>Чрезвычайно медленно, и чрезвычайно аккуратно, самоходки артполка, перешедшего в армейское подчинение, продвигались по затянутой туманом лощине.
Скорее - не "самоходки артполка", а самоходки САП. Всегда деды из САП (самоходно-артиллерийского полка) поправляли, когда их полки называли "артиллерийскими". Второе - САП армейского подчинения - это скорее не СУ-85, а СУ-152, или ИСУ-122/152. Или же это САБр (самоходно-артиллерийская бригада).
> С начала большого наступления прошло всего одиннадцать дней, а полк уже успели два раза потрепать, и два раза пополнить. Оба пополнения были россыпью, без переформировки. Так и не доведя до полного состава, полк свели в три батареи, вместо четырёх.
В случае батарейной разбивки в полку CУ-85 того времени было скорее 5 батарей (20 САУ).
>Техники не хватало, во-первых, потому, что "СУ-85" уже почти не выпускали, просто использовали уже наработанный запас деталей и узлов, а во-вторых, перебрасывать к голландской границе технику и людей становилось всё сложнее.
В ноябре как раз выпускали,но СУ-85М (85-мм Д-5 в корпусе СУ-100).
> Ходили неясные слухи о мощном контрнаступлении немцев, англичан, и американцев юго-восточнее, развивающемся уже, якобы, третий день. Нехорошие разговоры ходили, также, и про то, что позиции 2-го Прибалтийского фронта прорваны, и Ленинградский с 3-м Прибалтийским то ли уже отрезаны, то ли будут отрезаны вот-вот. Сложно было сказать, правда это, или нет. С боеприпасами проблем особых не было, за неимением в последние дни больших боёв, с топливом тоже. Многое доставлялось, видимо, морем, вдоль бережка, да и часть прибрежных железных дорог должны были ещё, видимо, уцелеть, к морю супостат ещё не вышел, это было известно точно.
Скорее - наоборот, море оказалось в руках противника и при его морских силах никто не мешал ему мощно высдаиться на побережье.
>Странно вообще, что туман в середине дня держится. Воздух холодный, ни одного листочка на деревьях уже не осталось, вода поутру покрывается ломкой ледяной корочкой, предвестницей каждую зиму мучающего Бориса кашля. Он ни разу не болел на войне, как и все остальные, кого он знал, но кашель был сам по себе. Странно, в довоенное время каждый третий имел или язву, или жаловался на печень, простужались три раза за зиму обязательно. А тут хоть бы что прилипло...
Немножко не стыкуется со статистикой заболеваний. Как раз язва и всякие прочие внутренние органы вроде как болели у бойцов много реже, чем после войны, и куда реже, чем тем же трипером, или тифом (в ближнем тылу). Впрочем, скорее всего это потому, что народ быстрее погибал в бою, чем успевал заботеть.
> Обморожения, конечно. Один раз он видел, как солдат погиб от столбняка, за полтора часа его скрутило узлом, выгнуло, и он умер, просто не способный дышать. Молниеносная форма. Но это тоже после ранения, поцарапало осколком голень, а в портянках крысы могут завестись, не то, что микроб.
Против столбняка у КАЖДОГО бойца в индпакетк была противостолбнячная сыворотка. Крыса в портянке - сдохнет от запаха :)
>- Стой. >Борис вовремя увидел вскинутые флажки над командирской машиной, хотя успел задуматься. Повезло, Батяня задумчивости на марше не прощает, даже своим. Порвёт жопу на британский флаг и поставит на бруствер буквой "Зю", пугать врагов образовавшимся калибром. >Обернувшись на сзадиидущую машину брата, Борис продублировал командирский сигнал, а потом и следующий - "Глуши моторы". Подозрительно что-то.
Братьев (и других прямых родственников) в одной части старались не держать, особенно в подчинении друг друга. Было такое, но крайне редко.
>В лощинке, в тумане... Как засадный полк. Старший лейтенант чуть не заржал про себя, восхищённый своей аналогией. Чёрт, в бой их ведут, или всё-таки долгий марш? Интересное кино. Могли, пожалуй, просто спрятаться от самолётов, за последние дни британские "Темпесты" и "Тайфуны" завоевали всеобщее уважение, как, хочется надеяться, и наши у них.
А почему именно "Темпесты" и "Тайфуны", а не "Юнкерсы" и "Фоккеры"?
> Тогда залитая туманом лощинка - самое то. Хуже, если коварный враг таится рядом, и это замечательное место у него пристреляно чем-то крупным. Нет, правильно, что их "Сушек" больше не делают, новые "тридцать четвёрки" сейчас составляют процентов восемьдясят-девяносто танковых парков, слишком большой оборот, все более-менее малосерийные машины сходят на нет.
Ну вы фантаст! 80-90 процентов Т-34-85 в 1944? Это нансенс, или амундсенс! В начале 1945 они только за 60 проц перевалили.
> Когда 85-миллиметровую пушку в танк втиснуть не могли, тогда истребительные самоходки были "звездой экрана", танкисты на них молились, подхалимничали. А теперь чувствуешь себя оч-чень уязвимым.
Танкисты на самоходов никогда не молились. Всегда считали их полным отстоем, танком без башни и использовали их большей частью тоже по-танковому. Все самоходки имели у них женский род не только по названию, но и по сути. Баба, что с нее взять?
> Вот и придерживают полк во втором эшелоне, не гонят. Появится новая техника, так снова подхалимничать начнут. Человеческая природа на войне простая, человеку жить хочется. И спать. И есть. И выпить. И бабу, конечно. Но самое интересное, что когда дело доходит до горячего, все желания, и так не слишком, из-за обстановки, разнообразные, сводятся к одному - жить. И ради вот этого желания человек способен убивать, не задумываясь. Вот умора... Старина Вернадский был, пожалуй, более прав, чем сам предполагал. Доминанта! Говоря простым языком, больше одной мысли за раз человек думать не должен. >Полк простоял в лощине два часа, и постепенно становилась ясно, что марш закончился. Техники и людей вокруг становилось всё больше, и хотя всё ещё держащийся туман не позволял разглядеть многого, но присутствие человеческой и железной массы ощущалось кожей. Сзади нарос взрёвывающий звук мотоциклетного мотора. Борис напрягся, звук был немецкий. Через пол минуты мимо промчался, действительно, "БМВ" с затянутым в кожу парнем без погон, но, во всяком случае, с ППШ за спиной, и круто затормозил, уже проскочив машины первой батареи. Через пять минут мотоцикл, снова взревев, умчался вперёд, и стало видно, что майор бежит вдоль самоходок своей батареи, останавливаясь у каждой.
Опять нансенс. С какого лешего майор сам бегать будет, как простой лейтенант? Чаще следовала команда: "Командиры батарей/машин к начальнику штаба!" И на месте начштаба ставил задачу. А то пока каждому растолкуешь, а потом как же насчет "вопросы есть?"
> Вспрыгнув на броню "Двести двадцать второй", он показал Борису развёрнутую карту с их собственной позицией и маршрутом движения в течение двух последних дней, и отметками огневых рубежей и целей. Карта была хорошая, с русскими названиями населённых пунктов, и весьма полно представленной схемой предстоящих развлечений. >- Твоя копия, - отрывисто сказал комполка, протягивая ему плотный конверт. - Я за тебя уже расписался. Стартуем через сорок минут, короткий марш, стрельба с закрытых позиций, в огневых карточках все цели расписаны. На нас запланированы только закрытые, но всякое может случится, так что держать ушки на макушке. Как брательник?
Еще нестыковки. Комполка не может расписаться за карту командира батареи. ПУСТЫЕ карты должен раздать начальник штаба на БОЛЬШОЙ СТОЯНКЕ ДО МАРША. Маршрут наносится с получением приказа на марш, а тут почему-то карта с УЖЕ НАНЕСЕННЫМ МАРШРУТОМ, что УЖЕ ПРОШЛИ ЗА ДВОЕ СУТОК ДО ТОГО. Кто его наносил, как не сам владелец карты? И зачем дыдавать новую карту, если старая еще не кончилась? С закрытых позиций СУ-85 как правило не стреляли. Зачем? "Огневые карточки" - это что? "Карточки ведения огня"? А откуда они есть ДО МАРША, ибо составляются АРТИЛЛЕРИСТАМИ на МЕСТЕ, исходя из построенного веера?
>- Ничего. >- Ладно, я дальше, читай пока. На обратном пути забегу.
Как-то чересчур демократично. Это прямо не комполка, а дружбан из соседней батареи, или вообще собутыльник.
>Он спрыгнул с башни, и побежал дальше. >- Постой, с ума сошли? - закричал ему вслед Борис. - Сорок минут, и без подготовки, они обалдели?..
Это что, обсуждение приказа? Как-то совсем из области лажи.
>- Отстань! - проорал майор, обернувшись на бегу. Хотел добавить что-то, но только рукой махнул.
Большой души человек. А мог ведь и из шпалера :)
>Не теряя времени, командир второй батареи приказал экипажу слушать радио и смотреть по сторонам, а сам потрусил к стоящей в десяти метрах "224". Лёнька смотрел на него сверху башни, потом, осознав субординацию, спрыгнул и склонил голову над разворачиваемой Борисом схемой. >- Ага, ага, - приговаривал комбат, водя заскорузлым пальцем по линиям и заштрихованным квадратам, испещрявших узкую картонную гармошку. Закончив, он протянул схему брату, поднял голову, и заливисто свистнул. Из люка самоходки, стоящей позади Лёнькиной, вопросительно махнул рукой взводный, и он сделал ему раздражённый жест, - тебе, мол, кому же ещё. Огневые карточки и маршрутка были расписаны по минутам, кто-то в штабе не пожалел времени. Всё это, понятно, было до настоящего контакта с противником, но они действительно, Бог миловал, были во втором эшелоне. Если повезёт, то весь первый день будут стрелять через головы, из-за спины танкистов. >За отведённое время успели всё прокрутить с командирами машин, покурить, и даже потрепаться. В батарее был всего один новенький, да и тот битый волк, после госпиталя, так что всё было пучком. Лёнька, по всеобщему согласию, вполне за полторы горячих недели обтёрся, и начал соображать не хуже многих. Его уже вполне можно было ставить командиром взвода, но лишнего взвода не имелось, как и лишнего желания у командира полка спорить с комбатом-два; что такое брат он вполне понимал. Успели обсудить вчерашнюю историю с армейским журналистом. Мудак в лейтенантских погонах поднял смех, когда ему рассказали, как жгли взвод "Тигров". Полком - взвод.
ДА НИ ОДИН КОРРЕСПОНДЕНТ НЕ СТАЛ БЫ НАД ЭТИМ СМЕЯТЬСЯ!!!! ЦЕЛЫЙ ВЗВОД "ТИГРОВ" - это же герои советского союза, не меньше! Да за подбитие ОДНОГО такие силы схватывались! И летчики и артиллеристы и танкисты и пехота! ЗА ОДНОГО! А ТУТ ВЗВОД!!!! Это самому корреспонденту - "за боевые услуги" может обломиться!!!!!
> Один за другим сплюнув охреневшему корреспонденту под ноги, летёхи и повыше чином, отвернулись, чтоб не видеть его рожи, младшие лейтенанты просто ушли, подале от разборок. Вот так какой-нибудь тыловик начинает на складе горючки выпендриваться, что же вы, герои, тремя армиями с одной немецкой дерётесь... А что ему, о штатах частей понятия нет, о том, как выглядит прущий на тебя "Тигр" - тоже. А вот гонора много. Интересно, найдётся среди фронтовиков интеллигентный, вежливый человек, который разъяснит, что взвод советских самоходок - это две машины, а взвод германских танков - пять, или он так и будет ходить, оплёвываемый? И что их полк самоходок, когда свежий, - шестнадцать стволов, а немецкий танковый полк - под сто пятьдесят бронированных зверюг, больше, чем полторы наших бригады, или почти как американская дивизия...
тут лучше, если будут оперировать примерными величинами.
>Именно на дивизию их и вынесло, когда всё началось. Артподготовка была не особо продолжительной, то ли боеприпасов было не так много, то ли фортификаций.
Как это "фортификаций"?
> Тем не менее, гвардейских миномётов и залпов с выставленных за последние часы направляющих рам было больше, чем когда-либо. Тронулись, стреляли, загружались снарядами с грузовиков полка, почти неотступно следующих за ними, снова стреляли в белый свет, из каких-то лесочков и овражков. Когда дело клонилось уже к вечеру, пошли, наконец, в рывок. Местность была менее холмистая, чем та, на которой они действовали девятого-десятого, но иногда холмы попадались. В промежутке между двумя такими они наткнулись на остатки громадной колонны грузовиков и бронетехники, искорёженной до почти полной неузнаваемости. У Бориса в первое мгновение захолонуло сердце, ему показалось, что это наши, но нет, в голове стояло несколько ещё дымящих "Стюартов", которых в советских частях не держали уже давно, с начала, пожалуй, сорок третьего. > Можно было принять разгромленную колонну за разведбат, кто его знает, где могли ещё эти тарахтелки сохраниться. Разве что полевые кухни охранять. Остальные, впрочем, были разнокалиберными грузовиками и транспортёрами, а также "Шерманами", каковые в частях имелись, и в количестве, говорят, немалом, но где-то вдалеке, на других фронтах. Сам он их не видел ни разу. Бригаду поймала, видимо, авиация, и ещё, пожалуй, утром. Даже лёгкое топливо продолжало бы ещё гореть, если бы "белые звёзды" накрыло их залпами, или артиллерией. Может поэтому наступление и началось не с утра, как положено, а днём? >- Кракатау, - сказал наводчик, познаниям которого Борис не переставал удивляться. Мужик он был деревенский, но говорил иногда образно и запоминающеся. >- Да, Кракатау... >Пожалуй, полная бригада здесь накрылась. Сколько там положено, 68 танков, плюс всякая лёгкая мелочь из обслуги. Зенитчики там, мостовики. Самое интересное, что через километра три они наткнулись на ещё одну бригаду супостата, избитую до полного "А-я-яй". Эта, хотя бы, кого-то увидела перед собой, потому что стояла наполовину рассыпавшись по полю, чуть ли не шахматными рядами. Пытаться реконструировать произошедшее было почти невозможно, разве что полазать по горелым остовам, пощупать дырки. Становилось всё интереснее. Чем можно было набить такую кучу танков? ПТАБами? "Андрюшами" или "Катюшами" улучшенной кучности, если в одну чётко разведанную точку будет бить по бригаде? И какой дурак согласится подать команду, глядя на это дело из лесочка? А если авиацией, то почему американцы прошляпили пару полков штурмовиков, это непонятно совершенно. На каждом "Шермане" по зенитному пулемёту, плюс самоходки с зенитными автоматами, чадящие среди других, так что с одного захода пришлось бомбить, если это "горбатые" были. Мрак. Сыпанули, небось, а потом что? Куда эти разворачивались? >Они как раз прошли мимо обгоревшего танка, от которого оглушительно несло горелой резиной и сладким запахом палёного мяса, тошнотным признаком того, что экипаж остался внутри. Майору, может, тоже хотелось остановиться, но делать этого он, конечно, не стал, накрутили его по поводу графика движения. Да и со стрельбой тоже... Откроешь огонь с пятнадцатиминутным опозданием, да не связавшись с артразведкой, а там свои уже. >- Справа! - вдруг заорало в шлемофоне голосом Антонова, комбата-три. Борис успел подумать ещё, что громкость отрегулировать на стоянке не позаботились, протрепались, а сам уже отдавал команды батарее, перекликаясь с командиром второго взвода. >Справа из леска, где, как он думал, должен был сидеть храбрый корректировщик, часто били пушки. Метров семьсот. Опасно, как чёрт с вилами. >- Осколочным? - переспросил заряжающий, то ли не поняв его приказ, то ли одурев со страху. >- Осколочным, сука!!! Заряжай, на хрен, урод! Беглый огонь по опушке! Следуй за мной!
Не завидую тому командиру экипажа, что так обращается со своим подчиненным. "Командир должен быть строгим и придирчивым, но не по-мелочам. А если он беспредельщик - будет убит шальной пулей."
>Батарея сходу развернулась, начав вальсировать в нитях трасс. Через секунды их нащупали, и оглушающим тычком из сидящих в самоходке людей чуть не вышибло дух. Ударом в лобовой лист их приподняло, а затем снова опустило вниз, глухо ёкнув всеми сочленениями "шайтан-арбы" под номером 222. >- Живы? >Почему их не пробило с семисот метров? Борис бросил взгляд вправо, нет, Лёнька ещё цел, танцует, как и они, выпуская один снаряд за другим. На его глазах в лоб Лёнькиной машины вошёл трассер, но никаких видимых последствий это не принесло. >- Чушь какая-то... - произнёс он вслух, не понимая. >Несколько деревьев упало, и с опушки буквально прыгнули сразу несколько десятков танков, чуть не через каждые десять метров. >- "Стюарты!" - завопил "третий". Нет, ну надо же, глазастый какой. Всё, теперь пошло месилово. Охренели совсем, чего из леса вылезли... И на "Восемьдесят пятых"... Жить надоело? Или... >- Первый! - Борис с азартом ухватился за гарнитуру полковой связи. - Они нас за "Жу-жу" приняли! >Их тряхнуло ещё раз, и здорово. Была б башня - заклинило бы, как пить дать. Нет, точно приняли за "Семьдесят шестых", почти не бронированных, потому и полезли, чтобы числом смять, раз не вышло из импровизированной засады сжечь первым залпом половину полка. Потому и полезли на рожон, чтобы их пукалки могли "СУ-76" истыкать, как швейные машинки.
Да и СУ-85 нетрудно пробивалась из 37-мм и 40-мм пушчонок с "литтл-Джоном". Правда не с 700 м.
>"Стюарт" хоть и дерьмо как лёгкий танк, по стандартам конца сорок четвёртого, но своё дело знает туго. Нет, их меньше, чем показалось с перепугу, рота, наверное, значит семнадцать штук. Снова вспомнился тот журналист, не к месту, вот что значит обида. Хотя какая только чушь не приходит в голову, когда дерёшься. Если кто-то предполагает, что человек думает словами, на родном языке, он ошибается. Человек думает образами, которые, чем быстрее скорость мышления, подстёгнутая опасностью или чем-нибудь таким же возбуждающим, тем становятся отрывистее. Поэтому посреди обрывков картин и символов: "Движение вправо, трасса, снаряд", может вклиниться и что-то имеющее к данному моменту меньшее отношение. >Роту они сожгли за десять минут. Американцам, слишком поздно понявшим, что нарвались не на то, на что рассчитывали, не удалось ни сблизиться с ними до таких дистанций, чтобы их пушки, во-первых, пробивали борта "Сушек", а во-вторых, вращающиеся башни полноценных танков стали решающим фактором маневренного боя. Назад им тоже отойти не удалось, поскольку Батя погнал полк вперёд, и пятящиеся танки с почти жестяной бронёй "восьмидесятипятка" наживляла с полутора километров. Как там, "Наши гнали татар сорок вёрст...". В Лёнькином экипаже, кстати, был татарин, причём крымский. Это он их тогда спас, когда чёртов "Хетцзер" сжёг две "тридцать четвёрки" на его глазах, и чуть не прибил его самого. >Встали. Открыли люки. Очень легко всё получилось, даже нехорошее чувство осталось где-то в глубине груди. Сколько экипаж в "Стюарте"? Ох, наверное, ребята не так хорошо учили силуэты русских танков и самоходных орудий, как зазубривали их они. Или решили, что деваться всё равно некуда, через пару часов здесь бригады пойдут одна за другой. И вообще, глупо думать, что раз ты остался жив, то значит, всё легко обошлось. В первой батарее погиб водила, которому крупный кусок стали, отколовшийся с внутренней стороны брони при попадании, воткнулся в глаз, и достал, видимо, кончиком до мозга. Четверо были ранены, все легко, у пяти машин разбило катки, хотя ремонту они подлежали, если удастся эвакуировать. Майор связался с ремротой, обещали прислать "Силу" - старый танк без башни, служивший в полку тягачом. На него ссылали потерявшие машины экипажи, пока не получали пополнение техникой - новой или восстановленной, без разницы. Так что опять почти ополовинило полк, за минуты, как это и бывает обычно. Выгружается такая часть из эшелона, довольные, что на фронт попали, теперь кормить будут, и тут рёв, крики, всё взрывается... Поднимаешь лицо из лужи - половины полка как не бывало. Знаем, проходили. Но смелые ребята, всё же. И дурные... Жалко. Пообрывать бы ноги тому дураку, который всё это затеял. А отдуваются за него фронтовики. Дядя в высоком цилиндре или в кое-какой другой форме, которую даже формулировать про себя не хочется, на всякий случай, сидит далеко, и умно рассуждает над политическими тонкостями. И ему не приходит в голову понюхать, как пахнет самоходка, в которой заживо сгорели четыре человека... Из которых один был твоим одноклассником по училищу. А второй земляком. >Борису было немного неловко перед собой. Когда поднялась бешенная стрельба, и вокруг заныло летящим железом, первым его движением было закрыть Лёньку. Закрыть собой, бронёй своей машины, чтобы парень уцелел. И только через секунду вспомнилось, что в его собственной самоходке сидят ещё три человека, у каждого из которых есть ждущая его семья, которой плевать, за кого их собственный брат или сын погиб. Хотя нет, у заряжающего семьи уже, кажется, нет, все погибли... >Вот так и прошёл для полка первый день того сражения, которое, как считали несколько маршалов с погонами разного фасона, должно было решить судьбу Европы на ближайшие десятилетия. Маленький, частный кусочек войны. Свои страхи, свои порывы, терзания, у каждого собственные. Буря цыганских страстей, смерть Тибальда, душение Дездемоны... Кого это всё будет волновать через десять-пятнадцать лет?
А Борис как-то не по годам образован.
> Или через шестьдесят? Какое дело будет отдельно взятому человеку, живущему в мирной стране, струсил какой-то лейтенант или капитан в бою под давно отстроенным заново, задрипанным городишкой, или не струсил, и умер героем. Умер, и чёрт с ним, хотя вечная слава, конечно. Других забот хватает.
>* * *
>Слово "предательство" вообще является чрезвычайно интересным термином, с точки зрения психологии. Существует некий принцип, широко используемый человеческим мозгом для создания себе комфорта, что является важным фактором выживания. Мучающийся совестью человек напряжён, рассеян, не готов к активным действиям, его реакция и способность к адекватному ответу на внешнее воздействие понижена. Поэтому уровень контроля, стоящий за разумом, формулирует очень удобную схему: "Другие люди поступают плохо потому, что они плохие, а я - потому что так неудачно сложились обстоятельства". Разницу между интенсивностью возбуждения в зонах коры головного мозга, которые можно условно назвать "Ай, как мне стыдно" и "Сами виноваты, нечего было...", и принято, с некоторых пор, называть этой самой совестью. Маленькое, чёрное, и очень мешает жить. >Накал развернувшихся на севере Германии боёв в значительной мере объяснялся тем, что большая часть вовлечённых в бойню людей считали себя правыми. Те, у кого с этим было похуже, имели проблемы. Новые союзники не настолько повысили ударную мощь бывшего Третьего Рейха, насколько это можно было от них ожидать. Их действия, обусловленные какими-то идеалистическими понятиями, нередко вызывали почти суеверный ужас германского генералитета, как всегда пугает чужая, не подчиняющаяся норме логика. Уцелевшие ещё части гитлеровских сателлитов, всё ещё оставшихся верным своим прежним хозяевам, вроде хорватов, и "Hilfsfreiwilligers", то есть русских волонтёров "Освободительной Армии", были с удовольствием использованы в качестве смазки для траков русских танков, лавиной катящихся на запад. В то же время, мелкие добровольческие подразделения тех стран, которые официально считались оккупированными Рейхом, были разоружены, и препровождены за решётки фильтрационных лагерей. Эта судьба постигла бельгийскую добровольческую роту, которая, в отличие от датской, разбежавшейся ещё на вокзале перед отправкой, сумела добраться до фронта. Германские части дрались с полным напряжением, в том числе и те, которых перебросили с Западного фронта, в то время как немецкие солдаты, попавшие в плен за пол года, прошедших после высадки в Нормандии, продолжали сидеть за колючей проволокой, вместе с теми, кто был пленён ещё в ходе Африканской Кампании. Если бы их освободили и дали в руки оружие... М-да, тут могли быть варианты. Просидевшие в лагерях солдаты не питали, что объяснимо, большой любви к своим недавним тюремщикам, а те, в свою очередь, не испытывали к ним большого доверия. В стане новых союзников было немало проблем на расовой и этнической почве. Каково, например, белокурому рыцарю СС отдавать честь британскому офицеру с синей звездой Давида на правом плече? И ладно ещё это. Солдаты Палестинской бригады, бывшие сплошь самими классическими евреями, любили выдернуть из рядов какого-нибудь немчика, и заставить его вытирать своей формой пыль с дороги, их офицеры в это не вмешивались. Несколько произошедших эпизодов оставления расположения части, стоявшей в глубоком, пока, тылу, были соотнесены по времени с внезапными и безвременными смертями германских офицеров и чиновников в близлежащих городах, причём по вполне подвергающемуся объединению в единую группу профилю. Скандала не было, в конце концов, это были всего лишь немцы, но британское командование начало укреплять пошатнувшуюся дисциплину железной рукой. Похожие, хотя и менее радикальные проблемы были с польскими, чешскими, норвежскими частями, любившими втихомолку подставить немецкого соседа, и всё это не прибавляло стойкости войскам в масштабе фронтовых операций.
>- Я не понимаю, какого чёрта нас держат в неведении о происходящем. >Ганс-Ульрих Красовски, командир переформированного за счёт разбитых частей танкового полка, важнейшей и почти единственной ударной силой потрёпанной в неудавшемся контрнаступлении, сменившей название и номер дивизии СС, шёл на головной машине колонны, уставленной антеннами, почти как рождественская ёлка. >- Ну подумайте, если дивизию и вообще армию всё же задействовали, то, значит, командование в замысел, в детали наступления посвящено, так? >- Вероятно... >Старый знакомый, британский майор, который уже выглядел не так по-дурацки, да и вёл себя нормально, видимо из-за усталости, расслабленно мотал головой, раскачиваясь вместе с танком на ещё не слишком разбитой дороге. >- Тогда почему не держат в курсе меня? Вас? Какой в этом смысл? Маршрут движения, опознавательные сигналы для своей авиации, сроки выхода к рубежу, и всё! А командирам рот и взводов нельзя говорить и этого! Неужели боятся, что я выдам план русским? Которые спустятся за ним на парашюте, а потом на нём же и улетят... Ерунда. Нам просто не доверяют по определению. Немец - значит доверять ему нельзя. Я делаю правильные выводы, герр майор? >- Правильные... >- У-у-у, да Вы совсем расклеились. Коньячку? >- Не откажусь. >Он присосался к микроскопической изогнутой фляжечке с выдавленным охотничьим сюжетом на выпуклой стороне. >- Данке. Неплохо. >- Держитесь, герр майор. Ещё пара часов, и мы сольёмся в экстазе с русским железом. >- Очень тяжёлый марш. >- Согласен. Тяжёлый, длинный, и не особо мне понятный. Почему, чёрт подери, мне не говорят, на кого нас бросают! Одиннадцатого, когда мы с Вами напоролись, никто не знал ничего. Три дня назад нам соизволили дать какую-то информацию только после того, как целая американская дивизия начала проситься на наше место во втором эшелоне, и только, кстати, после того, как она это место получила. Помните денёк? Холм... >- Да уж, такое не забывают... >Полк, тогда почти полного состава, даже с ротой "Королевских Тигров", даже с командирскими танками по штату, прошёл русские позиции, додавливая очаги сопротивления, окружённые дымящими машинами заокеанской постройки. За всё это время, кстати, новоиспечённый Oberstkeutnant (то есть подполковник, поскольку они теперь были, как бы, не СС) не видел ни одного английского танка, даже в английских же танковых частях. Половину дня полк провёл в бою, медленно перемещаясь вместе с пехотой вдоль перепаханных русских позиций. Потерь почти не было, мало что от них уже оставалось, но американской дивизии действительно досталось здорово, её отвели назад после первых же суток. Что же касается сказанного майором "такого не забывают", оба имели в виду одно и тоже. Под конец дня, когда фронт ушёл уже далеко, и снаряды до бывшего первого рубежа обороны русских уже не долетали, они остановились, въехав на один из пологих холмов, с которого открывался хороший обзор во все стороны. Открыв люки, экипаж его танка, держа перед собой оружие, разглядывал дымящееся поле боя, гиперреалистичный натюрморт страдающего садистскими комплексами художника. Пехотинцы методичной трусцой прочёсывали траншеи, изредка постреливали, проверяя тела убитых русских, которых часто и не надо было хоронить, настолько их глубоко засыпало в обвалившихся внутрь себя окопах. Присевший на корточки около застывшего выгоревшего "Чифтена",
Ну про "Чифтена" тут уже говорили.
> рослый, с нагловатыми повадками унтер, Ганс-Ульрих его уже давно знал, он тоже воевал года три, помахал им призывно рукой, идите, мол, не пожалеете. Ещё несколько солдат тоже остановились рядом с ним, обернулись на них. Танкисты из его экипажа, уже вылезшие на броню, разминая кости, посмотрели на него вопросительно. Кивком Ганс-Ульрих отпустил их, сам продолжая разглядывать местность вокруг в бинокль. Через минуту ему засвистели уже его собственные солдаты, замахали, и тогда любопытство победило, и он подошёл, вместе с англичанином. >Танк стоял над более-менее целым участком траншеи с задранной пушкой, как будто его остановили в прыжке. Его корпус нависал над скорчившимися на дне траншеи телами в изодранной пулями и осколками одежде. Сначала он не понял, что здесь такого, но потом увидел. Большинство убитых русских солдат были в шинелях или стёганых куртках, похожих на японские доспехи, из них бурыми клоками торчала засохшая вата. Но между ними, вытянувшись, лежали двое в одних гимнастёрках, с абсолютно спокойными лицами, с закрытыми глазами, как будто спят. Длинный небритый мужик в капитанских погонах и девушка, тоже военная. Он знал, конечно, что у русских воюют женщины, нескольких он даже видел в свою первую кампанию, но эта была не такой, как остальные. Среднего роста, с очень правильными чертами лица, она улыбалась застывшей улыбкой. Вместо не удивившей бы его санитарной сумки, она держалась одной рукой за винтовку с оптическим прицелом, да ещё и с примкнутым штыком.
Таки как это? Снайперская винтовка да еще со штыком? Простите, кто ее и зачем переделывал?
> Унтер, упёршись в её локоть каблуком, вывернул винтовку из мёртвых рук, внимательно осмотрел, и протянул молодому подполковнику. На отполированном деревянном прикладе рельефно выделялся короткий ряд свежих зарубок, едва наживлённых чуть глубже грунтовки. Снайперша. Понятно тогда, почему она не стала их дожидаться. >Вернув винтовку унтеру, Ганс-Ульрих мрачно смотрел, как солдаты ворочают её тело, и тело убитого капитана, шарят по карманам. "Нашёл", сказал один из пехотинцев, и оттянул расстёгнутый им ворот гимнастёрки на шее убитой девушки. Британец открыл было рот, но не успел ничего сказать, солдат обнажил её до плеча. В надключичной ямке багровел сине-чёрный круг входного отверстия, впившиеся порошинки просвечивали сквозь белую кожу. Капитан застрелил её в упор, когда она открыла плечо, так, чтобы не было никаких следов выстрела, чтобы не испортить её красоты. И всё это время девушка улыбалась. Потом он застегнул крючки на её воротнике, сел рядом с ней, и выстрелил в себя. По-солдатски, в сердце. Унтер отомкнул магазин винтовки, передёрнул затвор. Пусто. Взял из руки капитана небольшого размера пистолет, нечастый среди пехотных офицеров "ТТ", тот тоже был пустым. Ганс-Ульрих повернулся к майору, тот смотрел прямо на него, лицо было серое. >- Поняли? - спросил он майора. >Британец, не сказав ни слова, повернулся и пошёл обратно к танку, сутулый. >Теперь они вспоминали это заново, и каждый запрятывал свои мысли как можно глубже вглубь памяти, чтобы они могли вылезти из своих могил лишь в самые тёмные ночи, уже в глубокой старости, когда грань между прошлым и настоящим начинает стираться. Они оба надеялись дожить до восьмидесяти с лишним лет, но это был первый раз, когда обоим в голову пришла одна и та же простая мысль. Всё это может закончиться совсем не так однозначно, как они предполагают.
>* * *
>К середине дня двадцать четвёртого ноября на фронтах наступило относительное затишье, конечно, по масштабам предшествовавших дней. Накрывшие север Европы тучи не давали подняться в воздух самолётам, дав небольшую передышку как истерзанным боями эскадрильям, так и тем, кого они штурмовали и бомбили эти дни. На земле перемешанные друг с другом армии и корпуса пытались подтянуть резервы, топливо, боеприпасы. Такая возможность была не у всех. Попавшие в окружение американские и немецкие части, пытаясь вкопаться в промерзшую землю, медленно вымирали под атаками руских подвижных конно-механизированных групп. Наспех сформированные из ещё боеспособных частей, такие группы двигались без дорог, выжигая очаги сопротивления. Начинающаяся зима обещала быть на редкость суровой, что в значительной степени было неожиданным для советских солдат, привыкших считать европейцев изнеженными теплолюбивыми созданиями. Устойчивость в обороне немцев не была новостью, и за взятие каждого оброняемого ими опорного пункта приходилось платить жизнями, но оказалось, что когда американских солдат загоняют в угол, они могут драться не хуже. В те годы, когда сначала Красная, а потом Советская армия дралась с Рейхом в одиночку, отделённая от не имеющих для неё значения театров военных действий, типа Сингапура или Туниса, и в последние пол года, после открытия Второго Фронта, в ней сформировался устойчивый стереотип американского солдата, как любящего воевать издалека, техникой, боящегося ближнего боя. А раз не хотят "честно драться", значит понимают, что мы их сильнее. Да и вообще, пуля - дура, штык - молодец, и вот когда мы их технику побьём, вот тогда ужо... Ну, в значительной степени, это было правдой. Какой смысл гнать вперёд пехоту с примкнутыми штыками, когда можно сначала неделю бомбить и штурмовать, потом провести артподготовку, а уже потом пустить танки с пехотой. Несмотря на то, что к сорок четвёртому году Советская армия приняла почти такой же стиль ведения войны, стереотип остался. Советские солдаты считали себя примерно равными немцам и, пожалуй, британцам, но явно лучше американцев. Лучше считались наши танки, хотя "Шерманы" жгли "Тридцать четвёрки" не хуже, чем "Тридцать четвёрки" жгли их. Лучше считались пушки, хотя солдату, чью шинель пробил остро огранённый осколок, всё равно, из какой пушки он выпущен, истекая кровью, он думает совсем о другом. Воюющие быстро понимали, что к чему, но жизнь фронтовика в бойне такой интенсивности не слишком длинная, и в строй каждый раз становились новые и новые люди со стереотипами "Американцы - слабаки" или "Все русские мечтают сдаться в плен и уехать в Америку". >От полка "СУ-85", и так вступившего в сражение в усечённом на четверть составе, к пяти часам дня двадцать четвёртого осталось пять машин, в том числе "222" и "224". Командирскую поджёг закопанный в землю почти по башню "Тигр", такие в последние дни попадались им всё чаще и чаще, топливо у попавшего в котёл супостата явно было уже на исходе. Батя выскочил, с наводчиком, а остальные погибли. Теперь они отняли одну из самоходок у экипажа первой батареи, фактически, единственную целую. Полку повезло не попасть, из-за своего состояния, в гуляющие по равнинам группы, и он до сегодняшнего дня методично работал на узком участке, поддерживая дивизию, в которой, по мнению Бориса, чуть не половина были казахи. Дети степей, плохо говорящие по-русски, воевали очень спокойно, много улыбались, были хорошо обмундированы, и вообще дивизия производила впечатление хоть и потрёпанной в боях, но хорошо обученной и боеспособной части, получше многих. Среди десантников, которых посадили на броню "Восемьдесят пятых", казахов, однако, не было. Был один косоглазый, но он сказал, что татарин. >- Муса завут, - произнёс крепко сбитый младший сержант, когда его отделение представляли самоходчикам. - В ваше распоряжение прыбыл. >Наводчик посмотрел на Бориса вопросительно, как он отреагирует на такое обращение, не совсем по уставу, но тот выпендриваться не стал, плевал он. Его другое интересовало. >- Тебя где порезали, Муса? >На щеке командира отделения багровел широкий уродливый шрам, месяца два-три по свежести. >- Не помню где. То есть, не знаю, как называется. Река какая-то. >- На переправе? >- Нет, в рукопашной. Просто река рядом была, но как называется, я не знаю. >- Объяснил. Ребята твои тоже обстрелянные? >- Тоже. Харошие ребята. >- Ну тогда совсем хорошо. В десанты кто ходил уже? >Человек шесть из отделения махнули руками. >- Ладно, тогда остальным показываю. >Борис объяснил, как, поджимая ноги, нужно держаться за приваренные с броне самоходки скобы, как нужно спрыгивать, если на ходу. >- Башни, как у танков, на самоходках нет, поэтому вас не стряхнёт. Ходим мы рывками, и на скорости, останавливаемся резко, разворачиваемся круто, поэтому держитесь, как за жёнину сиську. Все держались? >Пехотинцы засмеялись, ребята действительно были умелые, и рады были попасть к обстрелянному, опытному экипажу. >- Если попадём под пулемёт с большой дистанции, но прицельно, то прыгайте кубарем, и ждите, пока задавим. Если с ближней - тоже прыгайте и стреляйте, что есть мочи. Гранатомётчиков бейте чем попало, и если увидете кого-нибудь вот с такой, - он показал размер. - Трубой на плече, патронов не жалеть. Теперь залезайте. >Водитель завёл самоходку, она выползла из капонира, и сделала, с десантом на броне, пару кругов, чтобы убедиться, что пехотинцы осознали вышесказанное и нормально держатся. Большой нужды в такой тщательности, может быть и не было, но Борис в последнее время стал очень осторожным, он явно чувствовал, что смерть ходит где-то рядом, и просто так, по глупости или невнимательности, погибать не хотел. Не забыть ещё Лёньку проверить. Интересно, вообще-то, из пяти машин целых две комбатские, Лёнькина, и две совсем зелёных месяц назад младших лейтенантов. Вот и думай, что такое судьба. >Полк, это слово уже можно было писать, пожалуй, в кавычках, двинулся с места в шесть вечера, когда было уже почти совсем темно. Вдалеке, как обычно, ухало и бумкало, то ли добивали окопавшиеся части, то ли они, наоборот, пытались вырваться из кольца. Они шли с закрытыми фарами, вслед за мотоциклом штаба дивизии, из коляски которого им иногда помигивали красным фонариком. Короткая колонна втянулась в лес, который, опять же, вопреки российскому представлению о Германии, как о стране, целиком покрытой подстриженными газончиками и клумбами с маргаритками, был нормальным хвойным лесом, с высокими и плотными ёлками, с завалами сухих стволов вдоль обочины, и устилающими землю почти непрерывным ковром шишками. Осень. Повернувшись назад, Борис столкнулся глазами с Мусой, тот примостился на краю броневой крыши, уцепившись за отогнутую скобу, автомат висел на шее. Ночной бой будет, надо же... С чего бы это командование надумало так поступить? То ли больше некого посылать кровь пускать вражине, то ли их не жалко уже, всё равно на переформировку отводить... И неизвестно, в этот раз, на кого их бросят, на эсэсов, или на америкосов из "Головы Индейца". Хотя и те, и другие драться умеют, уже доказывать никому не надо. >Через час выяснилось, однако, что разведка сглупила, и рубеж, который они должны были атаковать вместе с танками дивизии, и по которому минут пятнадцать лупила артиллерия, выбрасывая на ветер стоящие дороже хлеба снаряды, был пустым. Супостат успел отвести своих, и удар пришёлся в пустоту. Ночью погоню было не организовать, и полк с подошедшими службами и пехотой расположился в брошенных окопах. Мало кто жалел, что не удалось подраться. Каждый нормальный солдат испытывает эгоистичную радость от того, что противник отошёл без боя, потому что понял, что ему не удержать позицию, либо от того, что его обошли с флангов. Если же при этом солдат начинает рассуждать о своей ненависти к врагу в данный конкретный момент, о том, что надо, не жалея жизни, преследовать его, чтобы опередить соседей на пути к Берлину, или, в данном случае, Петершагену, значит он не солдат, а разжалованный за пьянство и бесталанность генерал. Или сексот. Согласиться с такими рассуждениями стоит. А трогаться с места, и с перекошенным лицом устремляться вперёд, вовсе не обязательно. Война длинная. Длиннее, чем всем казалось месяц назад.
>* * *
>Советских людей тоже воспитывали, но война у них была несколько иная, чем у англичан, американцев, или немцев. Больше всего советский стиль ведения войны напоминал японский. Жизнь человека не стоила почти ничего. Огорчение генералов по поводу гибели солдат было вполне искренним, но почти всегда из-за того, что теперь нужно перевозить, вооружать, и обучать новых. Редкие исключения были любимы солдатами, но большинству было всё равно. >К середине дня двадцать пятого погода над Европой была всё такой же беспросветно мрачной, и авиация была прикована к земле. Самоходные орудия майора Китаева начали движение только в час дня, когда вернулась конная разведка дивизии. Гнедой конь гарцевал под весёлым скуластым парнишкой лет девятнадцати, который поигрывал ножнами шашки, разглядывая остатки полка. >- Эй! Пластун! Ходь суды! >Командир второго батальона высунулся из верхнего люка почти по пояс, цепко держась руками "на крокодиле", балансируя на раскачивающемся краю. Разведчик толкнул коня пятками, и тот в два удара копыт поравнялся с его машиной. Красивая коняшка. И к лязгу привычная. "Купыли хлопцу коныка...". >- Чего надо? >На парне распахнулся как бы невзначай не застёгнутый кожух, блеснув из нутра серебром и эмалью. >- Курить будешь? >Борис опёрся задницей на кромку люка, и одной рукой вытащил из нагрудного кармана початую пачку "Мотора", метнул коннику, тот, дёрнув коня вбок, ловко поймал её в воздухе. Сам Борис накурился, пока ждали приказа, да и не будешь же курить в люке. Муса висел совсем рядом, вцепившись в скобу обеими, сцепленными в "замок" руками, нагруженный подсумками, запасными дисками к автомату, ножами, флягами, всё это хозяйство бренькало об броню, перекликаясь с таким же хозяйством остальных десантников. Разведчик издал призывный свист, помахал в воздухе пачкой. Комбат ответил ему понятным всем курильщикам жестом: "Оставь себе". Командир батареи... Из себя и Лёньки. Курево почему-то продолжали присылать на убитых, что-то там нашалили в ведомости, и его было больше, чем ртов. Да и папиросы были хреновые. >Полк прошёл по разбитой в усмерть дороге километров пять, когда к ней примкнула ещё одна, прямо перед остатками сгоревшего домика, обозначающего переезд через ведущую из ниоткуда в никуда железнодорожную ветку. Тронутая ржавчиной колея уходила в даль светлую, никому не нужная, поскольку на одном её конце сидели наши, на другом "не наши", а посередине кто только не лежал. По примкнувшей дороге продвигалась немаленькая колонна советских танков, иногда разбавленных самоходными "Браунингами" с конусообразными насадками на кончиках тонких зенитных стволов. Немало брони, а он вообще-то думал, что почти никого и не осталось. Столько горелых видел за это время, столько побитых, вроде всего одна танковая армия на фронте была, и её за первые дни съели... >Самоходка командира полка остановилась перед трёхрогим перекрёстком, за ним, держа дистанцию, встали остальные четыре машины. Танки ходко грохотали мимо, выбрасывая густой дизельный дым, тоже облепленные десантом. Очень хорошо. Сплошь "Тридцать четвёрки", железная кавалерия. На борту одной он увидел надпись: "Памяти Героя Советского Союза Гв. капитана Колёсина", на следующей за ней полустёртое "На Берлин!" было жирно зачёркнуто, и выше размашисто написано "На Брюссель!". Весёлая часть, и достаточно полнокровная, похоже. Хотя полнокровная, если для бригады, а если это весь корпус, то тогда совсем нет. Батя, рванув с места, пристроился между замыкающим танком и короткой колонной буксируемых "ЗИСов". Танкист, обернувшись, замахал кулаком, неслышно разевая рот за лязганьем и рёвом дизелей. Ругается, наверное. А зря, между прочим, их полк - это всего пять машин сейчас, а график движения у всех имеется. И регулировщика на перекрёстке нет, значит, всё по честному. Да и если это бригада, то своя батарея им по штату не положена, приданная, видимо. >- Эй, мухгейер! - в шлемофоне рявкнуло голосом командира. - Не лови ворон, держи место! >Они один за другим перевалили через железнодорожную колею, бетонную заливку давно раскрошило, и траками рельсы вдавило в мёрзлый грунт почти заподлицо, "Сушку" едва качнуло на невысокой насыпи. За танками они держались минут десять, потом встали, снова в каком-то лесочке, красивом и тихом, только стволы ёлок ободраны осколками и залиты оплывающей тёмной смолой. К командирской машине подбежал кто-то из офицеров-танкистов, и через несколько секунд майор, свистнув Борису, и показав жестом, чтобы глядел в оба, пока его нет, побежал за офицером вперёд, к танкам. Поворот дороги скрывал выход из леса, но впереди светлело, да и по карте комбат-два знал, что после него должна быть равнина с очередным фольварком. Пастораль! Майор вернулся через пять минут, распаренный бегом. >- Боря, быстро. Впереди панцеры, и, похоже, эсэсы. Сейчас по фольварку и опушке вдарят "Катюшами", и мы на полной скорости попытаемся пройти через поле. Задача - взять подходы к просеке через следующий лес, километра два отсюда, продавить её, и оседлать шоссе Оснабрюк-Бьелефолд. Дело туго, немцы прорываются навстречу Паттону, и эсэсы, похоже, у них на острие. Прочувствовал? >- Да уж... >- А ты? - майор обернулся к пехотинцу-татарину, разминавшему ноги на крыле машины. Тот ничего не ответил, только кивнул, и он снова повернулся к Борису. >- Ты мой заместитель, после тебя Антонов. Сейчас уже начнётся. >В подтверждение его слов над головами с суровым, мужского оттенка визгом, прошли ракетные снаряды, выпущенные какой-то оставшейся позади батареей. Потом ещё. Майор запрыгнул на крышу своей машины, махнул Борису рукой, и захлопнул за собой люк. Мотор самоходки взвыл, и вся масса бронированных машин устремилась вперёд почти одновременно, растекаясь из устья дороги по промёрзшей пустоши, чуть изгибающейся посередине лёгким горбом. Далеко впереди опадали столбы снарядных разрывов, и фольварк справа горел, как ему и было положено, сразу весь. Полдюжины амбаров, каких-то сараев, кухонек, пристроек, добротный дом, полыхающий рыжим пламенем. Плохо быть хозяином в том месте, где идёт война. Сбежал, может, хотя куда? Сто километров западнее уже Голландия, то-то его там ждут... >Танковая бригада развернулась широким фронтом, за которым потерялись немногочисленные самоходки остатков полка. Гвардейцы шли на максимальной скорости, чётко удерживая строй, не стреляя. Майор поставил пять их "СУ" чуть позади командирской "Тридцать четвёрки", сформировавшей со штабным взводом и ими что-то вроде подвижного резерва. Радио успели настроить на бригадную волну, и было слышно, как перекликаются командиры рот, вытягивая своих в прорезающую равнину струну танковой лавы. Ветер свистел в ушах. Борис не закрыл люк, чтобы лучше видеть окружающее, и ледяной воздух пробирался в подшлемник, обжигая истекающую потом шею. Бригада успела развернуться почти полностью, когда на краю противоположного, через рыже-чёрную пустошь, края леса замигали вспышки выстрелов, и разрывы кучно прорезали строй танков, выбивая бронированные машины, как выбивает из седла кавалеристов широко прошедшаяся по строю пулемётная очередь. Из леса вырвались чёрные коробки танков, устремившихся им навстречу, и они прибавили ходу ещё больше, стреляя на ходу, стремясь сблизиться с врагом ещё ближе. Гвардейцы потому и назывались гвардейцами, они пёрли вперёд, не обращая внимания на потери, десант кубарем сыпался с танков, которые не могли сбросить ход ни на километр скорости. >- Лёня, слышишь меня? - Борис, с трудом удерживая микрофон и ежесекундно ударяясь о края раскачивающегося купола, оскалил зубы по-волчьи, чувствуя, что другого боя у них уже не будет. >- Слышу, брат. >Он не называл его так ни разу, с тех пор, как пришёл в часть. Или по имени, или по званию. >- Лёнька, это последний наш... Если повезёт, то... - он не знал, как закончить фразу, и просто сказал: "Держись", и отключился. >Стреляя друг в друга, оба танковых строя столкнулись на середине поля, врезавшись один в другого сквозными зубьями, как деревенская драка стенка на стенку. Он выбрал громадный, выкрашенный чёрным танк, и они успели выстрелить по нему раза два или три, пока "Двести двадцать вторая", вместе со всеми остальными, не вонзилась в карусель танкового ближнего боя. В наушниках ревело и кричало обрывками фраз, танки и самоходки рваными прыжками двигались по уставленному горящими машинами полю, выискивая в чёрном дыму цели, и почти непрерывно убивая. Борис провёл свою "СУ" между парой горящих "Т-34", и успел увидеть заворачивающую за какой-то третий на двух десятках метров полыхающий остов стальную тушу "Пантеры", разворачивающей башню от него, на вырвавшийся из дыма в двадцати метрах танк. Это был бой латных копейщиков с закованными в сталь конными воинами, когда нужно разворачиваться всем корпусом, чтобы нанести удар. Они выстрелили почти одновременно с немцем, и он споткнулся на бегу, залитый своим пламенем, и светом, выплеснувшимся из корпуса "Тридцать четвёрки", с которой сорвало взрывом башню, откинув её в невидимую сторону, как дурацкий колпак. >- Женя! Женя! Сзади! >Крик резанул по ушам, вырвавшись из месива рёва и мата в эфире, и тот же голос через секунду завыл и забулькал, захлёбываясь болью горящего заживо человека. >Танки и самоходки стояли почти вплотную друг к другу, окутанные закручивающимся столбами дымом, обливая измятую землю горящей кровью своих моторов: соляром или светящимся низкими синими язычками синтетическим топливом, которым немцы наполняли баки своих танков. Борис метался между полыхающими скелетами, стреляя во всё, что двигалось и имело твёрдые, прямые грани германского танкового стиля. Он видел вокруг такие же прыгающие из тени в тень машины, которые иногда взрывались в тот момент, когда он переводил на них взгляд, гвардейцы или эсэсы, охотящиеся один на другого в застилающем всё дыму. За тушей убитого "Тигра" был просвет, и они скользнули туда. Заряжающий крикнул: "Готов!", и Борис кожей почувствовал лязг пушечного замка, запершего в камору 85-миллиметровый выстрел, снаряжённый бронебойным снарядом. С десятков, с десяти, с пяти метров, ни их восемьдесят пять, ни немецкие восемьдесят восемь миллиметров не могут быть удержаны никакой бронёй, поэтому бояться было незачем. Нужно было шарить в дыму и убивать на ощупь, чтобы дать какой-то шанс тем ребятам, кто ещё живы, и тем, кто должен остаться в живых, потому что им умирать нельзя. >Он увидел два сцепившихся танка, потом понял, что это танк и самоходка, из их полка. Номер не было видно на закопченной броне, но Борис знал нутром, что это не Лёнька, он бы почувствовал. Таран. Сбоку взвизгнуло, и трассер медленно и бесшумно проплыл в воздухе перед его глазами, закручивая дымный воздух позади себя в кольца. Они рванули с места, успев завернуть "за угол", за тела таранивших один другого немца и нашего, и нащупавший их танк вогнал второй снаряд в уже мёртвые машины, пронзив их почти насквозь. >- Треугольник и стоп! - проорал комбат в переговорник, и водитель, ещё не успев дослушать, рывками переключая передачи, на коротких, в несколько метров, отрезках, развернул самоходку на трёх точках: вперёд, назад, вперёд, выставив ствол навстречу уже выкатывающемуся из пламени громадному силуэту угловатого лба "Тигра", на ходу разворачивающему башню им в лицо. >- Огонь! >Их тряхнуло, с тупым стуком распахнувшийся замок выплюнул на броневое дно кислую латунную гильзу, звона которой Борис бы уже не услышал, если бы они промахнулись. Они опередили "Тигр", вероятно, на доли секунды, и наводчик наверняка остался с закоченевшей над кнопкой рукой, когда его прожгло насквозь столбом полужидкой металлической смазки, окутывающей каплю смешанного с молибденом и углеродом железа, в которую превратился бронебойный снаряд, пронзивший его лобовую плиту. Потом снаряд взорвался, вызвав детонацию ещё не расстрелянной части укладки, и башня тяжёлого танка подпрыгнула вверх, сорвавшись с катков, и рухнула обратно, накренившись далеко вперёд, уткнув пушку в землю. Экипаж советской самоходки оглушило и ослепило, и они, разворачиваясь и перезаряжая, почти наткнулись на горящую "Тридцать четвёрку", которой не было здесь ещё пятнадцать секунд назад. >- Вправо! - заорал Борис, уже понимая, что тот, кто её сжёг, смотрит сейчас на них, и пытаясь хотя бы увидеть его до тех пор, пока он не выстрелил. >Водитель успел разогнать "СУ" за какие-то метры, как гоночный мотоцикл, что их и спасло, потому что пришедший из дыма снаряд задел их только по касательной, едва не перевернув многотонную машину ударом, от которого из лёгких выдавило воздух, и его неоткуда было взять. Борис успел увидеть вспышку, и прежде, чем они завернули за очередную пылающую железную тушу, разглядел перед собой ещё одного "Тигра", выкатывающегося из чёрной клубящейся стены. >- Господи, да сколько же их тут!!! - крикнул он. >Заряжающий проорал: "Готов!", его голос прошёл через спрессовавшийся в чреве самоходки воздух как через воду, глухо и отдалённо. Они не могли успеть развернуться, потому что "Тигр", пусть и медленнее их, доворачивал башню на ходу, и ему хватало секунд, чтобы выловить их на открытом пространстве. >- Ещё вправо! >Он надеялся только на скорость, и ещё на то, что кто-нибудь из ещё, может быть, остававшихся в живых, успеет их увидеть. И только бы это был не немец. >"Двести двадцать вторая" буквально шныряла среди неподвижных танков, пробитых насквозь, горящих, размотавших вокруг себя гусеницы, иногда окружённых телами убитых. Они втиснулись в пятачок между парой советских "Т-34", остановленных почти рядом, и Борис несколько секунд надеялся, что немец их потерял. Потом башню одной из мёртвых "Тридцать четвёрок" взрезало как ножом по косому шву, куда угодил снаряд охотящегося за ними "Тигра", и им удалось выпрыгнуть из просвета в те секунды, пока немец перезаряжал пушку. Самоходка Бориса выскочила в пятно света, окружённое почему-то со всех сторон дымом, но чистое, и в этот момент навстречу им вылетел покрытый копотью и камуфляжем стальной зверь, и он едва удержал свой готовый сорваться крик, потому что это был Лёнька, пришедший им на помощь, как тогда, сто лет назад, когда "Хетцзер" промахнулся по ним обоим. Потом из-за спины Лёньки вылез чёрный силуэт чудовищной бронированной машины, и они все выстрелили одновременно, короткими сине-белыми росчерками перекрыв узел света, образованный причудой ветра в чёрном дыму. Его швырнуло в стальную стенку командирского купола, с лязгом ударившего в лицо, защищённое перекошенным налобником танкового шлема, горячие языки пламени толкнулись снизу, мгновенно налив кисти рук пузырями ожогов, и тут же отпустили, откатившись. Наводчик, держась за рот руками, через которые уже текла чёрная пузырящаяся кровь, начал протискиваться снизу, мимо него, и Борис, поняв, наконец, нырком подвинулся к люку, лихорадочно нащупывая рычаги запора. Машинально успев выдернуть с крепления автомат, он, захлестнув ремень на предплечье, выкинул его в наконец-то распахнувшийся проклятый люк, и они выкатились на крышу самоходки рядом друг с другом, и вслед за ними из люков поднялось уже сплошное пламя, и снизу ударил почти сразу же оборвавшийся человеческий крик. >Борис кувырком слетел с крыши, ударившись о землю так, что лязгнувшие челюсти едва не отрубили ему половину языка. Автомат ударил его по спине, и он, ещё раз перекатившись, прижался к каткам неподвижной самоходки спиной, выставив перед собой дырчатый кожух ствола, и на ощупь передёргивая затвор. "Сушка" могла рвануть в любую секунду, но нестись сломя голову было равнозначно по последствиям, вокруг всё так же грохотало и трещало, выстрелы танковых пушек колыхали горячий воздух, и дзинькающий визг рикошетивших от кого-то пуль давал понять, что он здесь не один. Преодолев на четвереньках расстояние до ведущего катка, Борис осторожно выглянул из-за клина, образованного поднимающейся на каток гусеницей. В следующее мгновение он сорвался с места, забыв о колотящем по коленям автомате, рывком набегая на горящую самоходку, из которой мужик в полыхающем на спине комбинезоне поднимал согнутое тело Лёньки. Борис вспрыгнул на борт "Двести двадцать четвёртой" одним толчком, после которого растянутые сухожилия болели бы в паху в другое время неделю, не давая ни сесть, ни встать. Вскочив на крышу, и ухватившись за Лёнькин ворот, он выдернул его из горячего, бордового нутра одним движением, и, подхватив двумя руками под спину, спрыгнул вниз, снова покатившись кубарем. Бросив мешающий ППШ, который, оказывается, всё ещё болтался на руке, он прыгнул на катающегося по взрыхлённой земле парня, ладонями сбивая с него языки пламени. Сбоку закричали, и он, повернувшись на мгновение, увидел таких же катающихся людей, которые, вскрикивая, молотили друг друга кулаками, вертясь на земле. Вскочив от затихшего танкиста, чей комбинезон вяло дымился из рваных прорех, Борис кинулся к автомату, но из-за Лёнькиной самоходки на него выбежал пригнувшийся человек в чёрной коже, выставивший перед собой пистолетный ствол. Подсечкой, не сознавая, что делает, комбат сшиб его с ног, и они кувыркнулись, сцепившись. >- Ва!... - непонятно и гортанно крикнул немец, пистолет которого улетел далеко вбок. Растопыренными, закостеневшими в жесте пальцами Борис коротко ударил его в лицо, и насев на него и схватив за виски, начал бить затылком о тяжёлый шипастый трак, который был совсем рядом. Немец попытался вырвать голову, щерясь, обнажая крепкие белые зубы, он сумел выдернуть из-под него одну руку, и упёрся ей в его рот, раздирая щёку. Старший лейтенант, мыча и мотая головой, рваными движениями зубов полосовал вонючую липкую кожу, одновременно продолжая бить эсэсовца головой об траки, в кровь разбивая собственные пальцы. Тот, закатывая глаза, начал хрипеть, цепляясь уже почти бессильно за Борисово лицо, и он, крича: "Н-на! Н-на! Н-на!", продолжал с шипением ломать шею немца, каждый раз вскидывая его голову вверх, и со стуком опуская её на покрытую собственной и чужой кровью гусеницу. >Сзади коротко хэкнуло, и бросив, наконец, мёртвого эсэсовца, Борис крутанулся вбок, к пистолету, успев увидеть, как стоящий на одной ноге человек, со второй прижатой к голени, скользящим движением выдёргивает из-за ключицы оседающего спиной к нему немецкого танкиста длинный обоюдоострый нож. Кинжал. Пехотинец из десанта, татарин, как его, Муса! Мягко развернувшись вальсовым пируэтом, сержант нырком ушёл вбок и вниз, на ходу вытягивая из под руки автомат. >- Муса! >Борис успел нащупать кнопку предохранителя, и из положения сидя дважды выстрелил в набегающую фигуру из пистолета. Одетый в чёрное немец согнулся пополам, и комбат вскочил на ноги, покрыв расстояние между ними ещё до того, как его тело стукнулось об землю. Лёнька. Он выстрелил в упавшего ещё раз, и рухнул на колени рядом с Лёнькиным телом, ощупывая его голову, трогая покрытую бордовыми пятнами свежих ожогов шею. Глаза брата были закрыты, и ресницы чуть заметно качались с редким, неровным дыханием, которое было почти не слышно. Лёньку надо было вытаскивать. Быстро. В ПМП или куда-нибудь ещё. Голова, вроде, цела, и на гимнастёрке крови не видно, кроме его собственной, но это ничего не значит. Нужен врач, и быстро. >- Лытинант! Лытинант!!! >Совсем рядом гулко забил автомат, покрывая рокочущее вязкое лязганье танков и вздохи снарядных разрывов в отдалении. Потом к нему присоединились узнаваемые тарахтящие очереди ещё двух, немецких "шмайссеров". Оторвав взгляд от лица брата, Борис вспрыгнул с колен, и, сунув пистолет за пазуху, прыгнул к до сих пор валяющемуся ППШ, который он вытащил из горящей "222". >Пехотинец, скукожившись у катков "Двести двадцать четвёртой", скупыми очередями поливал что-то за ней, поминутно оглядываясь назад. >- Лытинант!!! - он, наконец, поймал взгляд Бориса и улыбнулся, натянув шрам на щеке, уходящий далеко вверх, под каску. >Поняв, командир батареи, от которой теперь не осталось никого, кроме него самого, подкатился к корме той же самоходки, и, выглядывая из-за неё, сдвинул предохранитель. Запасного диска не было, но он особо и не нужен. В диске ППШ семьдесят два патрона, а в магазине "МП" двадцать, и немцы тоже не пехота, а панцеры, выскочившие, как и он, из полыхающих машин. Одна граната решила бы проблему нехватки места на уставленном горящими танками и самоходками пятачке земли, но гранаты не было ни у него, ни у эсэсов, ни у, похоже, сержанта. >За самоходкой отчаянно заорали по-немецки, автоматы застучали чаще, и Муса, проорав что-то непонятное, перешёл на длинные очереди. >- In two-two's!!! - выкрикнул кто-то прямо за корпусом Лёнькиной машины, совсем близко. >Подняв голову, и поднявшись рывком, Борис, уже не оборачиваясь, вспрыгнул на неё, и прижался к широкой корме надстройки, едва поместившись между её вертикальной бронёй и языками пламени, высовывающимися из решёток двигательного отсека. Он надеялся, что именно сейчас самоходка не взорвётся, потому что Лёнька лежал совсем рядом, притиснутый им к самим каткам, чтобы они могли хоть как-то его защитить от пуль, а выбирать другую позицию было некогда. От подбитого им "Тигра", который сжёг "224-ю", бежали фигуры в чёрном и сером, припадая на колени, стреляли и бежали дальше. Его заметили почти сразу, и бегущий впереди поднял автомат на уровень лица, когда Борис надавил на спуск. Ему не приходилось много стрелять из ППШ, но грохот и дрожание отлаженной машинки, по одной выбрасывающей из окошка яркие, сияющие гильзы, наполнило его радостью. >- Лёньку! - заорал он в восторге. - Лёньку! Суки!!! Хрен вам! >Несколько пуль проныли близко, ещё одна ударилась в броню и отрикошетила с почти кошачьим мяуканьем, затихающим на самой высокой ноте. Он продолжал поливать затормозившие, пятящиеся фигуры огнём, с радостью видя, как несколько из них падают, неловко взмахивая руками. Из-за края самоходки, скрытого от него надстройкой, вылетел сержант, тоже что-то орущий, стреляя на бегу, и Борис перескочил через решётки, спрыгнул с высоты на землю, едва удержавшись на ногах, и тоже помчался вперёд, опустошая диск автомата в одной длинной, почти непрерывной очереди. Оказавшийся впереди мужик в зелёной куртке, с растерянным, почти собачьим лицом, выстрелил в него несколько раз из револьвера, но пули только рванули ткань гимнастёрки, пропитанной кровью и грязью, и косая пулевая строчка автомата дотянулась до стоящего, с разворотом сшибив его на землю. Автомат комбата умолк, как и автомат пехотного сержанта. Выдернув из ножен кинжал, и перекинув ППШ стволом в руку, пехотинец широким, мягким движением отвернулся от удара крепкого эсэсовца, тоже перехватившего свой автомат как дубинку, принял конец его размаха на приклад, и в повороте погрузил остриё кинжала в подмышку немца, развернув его мимо себя и стряхнув с кинжала уже себе за спину, назад. Двигался он потрясающе. Второй танкист отшатнулся, и сержант с криком ударил его автомат своим, крест-накрест. Дальше Борис не видел, потому что в него вцепился офицер-танкист, с лицом закопченным под негра из "Красных Дьяволят". Комбат дважды пытался подсечь его ногу, и оба раза эсэсовец ловко избегал подсечки, сам пытаясь поднять его на бедро. Рыча и вращая глазами, они крутились стоя, вцепившись один другому в предплечья, наклонившись так, что захлёстнутые на занятых руках ремнями бесполезные автоматы били их при каждом рывке железными боками. Борис попытался рвануться назад, чтобы вцепившийся в него немец упал на колени или отпустил, дав возможность хорошо влепить ногой, но тот удержался, а в спину ударило металлом, комбата прижало к танку, и наваливающийся на него эсэсман начал буквально вскарабкиваться сверху, всё ниже и ниже пригибая его голову к земле. >"Пистолет", - мелькнуло в голове. - "Пистолет за пазухой". Но возможности и секунды чтобы выдернуть пистолет не было, обеими согнутыми руками Борис удерживал руки немца, едва-едва не дотягивающиеся до его горла. Немец зарычал, выговаривая губами что-то своё, и старший лейтенант закричал отчаянно, без слов, рывками ворочаясь уже прижатый к земле, пытаясь выползти из под мускулистого тела. Это не могло быть с ним, потому что это всегда происходило с кем-то другим, потому что Лёнька лежал, брошенный, за траками нехотя горящей "Сушки", потому что немец был не больше и не сильнее его, потому что это и сейчас происходило с кем-то другим! Руки танкиста дотянулись до его горла, и всех сил Бориса едва хватало, чтобы удерживать его ладони не до конца сведёнными, лягаясь изо всех сил, елозя по земле тазом, и каждый раз обрушиваясь под тяжестью прижавшегося к нему врага, который, оскаливаясь и шипя продолжал давить шею. Не помня себя, старший лейтенант ударил его в лицо головой и тут же рванулся вбок, на ходу крутанувшись влево, лицом к немцу. Рука скользнула в узкую щель между его подбородком и плечом, и, провернувшись на ободранном боку, Борис опрокинул эсэссовца в сторону, сам оказавшись почти на его груди, цепким движением оцарапав лицо снизу вверх, и зажав голову в согнутый колесом локоть. Если бы он не попал на развороте рукой, немец прижал бы его сейчас лицом вниз, и всё, конец, но теперь Борис изо всех сдавливал его горло, прижимаясь щекой к щеке. Изогнувшись, немец укусил его за плечо, отчаянно задирая не прижатую ногу, пытаясь зацепить его голову икрой, чтобы отодрать от себя. Комбат прижался к танкисту ещё сильнее, обдирая брови об дёргающиеся вправо и влево петлицы пытающегося вырваться человека. >- Всё. Всё. Тихо. Тихо... - выговорил он в щёку немца, напрягающего все мышцы, так, что багровое лицо округлилось от желваков. >Тот продолжал отчаянно дёргаться, короткими рваными движениями пытаясь высвободить руки, но откуда-то сбоку его, лежащего заломанным под Борисом, ударили с размаху сапогом в лицо. Старший лейтенант вскинул голову, не отпуская захват, и это был свой, пехотинец в серой шинели с обгорелым низом, уже заносящий примкнутый штык для удара, и за ним перемещался вбок ещё один, наклоняясь на ходу к земле. >- Нет! - выкрикнул Борис пехотинцу, и тот застыл с занесённой винтовкой. >Немец замер, тоже глядя на направленный ему в лицо штык. Комбат двумя поворотами головы осмотрел окружающее, и увидел только нескольких бегущих солдат, и одного рядом, волокущего убитого почему-то за ноги. Это были свои. >- Верёвка есть? >Солдат отрицательно помотал головой. >- Ладно. >Он встал с неподвижного танкового офицера, отряхивая грудь машинальными движениями. Тот продолжал лежать смирно, не отрываясь глядя на раскачивающийся перед носом кончик штыка. >- Мотострелки? >- Та. >Только сейчас у Бориса включился слух, и перепонки наполнились обычным военным шумом: автоматной стрельбой, приглушённым буханьем пушек, шарканьем и топотом человеческих ног. Потом он вспомнил о брате. >- Не трогать его! - сказал он пехотинцу-азиату, и, хромая, вприпрыжку обогнул по-прежнему вяло дымящую, но уже без огня, "Двести двадцать четвёртую". Лёня лежал под бортом, слава Богу, ещё живой, рядом на корточках сидел немолодой солдат с санитарной сумкой, подсовывал ему что-то под нос. >- Что? - Борис упал на колени рядом, ухватил за рукав. >- Ага, ещё один горелый. Руки давай... >- С ним что? >- А-а... - санинструктор махнул корявой ладонью. - Надышался дрянью... Отлежится. Вы его вытащили, товарищ старший?.. >- Нет. Из его экипажа парень. Откуда вы взялись? >- Откуда, откуда... >Бурча под нос неразборчиво, пехотинец уверенно обработал руки старшего лейтенанта, наложил повязки тонкими бинтами. >- Мотострелки? - опять спросил он. >- Угу... Подождали, как вы закончите, да и послали к вам роту. Жутко было смотреть, какое месиво. Полтора часа земля ходуном ходила. Остальные с танками вперёд ушли. >- Полтора... часа? >- Да вы что, товарищ старший лейтенант... Контужены? >- Не знаю. >Борису начало казаться, что всё вокруг ненастоящее, что люди ходят искусственной походкой, совершают лишние, ненужные движения. Наверное, его действительно контузило, это многое объясняло. Очень осторожно он поднялся, санинструктор посмотрел оценивающе. Подумав, Борис направился туда, откуда пришёл, в обход самоходки. Там где он оставил бойца стоял теперь младший лейтенант, явный комвзвода, с мрачным усатым солдатом рядом, и поигрывал револьвером перед лицом немца, сидящего теперь, привалившись спиной к мёртвому танку. Тот смотрел спокойно, разминая рукой налитую тёмными пятнами синяков шею и вытирая кровь, капающую из-под носа. >Борис остановился прямо перед немцем, младший лейтенант непроизвольно поставил при этом обе ноги вместе, недавно из училища, наверное. >- Намен? >Немец, молчал, изучающе и совершенно спокойно, даже с некоторым любопытством разглядывая его лицо. >- Намен? Шпрехен, ан альтер фёкин цигенбак! >Эсэсовец приподнял брови с интересом. >- Что, морда, Гитлер капут? - мрачный солдат вопросительно посмотрел на артиллерийского старлея. Эсэсовцов в плен брать было не принято, но не вовремя появившийся взводный, а теперь ещё и перекошенный артиллерист ему помешали. >- Молчит, гнида. >Голос младшего лейтенанта был высокий, но ровный. Что бы сказать, куда бы деть этого... >- Много пленных взяли? >- Мало... После вас возьмёшь... Этот вон подполковник зато. Зря косишься, Саен. Этого живым. >- Я не кошусь. >- Что, действительно подполковник? - Борис машинально удивился, немцу было лет, на вид, не намного больше, чем ему. >- Похоже на то. >Лейтенант опустился на корточки рядом с немцем, прищурившись, его разглядывая. >- Намен? >- Hans-Ulrich. Hans-Ulrich Krasovski, - неожиданно сказал эсэсовец. >- Тю! Заговорил. Тогда придётся в тыл вести. Саен, кто у нас на посылках сегодня? >- От того, кто на посылках, этот Ульрих сбежит. Дав по башке, предварительно... >- Красовский. Поляк, что ли? >- Ja, Krasovski, - немец даже чуть улыбнулся Борису, но не заискивающе, как обычно улыбаются пленные, а нормально, как равному. – Wer sie sind? >- Старший лейтенант Чапчаков. >- Panzer? >- Найн. Ягдпанцер. >- Ja... Kitaeff... >Разговор перестал комбату нравиться совсем. Немец вёл себя по-хамски. Попавшему в плен положено было робко пытаться расположить к себе конвоиров, чтобы не пристрелили, а не называть по имени командира их полка, который был сейчас неизвестно где. Почему-то подумалось, что Батя был в таранившей "Тигр" самоходке, люки на которой остались закрытыми изнутри. >- Лейтенант, - он повернулся к взводному мотострелков. - За этого типа отвечаете головой. Ваша фамилия? >- Гвардии младший лейтенант Голосов! >- Вам понятно, младший лейтенант Голосов? Саен, если ты этого Ульриха не доведёшь, я сам тебя найду, и заставлю из всех танков погибших доставать... Лопатой без черенка. Это тоже понятно? >- Да чего там. Нужен он мне. Это Вы его так, товарищ старший лейтенант? >- Я. А он меня. Всё по честному. Так что пусть теперь живёт. >- Тут в пяти метрах интересный тип лежит, - подал голос взводный, который сунул, наконец, револьвер за пояс, и вообще приобрёл нормальный, взрослый вид. >- Не немец. И не американец. Хотите посмотреть? Пистолет вон у него интересный... >- Дай сюда. >Борис взял у пехотного лейтенанта револьвер, из которого в него стреляли, и, подумав, отдал ему немецкий, который до сих пор лежал, оказывается, за пазухой. >Вокруг были набросаны человеческие тела, горящие танки, советские и вражеские, стояли вперемешку, без порядка, покрытые оспинами осколочных выбоин и изъязвлениями пробоин. От бригады уцелело, всё же, несколько машин, которые ушли вперёд, выполняя поставленную задачу, и пройдя несколько километров по пронизывающей еловый лес просеке, вышли к шоссе Оснабрюк-Бьелефолд, по которому непрерывным потоком тянулись грузовики и повозки американских и немецких частей, стремящихся выйти наживлённым прорывающимися на последних каплях горючего бронечастями и мотопехотой коридором, пока русские не перекрыли горловину. Танки устроили на дороге бойню. Пережив всю бригаду, насчитывающую всего четыре дня назад полные девяносто шесть танков, уцелевшие "Тридцать четвёрки", прорубили дорогу в загромождавших шоссе грузовиках и тягачах на километр в каждую сторону огнём и гусеницами. К ним присоединилась пара бронемашин, зачистивших обочины пулемётами, и через четверть часа подошёл неполный батальон бригадных мотострелков и противотанковая батарея, пушки которой установили вдоль дороги, растопырив стволы в обе её стороны. >Один или даже три-четыре танка, средних, типа "Т-34", почти ничего не значат в масштабных сражениях и объёмных, глубоких операциях. Борис не был в Прохоровке, но после сегодняшнего дня примерно представлял себе как оно было - громадная, бескрайняя степь, и сотни горящих танков, и обе стороны бросают в схватку один корпус за другим, пока им не становиться трудно двигаться. На безымянной немецкой пустоши гвардейская танковая бригада и батарея "СУ-85" полегли почти полностью за, да, наверное, всё-таки почти полтора часа, выбив танковый полк СС неполного, после недели боёв, состава, величайшую драгоценность по меркам войны. И даже несколько "Тридцать четвёрок" становятся абсолютной величиной, когда их противники не танки врага, а дешёвое жестяное стадо, прошиваемое 85-миллиметровыми снарядами, обливаемое огнём вопящего в восторге пулемётчика, давимое гусеницами. Это только в кино танк можно подбить гранатой. Нет, конечно, это можно. И гранатой, и бутылкой с "Молотовским коктейлем", и даже запрыгнув на броню, и залив на радиатор бензина из канистры, как рекомендовала немецкая листовка-инструкция. Но на каждого из тех, кому это удавалось, благодаря везению и отчаянной храбрости, приходилось по пятьдесят человек, которым даже не удалось добежать до танка на бросок гранаты. Когда на тебя идёт танк, ревущий, громадный, покрытый кровью и слизью, стреляя из, кажется, всех своих щелей, все инструкции и навыки отметаются инстинктами, которые превращают большинство людей в бессмысленных животных, пытающихся спастись. >На застреленного им англичанина он всё же сходил посмотреть, после того как так и не пришедшего в сознание Лёньку погрузили в грузовик медсанбата танкового корпуса. Ничего интересного, только часы хорошие.
>Комментарии к кускам:
>Lebensraum - Жизненное пространство (Нем.) >"Голова Индейца" - Американская 2-я пехотная дивизия, входившая в конце 1944 года в состав V Корпуса 1-й Армии >Мухгейер - Идущий сзади (Ивр.); также "Стоящий на стрёме" (феня) >ПМП - Полковой медицинский пункт, первый из этапов врачебной помощи при эвакуации раненых >In two-two's - очень быстро, немедленно (Английский сленг середины века). Сейчас звучит как "In twos"