще существующее ограничение свободы их передвижения. Многочисленные советские граждане в рамках кампании по выборам в Верховный совет высказывали критические замечания по поводу экономических недостатков и ответственных за них, а также в общем по поводу несоответствия обещаний «самой свободной конституции мира» и полной лишений и угнетения советской действительности (178). Такой ход событий вызывал тревогу в партии, правительстве и органах безопасности, в источниках часто речь идёт об использовании «враждебными элементами» избирательной кампании для вражеских выступлений (179). В применении массовых репрессий против нелегально (или даже легально) возвратившихся в свои родные места кулаков, задержанных беглецов из лагерей и против нарушений рабочей дисциплины в самих лагерях и тюрьмах ГУГБ (часто организованных закалёнными в борьбе против самодержавия политическими заключёнными) мы видим также попытку использовать террор в качестве инструмента для быстрого решения неотложных внутриполитических проблем. Насильственным устранением единоличников террор способствовал даже ликвидации остатков нежелательных экономических структур и, соответственно, стабилизации процесса коллективизации. Запланированные в приказе № 00447 репрессии против уголовных преступников и особенно рецидивистов, в частности тщательным перечислением преступлений, подлежащих преследованию, также говорят о важности внутриполитических мотивов.
Обладал ли террор лишь краткосрочной репрессивной функцией или призван был служить также и «осуществлению тоталитарной фикции» (Ханна Арендт), построению коммунистического общества9 Построение коммунистического общества со времени XVII съезда партии, на котором была провозглашена победа социализма, являлось основной целью советского государства. С официальной точки зрения сопротивление врагов считалось основным препятствием на этом пути. По часто цитируемому высказыванию Сталина, эти «остатки разбитых классов» пытались противодействовать развитию советского общества в бесклассовую идиллию всё более изощренными и недостойными методами. «Наши успехи были бы неизмеримо большими, если бы нам не мешали многочисленные враги», комментировали «Известия» в передовице от 10 ноября 1937 года. А следовательно, было логичным, потребовать уничтожения данных врагов народа, поскольку это «является важнейшим условием дальнейшего продвижения нас к полному коммунизму» (180). Подобным умозаключениям не противоречит и тот факт, что самое позднее во второй половине тридцатых годов из советской литературы исчезает антропологический оптимизм (181): на место с пафосом провозглашаемой перековки преступников через труд приходит суровость советского уголовного законодательства. Осуждённые в рамках кулацкой операции лица в большинстве своем относились к группам населения, которые, как считалось уже давно, либо совсем нельзя интегрировать в советское общество, либо это можно сделать лишь путём затраты чрезмерных усилий (182). Эта смена курса, по нашему мнению, с неизбежностью вела к превращению террора в инструмент социальной технологии (183). Определённые социальные группы — часто с использованием имеющихся картотек и списков — отфильтровывались из советского общества, арестовывались, а затем расстреливались либо заключались в лагеря. Подтверждением является крайне высокое количество жертв среди духовенства и членов религиозных объединений, а также бывших политических партий и группировок. Представляется, что в особенности во время проведения второй фазы операции № 00447 это также с особой силой затронуло и тех, кто ещё никогда не попадал в поле зрения органов, а лишь несли на себе ярлык принадлежности к определенной группе (184). Очевидное систематическое преследование хулиганства, уголовных преступлений и маргинализированных групп населения также заключало в себе аспект чистки общества от нежелательных элементов.
Именно приказ № 00447 показывает, что нельзя недооценивать социальные и идеологические аспекты Большого террора, при объяснении Большого Террора они должны занять равноправное место наряду с военной опасностью.
Шейла Фицпатрик в 1999 году названа Большой Террор одной
из основных загадок сталинизма. Сегодня появилась надежда, что вскоре он потеряет этот свой загадочный характер."
Еще раз выскажу свое мнение по этому вопросу.
Плановые репрессии 1937-38гг. вряд ли можно непосредственно связывать с военной угрозой. В этот период угроза военного нападения на СССР была относительно невелика. Во первых по причине острых противоречий между европейскими державами, во вторых из за огромного усиления РККА в первой половине 30х годов. С конца 1938 года военная угроза значительно выросла, но именно тогда массовые репрессии и были свернуты.
По моему мнению идея плановых репрессий действительно возникла в связи с подготовкой к большой войне - плановые репрессии являлись одним из элементов комплексной системы мобилизационного планирования, охватывающей все стороны жизни. Пока документально подтверждено лишь включение в систему мобилизационных мероприятий массовых репрессий в отношении уголовного элемента и наличие отдельного случая планирования репрессий в отношении политически неблагонадежных лиц.
Планирование репрессий органически вытекала из опыта мировой и гражданских войн, в которых именно социальная дестабилизация играла важнейшею роль.
Плановые репрессии должны были уничтожить идеологические и организационные центры кристаллизации будущих выступлений и изъять наиболее вероятных участников таких выступлений. Таким образом должна была уменьшится опасность саморазрушения общества в кризисной ситуации. Насколько велика была такая угроза можно представить исходя из хозяйственного баланса на 1928 военный год: поставки продуктов из деревни в случаи войны возрастали на 25%, а поставки промышленной продукции в деревню падали в два раза, и все это в условиях мобилизации из деревни рабочей силы и лошадей.
Но в 1937-38 году механизм плановых репрессий мог быть введен в действия не из-за угрозы социальной дестабилизации в условиях войны, а из-за угрозы социальной дестабилизации в условиях борьбы развернувшееся в советской государственной и партийной элите.
Таким образом, сначала начались репрессии в советской элите, связанные с борьбой за власть между различными группировками, то же любимое на форуме дело Тухачевского. Эта борьба ослабила власть как организационно, так и идеологически. Ослабление власти попытались компенсировать превентивным ударом по противникам существующей системы. Методы идентификации потенциальных противников и сама идеология плановых репрессий была выработана в ходе работ в рамках мобилизационного планирования, которые велись с середины 1920х годов согласно положению о "классовом характере" будущей войны в которой "стирается граница между фронтом и тылом". Как и в обычной войне в войне на внутреннем фронте стремились опередить противника в развертывании.
Приведенная мной версия в отличии от "социальной" версии позволяет связать между собой два частично совпадающих во времени процесса - беспрецедентной репрессивной компании на верху и репрессивной против потенциальных компании против врагов системы.
Борьба на верху вызвала компанию плановых репрессией, направленную против общего для элиты потенциального врага. Идея о том, что внутренняя борьба не должна вести к общей дестабилизации была характерна для советской элиты, так одним из тяжелейших обвинений против Троцкого и троцкистов была его попытка привлечь к событиям внутрипартийной борьбы непартийные массы.
То же стремление можно прекрасно проследить по приговорам представителям элиты которые широко пропагандировались в то время, смысл их сводился к тому, что внутренний борьбы нет, в виновата во всем виновата рука Запада или Востока.
Никто не хотел повторения ситуация 1917 года, когда на волю была выпущена разрушительная "энергия освобождающихся масс".
Была ли угроза мнимой или реальной сейчас судить трудно, то же самое касается и угрозы социального взрыва в условиях войны.
Но в любом случаи те кого арестовывали и судили в подавляющим большинстве получали приговоры не за совершенные ими преступления, а за то что они могли совершить, то есть были заведомо невиновными с юридической точки зрения. Те же кто арестовывал и судил также вряд ли руководствовались идеей всестороннего нарушения прав человека. Плановые массовые репрессии вполне согласовывались с жизненным опытом того поколения, эти люди испытали на себе как "из искры возгорается пламя", многие имели личный опыт такого разжигания. Да же сейчас многие отвечая на вопрос, "что бы Вы сделали окажись в ваших руках власть в дореволюционной России?" отвечают "расстрелял бы Ленина" и далее по списку. Так что не стоит нам судить людей того времени.