В мае 1971 года в Черном море на глубине 70 метров затонула дизельная подлодка, на борту которой находился военный корреспондент Владислав Шурыгин - ныне обозреватель "Щита и меча".
* * *
В эти скорбные дни с удивлением и какой-то щемящей душу благодарностью я как бы заново открываю вроде бы уже известных мне людей... Они говорят, что не могут спать, что неотвязно думают, думают в тихие ночные часы об адовых испытаниях, выпавших на долю наших дорогих моряков-подводников...
...Май. 1971 год. Все было как обычно. Я со своим коллегой майором Виктором Передельским прибыл на дизельную подводную лодку, чтобы сделать репортаж о боевой учебе моряков-подводников. Еще до выхода в море Виктор отснял кое-какие кадры внутри лодки, кое-кого из моряков, а командир, как мне ясно помнится, все хмурился и брюзжал, что если бы не приказ адмирала из штаба флота, то он бы ни за что не разрешал нам снимать экипаж, да еще перед выходом в море. Суеверие? Плохая примета? Понимайте так. Моряки и летчики в этом плане одинаковы...
Затем сыграли поход, и я остался на лодке, чтобы изнутри наблюдать жизнь и боевую деятельность экипажа, а фотокор пошел следом за нами на катере, чтобы отснять лодку со стороны.
На внешнем рейде Севастополя приступили к работе. Море стало мрачнеть и довольно быстро достигло 3-4 баллов. Ни о каком переходе фотокора на борт или меня на катер не могло быть и речи. С нашей подлодки на катер - команда: "Подход катера запрещаю. Ухожу в точку на задание. Корреспондент остается на моем борту".
Вот записи из моего журналистского блокнота. "В лодке очень тесно. Металл, металл, трубы и жгуты кабелей, крашенных в светло-кофейный цвет. Агрегаты, вентили и приборы. Все место отдано аппаратуре и оружию, ибо сама лодка - боевой подводный снаряд, созданный исключительно для боя. Днем - авария на глубине. Пронзительные звонки, голос командира, доклады из отсеков. Каждая боевая часть или команда моряков задраена в своем отсеке. Сразу же выяснилось, что вышли из строя горизонтальные рули и что лодка идет на глубину...
Голос командира капитана второго ранга А. Балашова тверд и резок. Команды отрывисты. Четкость исполнения команд. Насколько я понял, все сводилось тогда к тому, чтобы не удариться носом о дно... Толчок был чувствительный - недаром я инстинктивно вцепился в принайтованное круглое сиденье. Все качнулось и замерло, мигнул свет. Холодно стало в груди. Снова голос командира:
- Осмотреться в отсеках! Доложить!
И пошли, с небольшой паузой, доклады.
Все было в порядке. Кроме этих самых горизонтальных рулей. Выпустили спасательный буй и через какое-то время командир по нему с кем-то говорил. Осматриваемся, разбираемся. Решение о дальнейших действиях доложим через полчаса...
Я спросил одного из моряков, на какой глубине мы лежим. Тот указал на прибор - около 70 метров...
Дальше - сплошное растянутое время. На лодке нет ни дня ни ночи - ровный электрический свет, убавленный втрое. Все заняты ответственной, иногда не очень понятной мне работой. Да и как поймешь, если слышу я доклады в динамиках, затем долгие громкие стуки с кормы. Замполит Саломаха и старпом Владимир Бондарев отвечают на мои редкие вопросы: "Лежим ровно. Что-то делают в корме дизилисты. Должны устранить поломку сами, а не удастся, не волнуйся, всплывем, вылетим на поверхность как пробка. Продуются цистерны и всплывем. Но не сейчас, а завтра...".
Сколько раз я смотрел на часы, прежде чем наступило это завтра (по часам!), какой долгой была первая ночь, да и не было ее как таковой...
Прошел еще день. Уже работала регенерационная система, снижающая содержание углекислого газа, но дышать все равно было непривычно. Тело покрылось липким потом, дыхание стало частым. К тому времени я успел занести в свой блокнот всех, кто работал в центральном посту, и расспросить о тех, кто занимался ремонтом в корме лодки.
Госпожа Судьба, и это я сегодня пронзительно понимаю, лишь погладила меня своей бархатной ручкой, впрочем, как и всех, кто был на той лодке-дизелюхе. Ночью, часов в двенадцать, мы всплыли. Действительно быстро, так что заложило уши и зашумело в голове. А потом был открытый рубочный люк, и я лез вверх в черный круг звездного неба. Воздух, воздух был такой, каким я больше никогда не дышал.
Потом в журнале был тот мой бодренький репортаж о боевой учебе моряков-подводников, и в нем ни строчки о том, что произошло на самом деле (цензура не пропустила бы...).
Двадцать девять лет я храню все это в себе, как и вопрос командира: "Ну и как она, жизнь подвоницкая?" И еще, сказанное здесь же замполитом Саломахой, в общем-то тогда лестное для меня, а сегодня наполненное более глубоким смыслом: "Или ты ничего не понял, или ты парень что надо!"
Сказать, что я тогда ничего не понял - не могу... (Все же и до этого служил я на флоте два года, в далекой еще юности.) Что же касается "парня что надо", таким, помня о подводниках, я старался быть всегда, хотя, если честно, не всегда вполне получалось. Но что-то большое и главное я доосознал сейчас - на флоте не гостят. Там служат люди высочайшей пробы. Генофонд мужества нашей России!
