>Что занятно сама идея достаточно распахана советским кинематографом. покопавшись в памяти нашел два детских фильма "Если это случится с тобой" и "Пятерка отважных". кто еще что вспомнит? Зеркало для героя (Владимир Хотиненко) [1987г., Свердловская к/ст, DVDRip]
Ниже повесть С.Рыбаса,по которой режиссер Хотиненко снял фильм в 1987г
Это НЕ сценарий фильма. Фабула и прием сохранены,сценарий Рыбас переделал для фильма, спустя пару лет после появления повести.
отрывок повести, описание использованнного в ней "приема". Знаменитый "День сурка" - там этот прием использовали в 1993 (повесть Рыбаса написана в 1984г) -----
Мы стали всматриваться в лица киношников, пытаясь угадать, что сейчас произойдет. Женщина-ассистент в дымчатых очках вызвала из автобуса трех актеров. Один из них, плотный, сутуловатый, в куртке-бобочке фасона начала пятидесятых годов и кепке-восьмиклинке с пуговкой, вытащил из-за пояса пистолет и, крутнув его на пальце, взял женщину под руку. Она освободилась, улыбнулась механически, - видно, привыкла к таким играм. Мы обошли здание. Вдоль забора росли полынь, дикая конопля. За забором слышалось пыхтение какого-то мотора, как будто там спрятали паровоз. В воздухе летала угольная пыль...
Я оглянулся. Ни толпы, ни серебристого купола планетария не увидел. Слева, где должны быть многоэтажки, тянулись поля с кукурузой и подсолнухами. Я почувствовал, что-то не так, но ничего не сказал Ивановскому. Мы добрались до открытых железных ворот и оказались во дворе возле погрузки. Действительно, допотопный паровозик держал за собой несколько груженых вагонов и попыхивал. И рельсы под ним не были покрыты ржавчиной, а сияли гладким стальным блеском. Над зданием главного подъема крутилось, наматывая бегущий канат, черное колесо копра. Киношники, кажется, решили создать полную достоверность. Когда я заметил над дверями шахтоуправления портрет генералиссимуса, которого пять минут назад там не было, я остановился. Конечно, они могли повесить любой портрет. Но теперь не было никакой киногруппы, а на том месте, где она располагалась, паслись козы. Мимо проехал конный милиционер в старой форме с красными погонами, обдав нас дегтярным запахом сапог. - Командир, ты не заблудился? - спросил я его. - Кто будете? - строго вымолвил он и остановился. - Артисты? Конь замотал головой, отгоняя лезущих в глаза мух, прилетевших за ним. - Ага, из Голливуда, - сказал Ивановский. - Приехали за опытом. - Откуда? - Милиционер, вдруг дернув повод, повернул на нас коня. - Документики есть? - Смотрел весьма враждебно. Должно быть, крепко перевоплотился. - Вот сейчас выдерну тебя да набью ж..., - посулил Ивановский. - Ковбой сопливый! - Ты - меня? - крикнул милиционер. Мы повернулись, пошли прочь. Он приказал остановиться, пригрозил пистолетом. Спустя мгновение за спиной трахнуло два выстрела. Впереди нас ни с того ни с сего в земле пропахало две бороздки, раскидав мелкий щебень. Пахнуло сгоревшим порохом. Выходит, патроны были не холостые. Мы остановились, он велел возвращаться на шахту и поехал за нами, напряженный от своей нелепой шутки. Возле деревянной коновязи мы подождали, пока он заматывал повод, потом вошли в здание. В большом помещении первого этажа толпилось множество людей. Они сидели на лавках, подоконниках, подпирали стену у окошка с надписью "Касса". Увидев нас, зашумели: "Деньги привезли!" Массовка впечатляла, даже казалась чересчур достоверной из-за женщин богатырского вида, одетых в брезентовые робы. Впрочем, в сорок девятом году женщины еще работали под землей. Милиционер завел нас в пустую комнату, снова потребовал документы, приказал вытряхнуть все из карманов. Он снял фуражку, кинул на стол. Стрижен он был под полубокс, с коротким темным чубчиком, затылок и виски щетинились. Он был ниже нас на полголовы, поуже в плечах, явно слабее. Он предупредил, что считает нас подозрительными личностями, а если будем сопротивляться, продырявит нам башки; если мы простые люди, то нас отпустят; если же американские шпионы, то нам крупно не повезло, он недаром служил в разведроте на 1-м Белорусском фронте. - Шизоид! - прокомментировал Ивановский. - Ты хоть не хватайся за свою дуру. Там же боевые патроны. Мы выложили на застеленную газетой столешницу рядом с черным телефоном карманную всячину: ключи, деньги, сигареты. Сперва он ухватился за деньги. Повернул десятку к свету, настороженно скользнул взглядом в нашу сторону, не видя нас, а лишь оценивая наши движения, потом снова просветил купюру. - Денежки-то не наши, - весело сказал он. - И курево заграничное. Попались, что ли, шпионы? За дураков нас считали, не могли замаскироваться получше? Через минуту мы стояли лицом к стене, а свихнувшийся милиционер звонил своему начальству, наверное в желтый дом, и сообщал, что задержал двух вражеских агентов, облаченных в синие штаны о иностранными надписями, а также обнаружил при них явно фальшивые дензнаки и заграничные сигареты. Мне стало казаться, что это все не шутка. Я поверил ему: он видел в нас что-то враждебное. Я стал внимательно осматривать комнату и увидел, что она совсем недавно отремонтирована, на полу возле плинтусов еще заметны брызги побелки, а дверная коробка даже не покрашена. Для помещения старой шахты это было странно. Милиционер разрешил мне подойти к столу, посмотреть на расстеленную газету. Число и год! Девятое сентября 1949 года, пятница. От нее пахло типографской краской. Я мазнул пальцем по клише. На полях протянулся черный след. Свежая?! - Значит, сейчас сорок девятый год? - спросил я. - А по-твоему, какой? Я попросил его приглядеться хотя бы к году выпуска наших денег, он же вытащил свои, большеформатные, отпечатанные в сорок седьмом. Минут десять мы убеждали милиционера, что настоящие шпионы уж наверняка знают, какие деньги ходят в стране, что мы актеры из киногруппы, снимающей научно-фантастический фильм о будущем. - Актеры? - не поверил он. - Какой фильм у нас недавно снимали? Знаете? - "Большая жизнь", - вспомнил Ивановский. - "Спят курганы темные, солнцем опаленные..." Вот он эту песню сочинил. - Кивнул на меня. - Ему за эту песню на самом верху руку жали. Что, брат, не узнаешь? Вот смеху-то будет: бдительный милиционер сразу двух трумэновских агентов задержал! - Ладно, бывает, - подхватил я. - Если б его предупредили, что снимают кино, а так ведь и в самом деле - на лбу не написано. - Значит, артисты? - улыбнулся милиционер. - Артисты. - А какое у вас там будущее? Лет через пятьдесят? - Лет тридцать. Может, чуть больше. Как раз твои дети будут взрослыми мужиками. Есть дети? - А как же. Два пацана! Да, любопытно заглянуть годков на тридцать... Война с Америкой будет, как думаете? - Не будет, - сказал Ивановский. - Ты свое уже отвоевал, это точно. Тут пожрать есть где-нибудь? Хотя бы кусок какой-нибудь колбасы. - Ишь, чего - колбасы! Тут в буфете одни пирожки да красная икра. - Тащи, что есть! Через тридцать лет икру вспоминать будешь... Милиционер выглянул в коридор, распорядился и вернулся к нам, хитровато улыбаясь и почесывая затылок. Он не хотел нас оставлять до приезда своего начальства. - А хорошо, что войны не будет, - сказал он. - Еще пожить надо. Хорошая жизнь скоро будет.
За дверью зашумели. Послышался подъезжающий грузовик. Либо привезли зарплату, либо приехали за нами. Мы с Ивановским переглянулись, он подошел к окну. Раздались два выстрела, потом еще три. - Вот и бандиты! - обрадовался Ивановский. - Все-таки это кино. Милиционер бросился к окну, растерянно поглядел на меня и кинулся вон из комнаты. Мы пошли следом за ним. - Чокнутый, - заметил Ивановский. - Сейчас ему всыпят. Снова стали стрелять. Люди давились в дверях, вырывались во двор. Парень в куртке из черной китайки дергал за ручку заколоченную гвоздями оконную раму. Когда нам удалось выбраться наружу, киногруппы мы не обнаружили. Толпа окружала что-то лежащее на земле. Сквозь брань и проклятья доносились отдельные связные фразы, из которых стало ясно, что бандиты убили шофера, охранника и нашего несчастного милиционера. Убитых перенесли в здание. Тогда я увидел, что они мертвые. Надо было что-то предпринимать. "Два пацана", - вспомнил я его слова о детях. И не мог поверить, что все произошло взаправду.
По откосу террикона ползла вверх груженная породой вагонетка. Вертелось колесо на главном подъеме. Социолог Михаил Устинов и инженер Анатолий Ивановский пробрались оврагом вдоль пенистого потока шахтных вод, воняющих тухлыми яйцами, и вышли к трамвайной линии. Они с трудом узнавали город. Трамвай проезжал мимо полей, огородов, каких-то хуторков. Показался полуразрушенный четырехэтажный дом с обгоревшими стенами. Из проулка выехал грузовик с людьми в серо-зеленых мундирах, возле кабины за дощатой перегородкой стояли автоматчики. Похоже, везли пленных. У них в глазах была тоска. Трамвай повернул, качнулся. Завизжал и забился поросенок в мешке; молодица лет двадцати пяти, в мужском пиджаке, держала мешок между полных ног, обутых в матерчатые тапки. Горный директор второго ранга, молодой парень с двумя рядами орденских колодок на кителе, косился на нее. От передней площадки брел по вагону слепой мужчина и пел берущим за сердце голосом: "Бьется в тесной печурке огонь..." Он держал в руке старую военную фуражку. Пассажиры бросали ему монеты. Горный директор дал рубль. Молодица отвернулась, насупилась. - Друг, - сказал Устинов, взяв слепого за локоть. - Чем тебе помочь? - Где воевал? - вскинул голову слепой, напряженно двигая белесыми бельмами. - Юго-Западный фронт, - ответил Устинов, помолчав. Он вспомнил, что на Юго-Западном в начале войны воевал его отец. Ивановский толкнул его и постучал пальцем себе по лбу. - Будь здоров, товарищ, - сказал слепой. - Видишь, как оно... Трамвай остановился. Он нашарил поручень и стал выходить, чутко и настороженно вслушиваясь в уличный шум. - Где живешь? - крикнул Устинов. - На Грушовке. Устинов посмотрел ему вслед, не зная, что делать. - Ты бы ни с кем не связывался, - сердито произнес Ивановский. - Кто ты такой? Забыл? Надо найти какой-нибудь выход и ни с кем не связываться! Социологов в сорок девятом году не было. Трамвай тронулся, пассажиры заговорили об инвалидах, молодица оправдывалась, что у нее нету денег, вот едет на базар продавать порося. "На Грушовке", - повторил про себя Устинов. Он припомнил, как однажды в детстве ему показали полуразвалившуюся саманную мазанку возле балки, в которой когда-то скрывались бандиты, совершавшие налеты на шахтные кассы. И снова как будто увидел запрокинутые головы убитых шофера, охранника и милиционера. Пройдет десяток лет, и к шестидесятым годам жизнь умчится далеко от послевоенной поры. Но сейчас трудно было поверить, что он видит одноэтажные домики Дальнего поселка, едет на трамвае по центральной улице, слышит разговоры о калеках. Через несколько лет трамвайную линию перенесут отсюда, сметут домишки, забудут, почему поселок назывался Дальним, хотя находился рядом с главной площадью, забудут многое, как ненужный хлам, но потом вдруг потянутся к нему. В душе Устинова что-то повернулось. Он увидел родное в этих бедно одетых людях, в этих простодушных домиках, в этих руинах, обшитых строительными лесами. Оставив Ивановского на улице, Устинов зашел в горком партии.
