В годы Большого террора Обстановка в стране и на заводе тем временем накалялась. Бурный рост производства был прерван сталинскими репрессиями. Еще в начале 30-х годов на заводе были проведены первые аресты. Они не носили, однако, массового характера. Так, в марте 1931 года был арестован и осужден на 10 лет тюрьмы главный инженер строительства тракторного завода В.В.Лельков по обвинению в принадлежности к "Промпартии". Затем по этому же делу была арестована целая группа специалистов. В конце 1933 года была создана комиссия по партийной чистке на ЧТЗ. К январю 1934 года в результате чистки из партии на заводе было исключено 435 человек.
После убийства Кирова в 1934 году была проведена вторая чистка, в ходе которой была разоблачена группа "троцкистов" - рабочих инструментального цеха Климанова, Колбасина, Айбера, Каладжиева и др. Документы не дают оснований считать, что эти люди вели целенаправленную политическую работу. Однако к тому времени уже просто высказанное случайно критическое мнение стало приравниваться к антисоветской деятельности, худшей формой которой был объявлен "троцкизм". Из рассказов ветеранов завода, из протоколов собраний тех лет явствует лишь, что Айбер нередко критиковал руководство инструментального цеха за бездеятельность, а также высказывался об ошибках при проведении коллективизации на селе. Климанова и Колбасина причислили к троцкистам за то, что они, будучи в зарубежной командировке, интересовались тем, что пишут в белоэмигрантских газетах и читали книгу Троцкого "Моя жизнь", выпущенную на Западе. По воспоминаниям товарищей, Александр Колбасин был активным партийцем и замечательным мастером своего дела, а болгарский коммунист, политэмигрант Дончик Каладжиев был всеми любим и уважаем в своем цехе.
В конце июля 1936 года из партии как "заядлые троцкисты -двурушники" были исключены начальник отдела сбыта Я.Маслов и директор Опытного завода Г.Треубов. Для многих это исключение явилось большой неожиданностью: этих коммунистов знали на протяжении ряда лет. Яков Маслов - член партии с 1917 года, участник Октябрьской революции и Гражданской войны, не раз слышавший выступления Ленина... Григорий Треубов - не менее уважаемый и известный на заводе человек. Старый большевик, он не раз посылался на самые ответственные участки работы и везде беззаветно отдавал всего себя делу. В чем же заключалась подрывная троцкистская деятельность этих людей? В том, что Треубов, будучи директором Опытного завода, "тонко маскировал подрывную работу", "зажимал самокритику, тормозил развитие стахановского движения, занижал нормы". После того как Маслов и Треубов были арестованы, рассказывал Н.К.Белов, секретарь парторганизации завода тех лет, - секретарям парторганизаций сказали, что будто бы они распространяли троцкистские листовки. Когда Белов попытался заступиться за товарищей, его также обвинили в троцкизме и арестовали (3).
18 февраля 1937 года стало известно о смерти Серго Орджоникидзе. Это сообщение глубоко потрясло весь коллектив Челябинского тракторного завода. На ЧТЗ хорошо знали и любили Серго, который дважды был на заводе и во многом ему помогал. Его смерть вызвала большую тревогу: многие считали, что он погиб от пули, а не умер от сердечной недостаточности, как было сообщено в газетах. После смерти Орджоникидзе обстановка на ЧТЗ стала еще более тревожной и нервозной, особенно после того, как пришло известие об аресте К.Ловина, первого директора ЧТЗ, который к тому времени уже стал начальником Главэнерго СССР.
Начавшиеся репрессии не могли не сказаться на производстве - завод стал работать хуже. Напряженность не ослабевала, а, наоборот, возрастала, подогреваемая резкими статьями газет, призывающими к "бдительности". Партийные собрания, на которых обсуждались персональные дела, стали все более частыми. Они перестали носить спокойный, деловой характер, на трибуны все чаще начали выходить "крикуны", "штатные ораторы".
По большей части эти "критические" выступления носили очень злобный, сугубо личностный характер. Но их печатали уже хотя бы потому, что иначе это могло быть расценено, как "нечуткое, пренебрежительное отношение к голосу масс, к сигналу снизу".
После выхода постановления Уполномоченного Комиссии Советского контроля при СНК СССР по Челябинской области от 22 мая 1937 года "О работе с жалобами и жалобщиками на ЧТЗ имени Сталина" на заводе было организовано специальное бюро жалоб при дирекции. Но с жалобами работали подчас очень своеобразно. Тем, кто, изучив на предприятиях Америки и других стран передовые методы производства, внедрял их на заводе, приписывалось "рабское преклонение перед иностранной техникой". Трудности технического освоения нового производства, неизбежные в этот период ошибки квалифицировались как "аполитичность", виновные обвинялись в "неполитическом подходе к вопросам освоения новой техники". Такие ошибки расценивались не иначе, как "вредительские акты".
Подобное обвинение было предъявлено, например, Михаилу Храпко, начальнику Цеха Топливной аппаратуры. В свое время он побывал на заводах Америки, а в день пуска завода 1 июня 1933 года, будучи рабочим, он вместе с еще одним рабочим М.Макагоном выводил из проходной ЧТЗ первый трактор.
М.А.Храпко провел в тюрьме 17 лет. О своей нелегкой судьбе он, уже будучи пенсионером, написал книгу "История моей жизни". В ней особенно потрясает глава, описывающая условия содержания заключенных в Челябинской тюрьме, однако до сих эта книга не была опубликована.
Судьбу М.Храпко разделили начальник технического отдела завода И.Мархасев, главный инженер И.Гуревич, директор завода И.Нестеровский. Все они были арестованы и получили сроки по 10 лет.
В подобной обстановке навязываемой сверху истерии люди начинали терять контроль над тем, что думали и говорили. Если кто-то кого-то обвинял - значит правильно обвинял. Если кого-то арестовывали- значит так и нужно. На общезаводском собрании стахановцев и ударников ЧТЗ в августе 1937 года руководством была предложена следующая резолюция: "Собрание считает, что для успешного выполнения производственной программы необходимо разоблачить до конца вражескую работу троцкистско-бухаринских бандитов, шпионов и разведчиков-фашистов, до сих пор еще творящих свое гнусное дело у нас на заводе. Шайка вредителей, орудовавшая в хладоштамповом цехе, контрреволюционеры, засевшие в дизельном цехе, органами НКВД разоблачены, но последствия бандитской работы не изжиты. До конца уничтожить врагов, проявить бдительность на каждом участке, сделать невозможным проникновение на наш завод шпионов и разведчиков - такова главная задача" (4).
В это время аресты перестали удивлять. На здании клуба было вывешено огромное панно, на котором были изображены "ежовые рукавицы", душившие "врагов народа".
Маховик репрессий между тем раскручивался все сильнее. Были репрессированы начальник холодноштампового цеха Федоров, начальник цеха пусковых моторов Биргер, мастер кузнечного цеха А.Штеренберг.
На заводе работали немцы-антифашисты, политэмигранты. Многие из них были коммунистами-спартаковцами, например, Франс Любимский, Пауль Вегнер и др. Они были очень квалифицированными специалистами. Об их исключении из партии рассказал впоследствии начальник механосборочного цеха А.Шестунин: "Было собрание, секретарь парторганизации без всяких мотивов предложил исключить их из партии. Никто тогда не задал вопроса: за что, почему? Это было уже где-то в марте 37-го. Франс Любимский спросил: "За что?" Но ему никто не ответил. Через три дня их не стало. Ни одного." А через несколько месяцев арестовали и самого А.Шестунина.
После ареста работников ЧТЗ органами НКВД арестовывались и их жены. Детей, если не находилось близких родственников, которые могли взять их к себе, НКВД отправлял в детские дома. Люди были так напуганы, что в заводских домах, имеющих общие балконы на две квартиры, соседи начинали возводить перегородки, чтобы отгородиться от семей, в которых были арестованные.
Аресты шли за арестами. Двери кабинетов опечатывались. На заводе практически не осталось начальников ведущих цехов, было репрессировано большинство членов парткома, репрессии коснулись почти всех, кто в разное время возглавлял ЧТЗ. Завод был обескровлен... Он находился в ситуации чехарды кадров.
Подозрительность и недоверие людей друг к другу мешали не только нормально жить и общаться. На заводе боялись говорить даже о производственных проблемах. В подобных условиях многие цехи и завод в целом оказались в глубоком прорыве.
Всего в 1937-1938 годах на ЧТЗ, по некоторым сведениям, было репрессировано около 600 человек (5). В большинстве своем это были руководящие инженерно-технические работники, которые проектировали и строили ЧТЗ, а затем реконструировали его. Все они были объявлены "врагами народа". Обескровленный репрессиями лучших инженерных кадров, завод оказался неподготовленным к войне. Положение усугублялось уходом людей на фронт. Многие станки простаивали из-за отсутствия рабочих рук. По городу выстроились длинные, долгие очереди за хлебом, крупой, мясными и молочными продуктами. Была введена карточная система.
И в то же время война вызвала небывалый всплеск подлинного трудового героизма и творчества. Уже с 1 июля 1941 года все цеха и участки, занятые выпуском танка КВ ("Клим Ворошилов"), перешли на работу в две смены, по 11 часов каждая. Все очередные и дополнительные отпуска были отменены. В эти дни на заводе началось движение женщин-служащих, выдвинувших лозунг: "Заменим у станков наших отцов, мужей и братьев, ушедших на фронт!" В июльскую жару, проработав смену, женщины-бухгалтеры, плановики, учетчики, кладовщики, экономисты шли к станкам осваивать профессии токарей, шлифовщиков, сверловщиков и другие.
На завод пришли тысячи подростков 13-15 лет. Их называли "фабзайчата". Они становились на специально сколоченные подставки к станкам рядом с пожилыми рабочими и работали по 10-12 часов в сутки. Как вспоминают очевидцы, было бесконечно больно видеть бледные лица детей, их истощенные непосильным трудом фигурки. Но как счастливо светились их глаза, когда их фамилии и портреты появлялись на заводских стендах и страницах заводской газеты, когда им вручали скромные, но такие жизненно важные премии, как табак, водка, американская тушенка. Табак и водка! Не для себя ее брали, а для обмена на продуты для всей семьи, в которой многие из них остались за старших.
Жизнь заводчан: рабочих, служащих, инженеров - в военные годы полностью определялась той ступенькой в иерархии должностей, на которой они находились. Война эти ступеньки обозначила особенно четко. Командный состав жил относительно благополучно: американская помощь продовольствием, вещевые подарки, отрезы на костюмы, кожаные пальто и тужурки. Водка и папиросы - без ограничения. Сравнительно неплохо могли чувствовать себя также и некоторые слои рабочих, особенно высококвалифицированная их часть, которые пользовались повышенным вниманием со стороны администрации и имели доступ к различного рода поощрениям.
В наиболее тяжелом положении находились одинокие женщины - вдовы и солдатки, и в совсем уж трагическом - трудармейцы и так называемые нацмены: узбеки, туркмены, казахи. Их большими партиями привозили на завод для работы на тяжелом, подсобном производстве - чаще всего в литейных цехах. Оторванные от своих семей, от земли и пастбищ, не обученные работе на станках, непривычные ни к уральским морозам, ни к заводским условиям, они использовались на самых тяжелых физических работах. Эти люди целыми толпами ютились в тоннелях, подвалах и колодцах, ходили в оборванных, обветшалых ватниках, в ботинках из мешковины, на деревянной подошве. Они плохо понимали сыпавшиеся на них приказы, еще хуже их исполняли, часто становились на колени, складывали руки и начинали молиться - совершали намаз. Некоторые начальники обращались с ними, как с рабами: жестоко избивали, лишали скудного обеда, хлебного пайка. "Нацмены" буквально таяли на глазах, многие из них тут же в цехах умирали.
На заводе царствовал страх и железная дисциплина. Сохранились документы, показывающие, что рабочих отдавали по суд даже за опоздание в цех по причине плохой работы городского транспорта.
Так жил и работал огромный завод, давая стране танки. Именно здесь во многом решался исход войны.
