| | От | И.Пыхалов |  |
| К | All |  |
| Дата | 23.12.2007 01:25:40 |  |
| Рубрики | 1917-1939; |  |
Белый террор под красными стягами
Чураков Д.О.,
доктор исторических наук, доцент МПГУ
БЕЛЫЙ ТЕРРОР ПОД КРАСНЫМИ СТЯГАМИ
Подготовка декораций, распределение ролей...
Наше общество, расколотое как никогда раньше, с тревогой вглядывается в будущее. Но поскольку предугадать будущее никому из людей не дано, взгляд наших современников всё чаще обращаются в прошлое. И поэтому вряд ли кто-то не понимает возросший именно сегодня интерес к событиям Гражданской войны в России 1918–1920 годов. К сожалению, в последние годы, помимо серьёзных научных работ об этом времени появилось множество публикаций, искажающих содержание той эпохи. Одним из новомодных течений современной историографии, даже научной, является обращение к проблематике так называемой «третьей силы» в революции и гражданской войне. К ней относят, прежде всего, представителей правосоциалистического лагеря, отчасти деятелей либерального толка. По версии иных историков и публицистов, умеренные социалисты имели программу, противостоящую крайностям белого и красного террора, программу гражданских свобод и гарантий, программу демократического обновления России. При этом большевики обвиняются не только в радикализме и экстремизме, но и в извращении принципов социализма. Сторонники В.И.Ленина изображаются узурпаторами, утопившими в крови русскую революцию и свободу. Красный террор выводится в качестве основной, если не единственной причины гражданской войны. Создаётся впечатление, что в его основе лежало природное зверство большевиков и порочность коммунистической идеологии.
Рассуждения о «красном терроре», в своём большинстве безосновательные и легковесные, очень часто просто безграмотные, сегодня буквально не сходят со страниц периодической печати, тиражируются в многочисленных книгах и журналах. А вот о том, что происходило по другую линию фронта, царит почти всеобщее молчание. На лицо влияние на историков нынешней политической конъюнктуры. А ведь белый террор тоже до сих пор остаётся явлением, почти совершенно не подвергавшимся научному анализу. Казалось бы, научная объективность требует писать и об этом явлении, но белый террор для сегодняшней науки — сплошное «белое пятно» «тера инкогнито». Ещё меньше изучен «вклад» в становление атмосферы террора и произвола времён гражданской войны правых социалистов, деятелей этой самой «третьей силы». Искренней или лицемерной была критика со стороны их лидеров «красного террора»? Не повинны ли сами адепты «третьего пути» в том, что гражданская война приобрела столь изуверские и кровавые формы? Можно ли считать меньшевиков и эсеров поборниками «подлинного» социализма? куда на практике уводил страну пресловутый «третий путь», к какой такой «истинной демократии», каков был её реальный облик? Вот об этом и стоит поговорить поподробнее.
Полный и всесторонний анализ политики «третьей силы» в гражданской войне может быть сделан на примере Ижевско-Воткинского восстания 1918 года. Ижевскому восстанию не повезло в советской историографии. В отличие от других эпизодов гражданской войны с конца 20-х годов ХХ века он фактически выпадает из поля зрения советских историков. Причина этого ясна — антибольшевистское восстание в Ижевске победило при активном участии одних рабочих и при молчаливом большинства нейтралитете других. Видимо, блюстителям идеологической чистоты в прошлые годы казалось опасным признавать факт антибольшевистского рабочего восстания в Ижевске. Как всегда в таких случаях, вместе с грязной водой выплеснули и ребёнка. Один из важнейших феноменов гражданской войны остался без научного изучения, что в годы перестройки породило немало мифов и откровенных спекуляций. Невежество выплеснулось из кабинетов учёных на улицы: в Ижевске нашлись деятели, пожелавшие возродить антибольшевистскую повстанческую армию и двинуть её на Москву... Поэтому сегодня исторической науке пора начинать развираться с образовавшимся «белым пятном» на карте фронтов гражданской войны. Ижевские архивы, страницы выпускавшихся мятежниками газет, мемуары участников событий могут многое рассказать о тех драматических днях. Немало интересного ижевские материалы содержат и по вопросу о природе террора в годы гражданской войны.
Ижевск был одним из ключевых пунктов развития всей революции 1917 года, поскольку являлся крупным промышленным и рабочим центром страны. Рабочие Ижевска установили у себя в городе Советскую власть фактически одновременно со столицей и в немалой степени поспособствовали её распространению по Уралу. Но к весне понимание революции у Ижевских рабочих претерпевает изменения. Получив, как им казалось, своё, им больше не хотелось жертвовать своими жизнями, имуществом и благополучием раде удержания революционных завоеваний. Их симпатии от большевиков переходят к умеренным социалистам — меньшевикам и правым эсерам, которые сразу же попытались использовать ситуацию и перехватить инициативу. Это им удаётся сделать весной-летом 1918 года. Начинается подготовка к антибольшевистскому перевороту. Ударной силой мятежа выступил союз фронтовиков, объединивший в своих рядах около 4 тыс. ветеранов 1-й мировой войны, у многих из которых с войны хранилось оружие. Формально, у руководства союзом стояли рядовые солдаты, но фактически, как свидетельствуют новейшие исследования, вся его деятельность направлялась законспирированным офицерским ядром, настроенным ещё более враждебно к большевикам, чем официальная меньшевистско-эсеровская оппозиция [1]. Начавшееся 8 августа 1918 г. восстание было поддержано многими рабочими завода, и уже 9 августа 1918 года власть в городе полностью переходит в руки мятежников [2]. Вскоре, 17 августа, большевики утрачивают контроль над вторым по значимости промышленным центром Прикамья Воткинском, где восстание так же поддержали местные рабочие [3]. Наконец, 30 августа пал уездный центр город Сарапул [4].
Казалось бы, придя к власти на волне недовольства большевиками, пользуясь поддержкой или благожелательным нейтралитетом многих рабочих завода, ижевские эсеры и меньшевики могли взяться за реализацию своих программных установок, построить образцовый рабочий социализм или хотя бы образцовую демократическую республику без большевиков и без Советов. И то, что ими было сделано в последующие три месяца безраздельного господства в Прикамье действительно можно считать образцом политики «третьей силы». Но режим, существовавший в Ижевске с 8 августа по 7 ноября 1918 года на практике не имел никакого отношения ни к социализму, ни к демократии. С самого начала пришедшие к власти деятели «третьей силы» главным средством удержания власти делают террор: белый террор, проводимый, правда, под красными флагами...
Эволюция террора
Уже в ходе самого мятежа со всей очевидностью выяснилась цена пропагандистских заявлений умеренных социалистов о свободе и демократии. Конечно, и Советская власть, существовавшая в Ижевске до переворота, была не безгрешна. Случались аресты деятелей меньшевистско-эсеровского блока, закрытие оппозиционных газет [5]. Но в целом большевики не переходили определённую грань, за которой происходит полная девальвация человеческой жизни. Выше мы не случайно рассмотрели случай, связанный с гибелью рабочего-оппозиционера Сосулина. Этот факт сразу же стал, как говорится, «ЧП районного масштаба», точнее, уездного. Большевики с негодованием осудили организаторов убийства и саму практику политического террора. Даже потом, когда оппозиция перешла к силовым действиям, большинство советских лидеров Ижевска настаивали на применении мирных средств. Так, на проходившем уже в день восстания совещании работников-большевиков шло обсуждение мер, способных пресечь беспорядки. Лишь только один человек, по всей видимости прибывший из-под Казани В.А.Матвеев, предлагал разговоры с мятежниками прекратить и противопоставить их действиям пулемёты. Но большинство собравшихся его предложение отвергло, чтобы не проливать рабочую кровь [6].
Совсем иначе повели себя мятежники. Само начало переворота связано с кровавым эпизодом — бессмысленной расправой, учинённой толпой над разъездом конной милиции. С самого утра 8 августа в разных районах Ижевска шли митинги, на которых лидеры союза фронтовиков и меньшевистско-эсеровского блока вели свою агитацию. На один из таких митингов, проходивших недалеко от здания городского Совета, был послан начальник милиции Большаков разобраться в ситуации и навести порядок. С ним отправилось всего только два милиционера. Понятно, что никакой угрозы толпе в несколько сотен человек трое всадников представлять не могли. Но взвинченные призывными речами своих вожаков, толпа встретила прибывших угрозами и бранью, а затем набросились на них и стали избивать. Большакову удалось вырваться из рук нападавших. Он открыл стрельбу в воздух, и когда толпа несколько отхлынула, Большаков и ещё один милиционер поспешили вернуться к Совету. Однако второго милиционера толпа стащила с лошади и убила на месте [7]. Зверски истерзанное тело было сброшено в заводской пруд. Так началось восстание.
После первых успехов восстания, в Заречной части началась кровавая расправа [8]. По свидетельству военного лидера повстанческой армии полковника Д.И.Федичкина, мятежники в течение 12 часов ловили и расстреливали большевиков [9]. Уже первые дни восстания был замучен председатель военного отдела Исачев, военный комиссар Лихвинцев, председатель чрезвычайной комиссии Бабушкин, председатель ревтрибунала Михайлов, начальник милиции Рогалев, члены ревкома Папельмейстер, Боталов, руководитель эсеров-максималистов Посаженникова, был выведен из госпиталя и растерзан видный деятель большевистской организации Ижевска В.С.Жечев — и этим список жертв стихии далеко не исчерпывается [10]. Расправы носили варварский, циничный характер. Обыски и убийства проводились на улицах, в советских учреждениях, в больничных палатах, в домах, где жили рабочие. Издевательствам подвергались не только жертвы, но и тела убитых. Так, после того, как в бою у военного отдела погиб председатель ревкома Холмогоров, один из погромщиков «вставил в рот убитому огурец и пнул труп со словами: Жри собака, не жалко теперь» [11].
Кровавыми сценами был отмечен захват власти во второй столице мятежа — Воткинске. На этот счёт, правда, существуют разные точки зрения. Так, например, современный воткинский исследователь В.Г.Лекомцев, ссылаясь на свои встречи с очевидцами, пишет, как по одной улице шли повстанцы, а по соседней, в другом направлении, из Воткинска спешно уходили красные. Из услышанного он делает вывод, что у белых не было цели уничтожить противников, главное, чтобы их не осталось в Воткинском заводе [12]. Но собранные им рассказы очевидцев относятся уже ко времени, очень далеко отстоящему от описываемых событий. Совсем иная картина отражена в более ранних источниках, в том числе в газетах повстанцев. Имеются, например, сообщения «Ижевского защитника» об аресте 300 большевиков и красноармейцев [13]. По выражению ещё одного мемуариста поручика С.Н.Лоткова, пытавшихся укрыться большевиков в Воткинске ловили, «как зайцев». На улицах повсюду виднелись следы боя: десятки убитых и замученных представителей прежней власти и их сторонников. Всё это заставляет утверждать, что, на самом деле, и в Воткинске происходили те же отвратительные сцены бессудных расправ, что и в Ижевске несколькими днями ранее [14].
И подобная картина наблюдалась в те дни во всех заводских посёлках и деревнях Прикамья, захваченных повстанцами. На большевиков и всех сторонников Советской власти устраивалась настоящая охота. Как показывают исследования современных ижевских историков П.Н.Дмитриева и К.И.Куликова, очень часто речь шла вовсе не о стихийных вспышках насилия, а о вполне продуманных, целенаправленных акциях новой повстанческой власти [15]. Арестами и содержанием под стражей первоначально занималась следственная комиссия по расследованию деятельности большевиков, а затем созданная на её основе контрразведка. Арестам подвергались не только деятели большевистского режима, но и члены их семей. Как вспоминал воткинский меньшевик Смирнов, «чтобы где ни сказали, или не сделали, в пользу арестованных, даже за передачу и посылку табаку, и те лица привлекались за сочувствие» [16]. Так, был арестован отец заместителя председателя Воткинского Совета К.А.Казёнова — старику мстили за сына. Вскоре под арестом оказалась и 18-летняя сестра К.А.Казёнова, которая пыталась «передать брату посылку». Через несколько дней все они были расстреляны. В Сарапуле оказались под арестом отец, сестра и 12-летний брат члена городского комитета РКП(б) И.С.Седельникова, других коммунистов. Так же был схвачен и расстрелян проявлявший сочувствие к большевикам священник Дронин, многие другие [17].
Аресты и казни в Ижевске шли под прикрытием «мнения рабочих». Так, в первом номере газеты мятежников «Ижевский защитник» было опубликовано постановление, якобы принятое собранием рабочих Чугунолитейной мастерской. В нём звучало требование расстрелять военного комиссара Ижевска Лихвинцева [18]. Факт фабрикации этого постановления в помещении штаба союза фронтовиков стал широко известен [19]. С целью сохранить демократическое лицо новой власти, Ижевский Совет поспешил сгладить возникшую конфликтную ситуацию. В принятой им резолюции от 15 августа 1918 г. говорилось: «принимая во внимание, что российская демократия всегда стояла за отмену смертной казни, а Совет состоит из сынов этой демократии, Ижевский Совет Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов единогласно постановил, что он не может одобрить постановление Чугунолитейной мастерской о расстреле Лихвинцева». Резолюция провозглашала: «В Ижевске, — провозглашалось в ней, — не должно быть и речи о смертной казни и расстрелах» [20]. Не смотря на появление этой резолюции, бесчинства в городе не прекратились. Выступая на одном из частых в те дни митингов, перед лицом тысяч собравшихся на нём рабочих, руководитель союза фронтовиков Солдатов торжественно заявил, что «постановление постановлением, а контрразведкой на днях произведён в исполнение смертный приговор над следующими лицами: Председатель военного отдела Исачёв, военный комиссар Лихвинцев, Председатель Чрезвычайной комиссии Бабушкин и председатель ревтрибунала Михайлов, члены ревкома Папельмейстер, Посаженникова и Баталов». При этом все они были не расстреляны, а переколоты штыками [21].
С течением времени репрессивные меры распространялись на всё более широкие слои населения Ижевска, всего Прикамья. Даже сами повстанческие авторы признают колоссальный размах осуществляемых ими репрессий. Так, А.Я.Гутман пишет о «сотнях арестованных в импровизированных арестных домах» [22]. Поскольку помещений тюремного типа было немного, арестованных содержали в здании Совета, штаба, других помещениях. Вплоть до середины сентября под эти цели в Ижевске и Воткинске использовались частные дома [23]. Помимо сотен людей, содержавшихся в арестных домах, около 3 тыс. заключённых содержались на баржах, приспособленных под временные тюрьмы. Этих людей называли «баржевиками». Три тысячи узников для города с таким населением, как Ижевск было очень и очень много. Примерно такое же количество арестованных находилось в Воткинске, не менее тысячи баржевиков было в Сарапуле [24]. В целом, как свидетельствуют подсчёты современных историков, размах репрессий в демократическом Прикамье был существенно выше, чем во многих других регионах страны, где гражданская война так же приняла особенно ожесточённые формы. Так, только в Сарапуле, который попал под власть восставших значительно позже, чем Ижевск, и оказался освобождён советскими частями существенно раньше его, на каждые 18 жителей приходился один политзаключённый [25].
Условия, в которых содержались заключённые, были немыслимо тяжёлы. Не соблюдались элементарные нормы гигиены, прогулок и свиданий с родственниками не было и заключённым круглые сутки приходилось находиться в переполненных камерах с тяжёлым запахом. Бань не было, паразиты заедали. Питание заключённых состояло из горячей воды и малосъедобной похлёбки [26]. Передачи принимались, но не передавались. У заключённых отбирались сапоги, брюки, тёплые вещи, бельё, деньги, особенно охотились за партийными билетами [27]. Особенно условия содержания заключённых ухудшились после перевода их на баржи.
Никаких человеческих и гражданских прав за арестованными не признавалось, и в любую минуту они могли стать жертвой самого грубого произвола. В расправах над узниками особенно «отличались» такие руководители повстанцев, как Куракин, Яковлев, Сорочинский, Власов (последний из них являлся бывшим жандармским полковником). Особой жестокостью уцелевшим запомнился лидер союза фронтовиков Солдатов: «В душную, переполненную арестованными камеру тюрьмы, где на грязном полу валялись десятки измученных заключенных, — описывает один советский источник творимые им бесчинства, — примитивный способ судопроизводства. Вечером врывается с десятком белогвардейских опричников Солдатов.
— Встать! Смирно! — раздается зычный голос тюремщика.— На первый, второй расчитайсь!
Пришибленные заключенные торопливо исполняют грозную команду, выстраиваясь в две шеренги, и с замиранием сердца ожидая дальнейших издевательств пьяных палачей.
— За что арестован? — грозно обращается к кому-либо из арестованных Солдатов. — А, молчишь, собака! — рычит, не ожидая ответа, озверевший хам, и со всего размаха ударяет несчастного заключенного револьвером по лицу. — Бей его мерзавца, ребята! — командует пьяный палач и на глазах остальных заключенных начинается зверское истязание несчастной жертвы. Насытившись расправой, палачи удаляются из камеры, а за ними уносится окровавленный, истерзанный товарищ. Выносится на двор, где его и приканчивают» [28].
Такие расправы творились чуть ли не каждый вечер. «Прогулки устраивались, — пишет уже другой советский источник, — не только фельдфебелем Солдатовым, но и образованными офицерами, в компании девиц, и даже просвещённым социалистом Бузановым» [29].
Прослыл палачом и военный руководитель Воткинска, социал-демократ, член завкома Воткинского завода Г.Н.Юрьев, в последние дни восстания он стал новым командующим Прикамской повстанческой армии, вместо ушедшего в отставку полковника Федичкина. Особым цинизмом отличались события, произошедшие в Воткинске в начале сентября, когда на общем собрании воткинского союза металлистов была принята резолюция в защиту членов союза, арестованных после свержения Советской власти за принадлежность или симпатии к большевистской партии. Решение металлистов было опубликовано в местной воткинской печати [30]. Но даже такая робкая попытка рабочих вмешаться в произвол военных властей привела к трагическим последствиям. Как сообщалось в официальном сообщении Штаба Народной Армии после опубликования в «Воткинской жизни» резолюции союза металлистов от 12 сентября среди рабочих, содержавшихся под стражей «началось брожение, т.к. они поняли, что, по-видимому, рабочие массы на их стороне». Как сообщалось, «брожение вылилось в форме различных незаконных требований к караулу и открытой брани в адрес часовых... Караульный начальник Русских, на точном основании гарнизонного устава и согласно инструкции, данной ему штабом армии, приказал немедленно расстрелять главного зачинщика рабочего Ивана Швецова, что и было исполнено в 10 часов вечера» [31]. Не прошёл инцидент с принятием резолюции и для лидеров профсоюза металлистов. Как вспоминал меньшевик Смирнов, Воткинский диктатором Юрьев грубо отмёл все требования металлистов и пообещал выслать и зачинщиков принятия не угодной ему резолюции, что в дальнейшем и «было сделано» [32].
По мере роста настроений обречённости у руководства мятежников, тюремный режим в тылу всё более ужесточался. Протесты рабочих против творимых тюремщиками бесчинств в расчёт не принимались. На случай прорыва красных баржа с арестованными, расположенная у пристани Гольяны была приготовлены к затоплению. Только дерзкая операция, проведённая красной флотилией под командованием Ф.Ф.Раскольникова спасла узникам жизнь. На подходе к Гольянам Раскольников поднял на кораблях вместо красных андреевские флаги. В первые минуты охрана ничего не смогла понять, а когда разобралась, флотилия Раскольникова уже уводила «баржу смерти» в Сарапул [33]. Позже, месяц спустя, в докладе петроградскому Совету о вызволении из плена 432 смертников, Раскольников сообщал, что Сарапул, куда были эвакуированы баржевики или, как их ещё называли, «люди в рогожах», спасённых встречал под музыку оркестра [34]. Произошедшее дало повод Юрьеву 5 ноября выпустить приказ, аналогов которому трудно отыскать в истории всей гражданской войны: «Пусть арестованные молят бога, чтобы мы отогнали красных, — значилось в нём, — если красные приблизятся к городу ближе, чем на 3 версты, то арестантские помещения будут закиданы бомбами». И действительно, в ту же ночь было казнено 19 человек — видных партийных и советских работников, просто рабочих завода [35].
Массовые расправы вообще были частым явлением в период право-социалистической власти в Ижевске. Как показывают новейшие исследования, в одну из подобных расправ за несколько часов ижевской контрразведкой и её сподручными было уничтожено более 100 человек. Наглядным образчиком творимых в городе бесчинств является судьба 22 Банниковых из расположенной неподалёку от города деревни Болгуры. Карателям понадобился какой-то Банников, возможно проживавший в этой деревушке. Поскольку какой именно Банников им нужен прибывший в деревню 23 октября отряд не знал, то были арестованы и доставлены в Ижевск все Банниковы деревни, среди которых были старики и даже дети. Всего было задержано 22 человека, вся вина которых состояла только в том, что они носили фамилию Банников. Как свидетельствует очевидец тех событий Семён Лиринцев, их выстроили на глазах у остальных заключённых, продели сквозь связанные руки верёвку, что бы не падали, и начали сечь кнутами, на концах которых была вплетена картечь. В результате устроенной экзекуции семь человек были забиты на смерть тут же. Остальных увели в тёмные камеры, где расправа была продолжена. Людей били нещадно, подпирая штыками тех, кто уже не мог стоять на ногах. К утру из 22 Банников деревни Болгуры не осталось ни одного — кто-то умер от побоев, кто-то — от полученный ран и потери крови [36].
Творимое социалистическими властями в Прикамье современные ижевские историки совершенно справедливо называют «конвейером смерти, «методично и безжалостно уносившим человеческие жизни» [37]. Однако самое страшное заключалось в том, что повстанцам не удалось прекратить в мятежном городе бытовую репрессивность. Большевистский режим так же был достаточно жёсток, но его жестокость была направлена на установление пусть революционной, но всё же законности. Советское государство, применяя методы террора и принуждения, тем не менее, устанавливало жёсткую монополию государства на применение насилия. Только государственные органы могли судить и выносить приговоры, карать или миловать. Всякий, кто покушался на эту монополию власти, Советским государствам рассматривался как такой же преступник, который пытался подорвать его монополию хлебной торговли или монополию печатной пропаганды. Если в расправах и беззакониях были повинны красноармейцы, чекисты, члены правящей партии или руководящие работники — всем грозило суровое наказание [38]. «Своих» за произвол большевики наказывали даже более сурово, чем «чужих». И делалось это, нередко, гласно, открыто [39]. Советское государство смогло подавить бытовую репрессивность, конечно же, не сразу, но стремилось к этому, в отличие от своих противников, которые, наоборот, её поощряли и провоцировали.
Так, руководитель повстанческой армии Д.И.Федичкин писал, например, о получившей среди своих подчинённых широкое распространение практике расправ над ранеными и пленными [40]. Причём Федичкин говорит о подобных случаях без тени осуждения. Наоборот, убийство военнопленных он выставляет проявлением чуть ли не геройства и благородства своих вояк, что является ещё одним очевидным симптомом деградации первоначальных целей и установок рабочего восстания. Странное впечатление чего-то запредельного оставляют и некоторые сообщение повстанческой печати. «Фронтовики народ все смелый, весёлый, — пишет в одном из октябрьских номеров газеты корреспондент «Ижевского защитника». — С самого начала начали они шнырять по лесу, да по деревням. В лесу они ловили красноармейцев и большевиков. “Это повыгоднее охоты: у каждого красноармейца и большевика груды денег”, — смеялись фронтовики» [41].
И в повстанческих источниках свидетельства подобного рода многочисленны. Такое поведение становилось морально приемлемой нормой. Об убийстве пленных и мародёрстве как о доблести писал в своих мемуарах и рядовой боец Прикамской повстанческой армии М.В.Наумов: в одном из боёв, рассказывает он, бойцы его части «сняли комиссара». Поступил приказ оправить его в центр, но в центр его не отправили. Проигнорировав элементарную воинскую дисциплину, рядовые повстанцы устроили самосуд. В отряде служили два брата, у которых, как говорили, красные расстреляли младшего брата. «И они, — продолжает свой рассказ Наумов, — решили заколоть комиссара на месте, рассуждая, ещё, мол, удерёт из центра, их суд был короток». Не растерялся и сам Наумов. Пока его сослуживцы подручными средствами «восстанавливали справедливость», он решал свои вопросы с амуницией. «Оружие комиссара, — пишет он дальше, — было разобрано, а я решил взять его шинель. Наступила поздняя осень, и я мёрз без своего полушубка» [42]. Вот так буднично, как о само собой разумеющемся, Наумов пишет о творившемся на мятежных территориях [43].
Тем самым, материалы Ижевско-воткинского восстания позволяют проследить динамику эскалации насилия в условиях гражданской войны в целом. Возникнув на волне проявлений стихийного недовольства и слепой мести, насилие быстро сосредотачивалось в руках власти, разрасталось до всё больших масштабов и превращалось в важнейшее орудие политики. Ещё до установления в Сибири власти Колчака, режим «третьей силы» в Ижевске скатывался к методам неприкрытой военной диктатуры. И её проводниками были не только представители радикального офицерства, но и лидеры социалистических партий: меньшевиков и правых эсеров. Ситуация в Прикамье усложнялась ещё и тем, что здесь явно наметилась тенденция перерастания повстанчества в «партизанщину». Случаи мародёрства, дисциплинарного разложения, не подчинение приказам, самосуды — всё это были её неизбежными симптомами. «Белая» «партизанщина» порождала «партизанщину» «зелёную», совсем уже беспартийную — грабежи и насилие, пользуясь неразберихой, множились. Повстанцам не удалось создать режим крепкой власти, о котором мечтали многие из них. Вместо этого в Прикамье складывается обширная зона разгула криминально и девиантного поведения.
Свидетельства
Глубину трагедии, которую пришлось испытать Ижевску, позволяют понять свидетельства людей, сумевших пережить период правления «третьей силы». Лариса Рейснер [44] позже напишет об увиденном. «Чистополь, Елабуга, Челны и Сарапул, — вспоминала она, — все эти местечки залиты кровью, скромные села вписаны в историю революции жгучими знаками. В одном месте сбрасывали в Каму жен и детей красноармейцев и даже грудных детей не пощадили. В другом на дороге до сих пор алеют запекшиеся лужи... Жены и дети этих убитых не убегут за границу, не напишут потом мемуаров о сожженной старинной усадьбе с ее Рембрандтами и книгохранилищами или о неистовствах ЧК. Никто никогда не узнает, никто не раструбит на всю чувствительную Европу о тысячах солдат, расстрелянных на высоком камском берегу, зарытых течением в илистой мели, прибитых к нежилому берегу»...[45] И действительно, многочисленные показания пострадавших в период эсоро-меньшевистской власти в Прикамье, хранились в местных удмуртских архивах и были почти никому не известны, в то время как цивилизованный Запад содрогался от разного рода мемуарных публикаций бежавших за границу участников мятежа, в которых живописались ужасы «комиссародержавия» и «большевистской диктатуры». Но рукописи, как известно, не горят, и сегодня, почти век спустя после тех трагических событий, живущие сегодня имеют уникальную возможность услышать подлинный голос живших тогда людей.
К их числу сохранившихся в архивах документов принадлежат, к примеру, воспоминания о событиях Ижевске М.Сошникова, название которых говорит само за себя — «Минувший кошмар» [46]. Автор воспоминаний в 1918 г. являлся бойцом красной гвардии, и после переворота 8 августа оказался в «демократических» застенках. Он подробно описывает быт и мытарства заключённых, издевательства, творимые над ними тюремщиками. Сошников, в частности, рассказывает, что уже с первых же дней узники содержались в ужасных условиях, в переполненных камерах. Постепенно их число всё увеличивалось и увеличивалось. В помещениях, где могло содержаться не более 5 человек, набивалось до двух десятков. Большую часть суток им приходилось проводить на ногах, спать вперемежку на полу. Тюремщики урезали основное содержание арестованных и при этом прекратили любые передачи — хлеба, полотенец, белья. Многие не выдерживали и болели, но медицинской помощи им не полагалось — зачем лечить обречённых на гибель? Уже в середине осени у заключённых была отобрана вся верхняя одежда — объяснялось это тем, что повстанческая армия нуждается в тёплом обмундировании, ну а смертникам одежда всё равно не нужна... В камерах не было никаких гигиенических условий. Требования содержащихся под стражей создать им элементарные бытовые условия вызывали лишь новые издевательства:
«Бесконечная тяжесть выносимого заключёнными, — приводит М.Сошников один из многочисленных фактов, свидетельствующих о зверствах, чинимых в те дни, — вынудила прибегнуть к требованиям о предоставлении заключённым бани. Охрана, состоящая из большинства торгашей, кулаков доложила об этом контрразведке. На следующий день мы получили баню: явившаяся пьяная свора офицеров, гимназистов, торгашей во главе известного палача Иванова и Яковлева со свитой карательного отряда, войдя в камеру они зверски крикнули: — Ну, кто тут просил баню... — Да, мы просим баню, — ответил т[оварищ] Балуев, сидя на лавке в углу. Озверевшие палачи свирепо повели свою расправу, хватая кого попало, были наганом по зубам, и заходили приклады, гранаты ручные, плети — каждый палач выполнял свою роль. В этой жуткой обстановке метались из угла в угол изнурённые товарищи, не находя спасения. Дикий визг и стон заглушал всякие умаления. Лишь глухо и глухо ложились удары палачей под шум их брани. Они издевались до беснования, с пеной во рту, кидаясь во все стороны к прижавшим[ся] смертникам в разных местах камеры, вытаскивали по одиночке, продолжали избивать, приговаривая: — Вот вам баня, а вот другая. Кровавая баня длилась около двух часов».
Сошников сообщает о творимых казнях над максималистами, большевиками и всеми, кто хоть как-то проявлял симпатии к Советской власти. С особой жестокостью был казнён И.Д.Пастухов — рабочий, лидер Ижевских большевиков, председатель Ижевского Совета. Его зверски избили, после чего полуживого зарыли в землю, оставив только голову, чтобы можно было продолжить пытки. В ходе этих пыток, в неимоверных мучениях Пастухов и скончался, так и не подчинившись своим палачам. Последними его словами было: «Вы знаете, кто я такой. Поэтому вам со мной разговаривать нечего». Казни, как свидетельствует Сошников, продолжались даже 7 ноября, когда в город уже входили красные части. Но власть «демократической» тирании уже закончилась, и многие заключённые, подобно М.Сошникову, были освобождены или смогли освободиться самостоятельно, воспользовавшись паникой и неразберихой, царившей среди мятежников.
Небольшой очерк «Люди в рогожах» оставил о событиях в Сарапуле, одновременных Ижевским, большевик Невлер [47]. Его мемуары значительно дополняют факты, приводимые Сошниковым, показывают, что власть «третьей силы» не только в самом Ижевске, но и везде в Прикамье носила террористический, преступный характер. «После захвата Ижевска, эсеро-меньшевистская армия под командованием офицерства быстро двинулась вперёд и 30 августа в 5 часов утра вошла в Сарапул. Начались аресты... — сообщает Невлер, — Тюремные условия были невыносимые, прогулок не было, и круглые сутки [он и его товарищи] находились в душной вонючей камере, битком набитой арестованными, “парашка” выносилась раз в день, бани не было, паразиты заедали. Питание состояло из горячей воды и водяной вонючей похлёбки. На все наши требования отвечали избиением, расстрелом».
Однако самым ярким, потрясающим документом, рассказывающим о событиях в Прикамье во время существования здесь «демократического правления», являются записки Елены Ивановны Юрасовой. Е.И.Юрасова — дочь видного воткинского большевика Ивана Григорьевича Юрасова, замученного в период мятежа. Записки состоят из двух частей. Первая часть — это смесь воспоминаний с обрывками текста дневникового свойства. Вторая часть — это стихи. В 1918 Елене Ивановне было всего 12 лет. Нетрудно представить, какой след оставили события лета-осени 1918 года в детском сознании! Всё увиденное и пережитое Елена Ивановна заносила в её подростковый дневник. Стихи появились позже — в 1923 году, когда Елена Ивановна вступила в комсомол, но тоже посвящены событиям гражданской войны. Записки Е.И.Юрасовой, хранящиеся в Центральном государственном архиве Удмуртской республики, представляют собой обычную школьную тетрадь в косую клетку. На передней обложке тетради — молодой Володя Ульянов, на задней — торжественное обещание юного пионера Советского Союза и Закон юных пионеров. Листая тоненькую школьную тетрадь, соприкасаясь с конкретным горем конкретного человека, невольно проникаешься ощущением, что стал очевидцем настоящей, живой истории, её непосредственным участником [48].
До того, как в Ижевско-Воткинском районе вспыхнул антибольшевистский мятеж, отец Елены Ивановны И.Г.Юрасов являлся красным комиссаром юстиции. Именно он по решению большевистского Совета Воткинска осуществлял связь с ижевскими большевиками и помогал им искать убийц ижевского меньшевика Сосулина. Оказавшись у власти, правые социалисты по-своему отплатили И.Г.Юрасову. В день ареста Юрасова не было в Воткинске. С другим лидером воткинских большевиков К.А.Казёновым он рыбачил неподалёку от города. Оба они ничего не знали о произошедшем в Воткинске перевороте, и по возвращению домой были схвачены.
Пришедшая к власти в Воткинске коалиция правых социалистов и радикального офицерства очень скоро вполне проявила своё лицо, своё полное пренебрежение к воткинцам, истории города. По свидетельству Е.И.Юрасовой, подтверждаемым и другими источниками, самых первых заключённых содержали в доме П.И.Чайковского — для мятежников он представлял интерес не как памятник культуры, а как помещение с крепкими стенами и дверями, пригодное для тюрьмы. Но очень скоро дом Чайковского оказался переполнен, и заключённых начали отправлять на баржи, которые располагались на реке Вотке на окраине города. «Чтобы родственники заключённых не могли подойти близко к баржам, — сообщает подробности тех дней Юрасова, — на левом берегу реки Вотки против барж белые построили деревянную стену с двумя отверстиями, через которые брали передачи для узников. Но вот сколько-то дней в конце октября, а потом и в первые дни ноября передачи для биржевиков не стали принимать и поэтому все родственники не знали в те дни — живы ли ещё их близкие, заключённые в баржах».
Полное прекращение приёма передач было, видимо, связано с тем, что контрразведка мятежников стремилась скрыть начавшиеся в эти дни массовые казни, в противном случае можно было бы догадаться кого уже нет в живых, а так же стал бы виден размах начавшихся расправ.
Поскольку родственники баржевиков не могли рассчитывать на предоставление свиданий с ними, им приходилось идти на всякие ухищрения, что хотя бы издали увидеть своих родных, попавших в «демократические» застенки. В тетрадке Е.И.Юрасовой содержится рассказ о том, как ей удалось случайно встретить отца:
«На допрос баржевиков иногда выводили в центр Воткинска, в мужскую гимназию, — пишет она. — Мы, ребятишки, у кого были арестованы родные, иногда “патрулировали” по той дороге, по которой вели арестованных на допрос — смотрели, не поведут ли кого из своих.
Вот так и я один раз ходила по этой дороге и увидела, как моего отца вели босиком по снегу (здесь и далее выделено мной — Д.Ч.) на допрос в мужскую гимназию. Вели его не спеша, наверное, нарочно, чтобы помучить».
В рассказах Юрасовой и многих других очевидцев событий обращает на себя внимание обстоятельство, что сотрудники контрразведки, тюремные охранники, конвоиры часто стремились не просто подавить поверженного противника. В их действиях чувствуются садизм, явная психологическая патология. Особенно ярко это проявилось в том, какой способ казни использовался мятежниками наиболее часто. Предоставим слово Е.И.Юрасовой: «В первое время, некоторых арестованных белые увозили из барж на поезде на 16-ую [от Воткинска] версту и там расстреливали, а трупы убитых бросали в р. Каму... А потом стали убивать тут же, на берегу р. Вотки против барж. Среди полениц дров выкапывали глубокие ямы. Через каждую яму-могилу перекидывали доску. На доску вставал узник-баржевик, а по краям ямы-могилы стояли палачи и кололи штыками свою жертву до тех пор, пока баржевик замертво не сваливался в яму на трупы заколотых раньше его. За убитым на доску становился следующий».
Следует подчеркнуть, что воспоминания Е.И.Юрасовой подтверждаются многими другими свидетельствами. Так, в одном из номеров «Известий» Вятского губкома был помещен рассказ о митинге женщин-работниц, который проходил в освобождённом советскими войсками Воткинске. На митинг собралось не менее 500 человек. Принявшие в нём участие очевидцы рассказывали, что в заводе «происходили постоянные казни коммунистов и сочувствующих им». При этом «казни часто сопровождались издевательствами». Жертву «закалывали прямо штыками», причём известны случаи, когда на телах убитых насчитывалось до 80 колотых ран [49]. Трудно даже вообразить, какой извращённой психикой нужно обладать, чтобы участвовать в таких варварских расправах над людьми. Очевидно, что среди лидеров мятежников и их сподручных было немало людей, готовых не просто на преступления, а на запредельную, совершенно бессмысленную жестокость.
«Потом как-то после гражданской войны, — читаем далее в записках Юрасовой, — мне рассказывал один человек (насильно взятый белыми в 1918 году для охраны барж), что один раз белые нескольких узников-баржевиков уколами штыков прогнали сквозь строй... Были случаи, когда из ям-могил, из-под трупов, лежащих в ямах вылезали не до смерти убитые баржевики. Помню, называли две фамилии — Феденёв и Шаравьёв. Потом, после ухода белых из Воткинска (в ноябре 1918 г.) Шаравьёв лежал в больнице, и ещё один баржевик (фамилии его не помню) тоже лежал в больнице... Шаравьёв потом умер»...[50] За баржевиками, попавшими после подавления мятежа в больницы Воткинска ухаживали многие горожане, среди которых были и родственники, погибших в дни мятежа. Ухаживала за выжившими баржевиками и Е.И.Юрасова вместе со своей матерью. От них-то она и узнала участь своего отца. Он тоже был зверски заколот штыками. Но и в последние минуты жизни он сохранял верность делу, которому посвятил свою жизнь. «Рассказывали, — пишет она, — что во время казни Юрьев бил моего отца по лицу, ударял прикладом по уху, а папа в последнюю минуту своей жизни плюнул Юрьеву в лицо». После ухода повстанцев из Воткинска, ямы-могилы были вскрыты, тела замученных мятежниками рабочих были переданы родственникам. На теле И.Г.Юрасова было обнаружено 52 штыковые раны и разбито ухо. Следы расправы над Юрасовым были запечатлены на фотоплёнке — ещё один важнейший, бесстрастный документ эпохи гражданской войны.
Закономерный финал
Режим террора, установившийся в Прикамье, вызывал гнев и возмущение ижевцев и воткинцев, ещё недавно способствовавших свержению Советской власти своим равнодушием или даже прямым участием в восстании. Большевистские настроения широко распространяются в различных слоях заводского населения. Агитаторы, снабжённые большим количеством большевистской литературы для привлечения населения на свою сторону, проникали в районы, занятые мятежниками, действовали изнутри. Большевистские настроения проникают даже в армию повстанцев, усиливая процессы её разложения. Целые подразделения её начинают переходить на сторону красной армии [51].
После взятия в начале октября Сарапула, красные части начали готовиться к штурму Ижевска. Операция по окружению и освобождению города была поручена особой дивизии 2-й армии под командованием В.М.Азиня. Решающее сражение произошло 7 ноября 1918 года — в день первой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции в Ижевске вновь была установлена Советская власть. Это событие было отмечено митингами, театральными постановками, народными гуляниями. Бойцов 2-ой Армии тепло поздравил В.И.Ленин, который следил за событиями вокруг Ижевска особенно внимательно: «Приветствую доблестные красноармейские войска взявшие Ижевск, — говорилось в его телеграмме. — Поздравляю с годовщиной революции. Да здравствует социалистическая Красная Армия» [52]. Ленинская телеграмма была зачитана перед красноармейцами, освободившими город. Через несколько дней, 11 ноября повстанцами был покинут и Воткинский завод. Отряду поручика Болонкина был отдан приказ прикрывать планомерное отступление основных сил мятежников. В ночь на 12 ноября через Каму перешли последние части их армии, а сапёры уничтожили понтонный мост, по которому шла переправа. Советская власть была восстановлена и в Воткинске.
Ижевское восстание, во главе которого оказались не только белые офицеры, но также эсеры и меньшевики, показало истинные цели и намерения правых социалистов. Некоторые социалисты в Ижевске и Воткинске пытались уменьшить масштабы террора по отношению к противникам «учредиловской демократии». Но карательные органы повстанцев фактически полностью состояли из правых социалистов, прежде всего эсеров. Эсеры, как показывают архивные материалы, активно занимались пытками, расправами, доносительством. Немалое количество правых социалистов оказалось и в военном командовании мятежников. Самые кровавые палачи, такие как Юрьев, были выходцами из правосоциалистической среды. Своими действиями они дискредитировали не только себя, но и социалистическую идею как таковую. Не случайно, поэтому, ижевцы в конце концов отвергли правых социалистов. Многие рабочие развернулись в сторону большевиков, другие — предпочли откровенную военную диктатуру Колчака лживой диктатуре учредиловцев.
Похожим образом события разворачивались повсюду, где у власти оказывались деятели «третьей силы». Они не только расчищали путь белой контрреволюции, но и сами активно участвовали в становлении всеобъемлющей системы белого террора, хотя и проводили они его под прикрытием красных знамён и революционной риторики. Все разговоры правых социалистов о «демократической республике» везде оборачивались установлением всевластия кованного сапога и подавлением всякого инакомыслия. По-другому не могло и быть — не пользуясь никакой поддержкой, правые социалисты могли удержаться у власти только прибегая к насилию, масштабы которого должны были постоянно разрастаться, чтобы уравновешивать растущее сопротивление их своеволию. Но власть, основанная на терроре, долго существовать не может. В этом следует видеть одну из важнейших причин столь короткого существования правительств, возглавляемых правыми социалистами, где бы они ни возникали: в Ижевске, Архангельске, Самаре или где ещё. Таким образом, о каком-то «третьем пути» в годы революции и гражданской войны не приходится даже говорить. Никакого «третьего пути» не существовало. Перед Россией стояла предельно простая альтернатива: либо полный развал и установление в разных её частях репрессивных, сепаратистских режимов, либо восстановление государственного единства на базе советской демократии. Победа второй, советской альтернативы была закономерна и опиралась на мощную поддержку народа.
Примечания
1. ЦДНИ УР. Ф.350. Оп.49. Д.6. Л.1.
2. ЦГА УР. Ф.Р–1061. Оп.1. Д.13. Л.1.
3. Ижевский защитник. 1918. 23 августа.
4. ЦГА УР. Ф.Р–1061. Оп.1. Д.13. Л.5.
5. ЦГА УР. Ф.212. Оп.1. Д.11241. Л.324.
6. Пролетарская революция. 1924. №8–9.
7. ЦДНИ УР. Ф.350. Оп.3. Д.14. Л.20–21.
8. ЦГА УР. Ф.Р–1061. Оп.1. Д.13. Л.2.
9. Первопоходник. Лос-Анджелес, США. 1974. №17.
10. ЦДНИ УР. Ф.350. Оп.49. Д.6. Л.3.
11. Урал и Прикамье (Ноябрь 1917 — январь 1919). Документы и материалы / Редактор-составитель и автор комментариев М.С.Бернштам. Париж, 1982. С.282.
12. Лекомцев В.Г. К истории Воткинского завода. Междоусобная война (1918–1919 годы). Воткинск, 1998. С.67.
13. Ижевский защитник. 1918. 23 августа.
14. ЦДНИ УР. Ф.350. Оп.6. Д.50. Связка 2. Л.67–73.
15. Дмитриев Н.П., Куликов К.И. Мятеж в Ижевско-Воткинском районе. Ижевск, 1992. С.105–106.
16. ЦДНИ УР. Ф.352. Оп.1. Д.7. Связка 2. Л.2.
17. ЦГА УР. Ф.Р–1061. Оп.1. Д.37. Л.5–5об; Дмитриев Н.П., Куликов К.И. Мятеж в Ижевско-Воткинском районе. С.109 и др.
18. Ижевский защитник. 1918. 23 августа.
19. ЦГА УР. Ф.Р–1061. Оп.1. Д.17. Л.23.
20. ЦДНИ УР. Ф.350. Оп.6. Д.50. Связка 2. Л.73.
21. ЦГА УР. Ф.Р–1061. Оп.1. Д.17. Л.24.
22. Белое дело. Летопись белой борьбы. Берлин, 1927. №3.
23. ЦГА УР. Ф.Р–548. Оп.1. Д.1. Л.21.
24. После окончания гражданской войны Советская власть приравняла баржевиков к красноармейцам и партизанам, собирала сведения, поддерживала материально (См.: ЦГА УР. Ф.Р–609. Оп.1. Д.2. Л.1–110; Д.3. Л.1–139; Д.4. Л.1–126 и др.).
25. Дмитриев Н.П., Куликов К.И. Мятеж в Ижевско-Воткинском районе. С.107.
26. ЦГА УР. Ф.Р–1061. Оп.1. Д.13. Л.6.
27. ЦДНИ УР. Ф.350. Оп.3. Д.14. Л.30–33.
28. ЦДНИ УР. Ф.350. Оп.49. Д.6. Л.4.
29. ЦГА УР. Ф.Р–1061. Оп.1. Д.17. Л.26–27.
30. Воткинская жизнь. 1918. 24 сентября.
31. ЦГА УР. Ф.Р–1061. Оп.1. Д.21. Л.160об.
32. ЦДНИ УР. Ф.352. Оп.1. Д.71. Связка 2. Л.1об.
33. ЦГА УР. Ф.Р–1061. Оп.1. Д.13. Л.11.
34. Петроградская Правда. 1918. 30 ноября.
35. ЦДНИ УР. Ф.350. Оп.49. Д.6. Л.6.
36. Столь же масштабные расправы происходили и в Воткинске. Только за последние 3–4 дня существования в нём повстанческой власти было расстреляно более 300 заключённых (подробнее см.: Дмитриев Н.П., Куликов К.И. Мятеж в Ижевско-Воткинском районе. С.111, 113).
37. Дмитриев Н.П., Куликов К.И. Мятеж в Ижевско-Воткинском районе. С.112.
38. ГАРФ. Ф.393. Оп.2. Д.49. Л.23; Ф.6935. Оп.7. Д.61. Л.288–294 и др.
39. Подробнее см.: Булдаков В.П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 1997. С.219–246.
40. См. напр.: Ижевско-Воткинское восстание. С.72.
41. Ижевский защитник. 1918. 18 октября.
42. Наумов В.М. Мои воспоминания. Сан-Франциско, 1975. С.19.
43. Совершенно немыслимо, чтобы такое писали в мемуарах красные командиры, комиссары или даже рядовые красноармейцы. Невозможно представить и то, чтобы советские газеты своими публикациями потакали мародёрам и ставили их в пример, тем самым, провоцируя разложение собственной армии.
44. Видная советская писательница, а в 1918 году — комиссар Волжской военной флотилии, принимавшей участие в освобождении Прикамья от мятежников.
45. Цит. по: Дмитриев Н.П., Куликов К.И. Мятеж в Ижевско-Воткинском районе. С.112.
46. Здесь и далее: ЦДНИ УР. Ф.350. Оп.3. Д.14.
47. Здесь и далее: ЦГА УР. Ф.Р–1061. Оп.1. Д.13.
48. Здесь и далее: ЦГА УР. Ф.Р–1061. Оп.1. Д.37.
49. Октябрь и гражданская война в вятской губернии. Вятка, 1927. С.45.
50. Саше Феденёву, когда он попал в застенки контрразведки, было всего 16 лет. О произошедшем с ним он позже расскажет следующее: «По доносу соседа меня арестовали белые и бросили в плавучую баржу-тюрьму. Арестованных рабочих десятками приводили сюда ежедневно и бросали в трюм. Пьяные белогвардейцы вечером вызывали арестованных, уводили их, избивали кулаками и прикладами. Минут через десять где-то совсем близко раздавалась беспорядочная стрельба и все смолкало...
9 ноября вызвали меня... Остановились у свежевырытой ямы, почти доверху заваленной трупами. Свистящие хрипы и слабые стоны, вздрагивающие руки и ноги лежащих в яме свидетельствовали, что в ней находились и живые. Палачи поставили меня в четырехугольник между солдатами и четыре штыка вонзились в меня. Без звука я упал вниз лицом. И снова несколько штыковых уколов в спину. Голос произнес: «Готов!» ...Очнулся. Кто-то выбрался из груды мертвых и бросился бежать. Я побежал вслед за ним... Точнее, мы шли, едва передвигая ноги. Это был матрос Шаровьев, которого вместе со мной вывели на казнь» (Цит. по: Дмитриев Н.П., Куликов К.И. Мятеж в Ижевско-Воткинском районе. С.113–114).
51. ЦГА УР. Ф.Р–350. Оп.49. Д.6. Л.5.
52. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.50. С.202.