 | От | Pout |  |  |
| К | Pout |  |  |
| Дата | 23.02.2004 12:32:06 |  |  |
| Рубрики | Прочее; Россия-СССР; |  |  |
"Изобретая Восточную Европу" . Предисловие
Вульф Л.
Изобретая Восточную Европу:
Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения.
Пер. с англ. И. Федюкина.
- М.: Новое литературное обозрение, 2003. - 560 с., ил.
(Серия HISTORIA ROSSICA)
ISBN 5-86793-197-8
В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для
всех, стремящихся глубже понять "Запад" как культурный феномен,
известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что
нет ничего "естественного" в привычном нам разделении континента на
Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия столетия
европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и
балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером
философов родилась концепция "Восточной Европы". Широко используя
классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как
многочисленные путешественники -- дипломаты, писатели и искатели
приключений -- заложили основу того снисходительно-любопытствующего
отношения, с которым "цивилизованный" Запад взирал (или взирает до сих
пор?) на "отсталую" Восточную Европу.
Алексей Миллер
Предисловие
Книгу о восприятии Восточной Европы в XVIII веке Ларри Вульф начинает
цитатой из фултонской речи У. Черчилля 1946 года, в которой впервые
прозвучали знаменитые слова о "железном занавесе". Свое введение к
русскому изданию книги Л. Вульф посвятил рассказу об образе России и
русских, с которым он вырос в послевоенной Америке. Автор, как видно, не
скрывает связь своей научной работы с политической злобой дня, что
вполне естественно для исследователя, занимающегося проблемой дискурсов
вообще, а тем более таких дискурсов, которые сохраняют свое влияние и
актуальность сегодня. Будет поэтому логично взглянуть на книгу в трех
разных контекстах. Во-первых, нужно представить, какое место занимает
работа Л. Вульфа среди других научных исследований, посвященных
"ментальным картам", или воображаемой географии. Во-вторых, важно
соотнести ее с политическими дискурсами того времени, когда книга
писалась, - ведь Вульф и сам признает их значение в предисловии к
первому изданию своего труда. Наконец, стоит поговорить о современной
ситуации, в которой русский читатель знакомится с книгой Л. Вульфа.
Психологи и географы занялись темой "ментальных карт", или "воображаемой
географии", раньше, чем историки, еще в 1970-е годы. Понятие "ментальная
карта" они определили как "созданное человеком изображение части
окружающего пространства". Ментальная карта "отражает мир так, как его
себе представляет человек, и может не быть верной. Искажения
действительно очень вероятны" . Субъективный фактор в ментальной
картографии ведет к тому, что "ментальные карты и ментальная
картография: могут варьироваться в зависимости от того, под каким углом
человек смотрит на мир". Психология познания понимает ментальную карту
как субъективное внутреннее представление человека о части окружающего
пространства.
Историки заинтересовались ментальными картами как общественным явлением
и стали их исследовать, опираясь на метод деконструкции дискурсов.
Эдвард Саид в своей уже ставшей классической книге "Ориентализм" положил
начало этому направлению, изучив, как западная, главным образом
британская и французская, мысль конструировала понятие "Восток" .
Термином "ориентализм" он обозначил западные дискурсивные практики
создания обобщенного образа восточного человека и восточного общества
как антитезы европейского общества и человека, как идеологического и
психологического обоснования колониализма, отношений господства и
подчинения.
Обращаясь к теме "изобретения Восточной Европы" западноевропейскими
мыслителями и путешественниками эпохи Просвещения, Л. Вульф, несомненно,
вдохновлялся исследованием Э. Саида. Вульф описывает создание образа
Восточной Европы как проект полу-ориентализации, в котором главной
характеристикой обществ этой части континента становится некое
переходное состояние между цивилизованным Западом и варварским Востоком,
когда усвоение цивилизации оказывается поверхностным, а основа этих
обществ остается варварской. Изобретение Восточной Европы, подчеркивает
Вульф, неразрывно связано с (само)изобретением Запада. Подобно Востоку
Саида, Восточная Европа Вульфа выступает в качестве конституирующего
иного в процессе формирования собственного образа цивилизованной
Западной Европы. Сама оппозиция "цивилизация--варварство" формулируется
в рамках этого дискурса. Вульф утверждает, что именно в XVIII века ось
воображаемой географии Европы была переориентирована с оппозиции
Юг--Север, где роль отсталого и дикого была закреплена за "Севером", на
оппозицию Запад--Восток.
Книга Вульфа неизменно высоко оценивалась в научном сообществе -- и это
вполне заслуженная оценка. Но читателю будет полезно знать и о
высказанных в ее адрес критических замечаниях. Ряд исследователей
указывает на то, что в текстах, анализируемых Вульфом, само понятие
Восточной Европы не встречается; они настаивают, что та переориентация
оси воображаемой географии Европы, которую Вульф относит к эпохе
Просвещения, в действительности произошла позднее, в первой половине XIX
века. Возможно, следует говорить об определенном "переходном этапе",
растянувшемся на несколько десятилетий.
Другое важное критическое замечание связано с тем, что ориенталистские
или полу-ориенталистские мотивы в описаниях варварства и дикости нередко
встречаются у многих путешественников из европейских столиц при описании
провинции вообще. Даже Бальзак сравнивал крестьян юга Франции с "дикими"
американскими индейцами. Это обстоятельство требует ясного
разграничения, выяснения общего и особенного в описаниях оппозиции
урбанистических центров и провинции в любой части Европы того времени, с
одной стороны, и западноевропейского дискурса Восточной Европы -- с
другой. Такое разграничение, на наш взгляд, провести можно --
французская провинция концептуализируется французскими путешественниками
как полудикая часть собственного общества и не выполняет функции
конституирующего иного, в отличие от Восточной Европы. Но в книге Вульфа
рассуждений на эту тему мы не найдем. Обогатил бы книгу и более
подробный анализ немецких источников, в том числе даже таких ключевых
для темы Восточной Европы, как трактаты Лейбница . Но все эти недостатки
никак не отменяют того факта, что, вместе с более поздними книгами Марии
Тодоровой о дискурсе Балкан и Айвера Ноймана об использовании образа
"чужого" в воображаемой географии, исследование Л. Вульфа принадлежит к
канону литературы о ментальных картах .
Кстати, одной из общих проблем литературы о ментальных картах -- и книга
Вульфа здесь не исключение -- является невозможность верификации
анализируемых описаний. Мы знаем, что они тенденциозны, знаем, что
оптика наблюдателей во многом предопределена господствующими дискурсами.
Но степень и характер тенденциозности, как правило, остаются
невыясненными. Ведь в самом утверждении, что Восточная Европа была по
сравнению с Западной более бедной, отсталой, если угодно -- дикой,
никакой тенденциозности еще нет. Насколько соответствуют
действительности те иллюстрации и объяснения природы отсталости,
которыми пользуются авторы описаний и путевых заметок? Сколько в каждом
конкретном случае искреннего заблуждения, сколько сознательного
изобретательства, сколько умолчания? Пока что у нас нет исследований,
позволяющих ответить на эти вопросы, -- но помнить о них важно еще и для
того, чтобы при чтении книги о конструировании образа полуварварской
Восточной Европы не возникало желания подумать, будто отсталость России
лишь выдумка западных путешественников.
Вульф начал работу над своей книгой в начале 90-х годов. Это было время
триумфа "нового издания" дискурса Центральной Европы. Вульф упоминает о
нем в начале книги как о попытке преодолеть "доминирующий дискурс
Восточной Европы" со стороны интеллектуалов в Чехии, Венгрии, Польше и
других странах. В стремлении определить новое место своих стран в
воображаемой географии Европы многие центральноевропейские интеллектуалы
использовали Россию в том качестве, в котором французские деятели
Просвещения использовали Восточную Европу -- а именно в качестве
конституирующего иного для создания образа "своей Европы" . В довольно
длинном списке тех участников полемики о Восточной и Центральной Европе,
чьи идеи оказали на него влияние, Вульф называет Милана Кундеру --
автора ключевой для этого дискурса статьи "Похищенный Запад" и наиболее
откровенного пропагандиста русофобских мотивов среди герольдов идеи
Центральной Европы -- и не упоминает Иосифа Бродского, который ответил
Кундере в 1986 году в статье "Почему Милан Кундера не прав в отношении
Достоевского". Между тем в споре Бродского с Кундерой Вульф оказывается
на стороне Бродского. Бродский уже тогда сформулировал очень важный
тезис, в отношении которого многие страницы книги Вульфа выполняют
функцию развернутого научного доказательства: "Кундера, как и многие его
братья-восточноевропейцы, стал жертвой геополитической истины,
придуманной на Западе, а именно концепции разделения Европы на Восток и
Запад" . Эти слова были написаны в ответ на рассуждения Кундеры о том,
что страны Центральной Европы были частью Запада и в результате
предательства, совершенного Западом в Ялте, оказались отданы на
поругание и растерзание советскому режиму, который является естественным
продолжением глубоко чуждой Европе российской цивилизации. Вульф
убедительно показал, что в представлениях Запада Россия, Польша,
Венгрия, Чехия принадлежали к одному "цивилизационному ареалу" Восточной
Европы, что Сталин в Ялте вовсе не "крал" у Запада часть этого ареала, а
Черчилль с Рузвельтом не предавали Центральную Европу уже потому, что в
их представлениях этой Центральной Европы просто не было. Он показал,
что та линия на карте Европы, по которой прошел "железный занавес",
"чудесным" -- а на самом деле вполне закономерным -- образом совпала с
делением континента, глубоко укорененным в западной мысли на протяжении
без малого двух столетий.
Вместе с тем, если принять во внимание последующее развитие этого
дискурса в XIX и XX веках, нельзя не признать, что среди стран Восточной
Европы России была отведена в нем особенная роль. В контексте
геополитического соперничества мотив российской "восточноевропейскости",
то есть недоцивилизованности, сочетался с мотивом угрозы, образом
"варвара у ворот". Описания соперника как варвара, недоевропейца можно
встретить в разные моменты истории и у французов в их отношении к
англичанам, и у англичан в их отношении к немцам, но применительно к
русским этот образ использовался на редкость настойчиво всеми их
противниками. К нему часто добавлялся мотив азиатскости русских или
других народов империи, что сближало образ России с образом другого
"варвара на пороге" -- Османской империи. Еще одну важную особенность
трактовки России в дискурсе Восточной Европы отмечает А. Нойман:
"Неопределенным был ее христианский статус в XVI и XVII веках,
неопределенной была ее способность усвоить то, чему она научилась у
Европы, в XVIII веке, неопределенными были ее военные намерения в XIX и
военно-политические в XX веке, теперь неопределенным снова выглядит ее
потенциал как ученика -- всюду эта неизменная неопределенность" .
Сегодня, пожалуй, особенную актуальность для русского читателя имеет
вывод Вульфа о том, что в дискурсе, созданном и воспроизводимом на
Западе, Россия не может лишь по собственной воле изменить свою роль и
свой образ. Не Россия поместила себя вне Европы, и не только от России
зависит это преодолеть.
В заключении к своей книге Вульф написал о том, что история
интеллектуального сопротивления, протеста, сопротивления
восточноевропейских интеллектуалов той воображаемой географии Европы,
которая была создана Западом, могла бы стать предметом новой интересной
книги. Такая книга еще не написана, хотя это действительно очень богатая
и интересная тема. Всюду в этой Восточной Европе реакция была очень
разной. От спокойной, уравновешенной и сильной, как реакция Л. Толстого,
которому Вульф отдает последнее слово в своей книге, или цитированного
нами И. Бродского, до истеричной, враждебной, смешной в своей
самовлюбленности и вере в собственную исключительность.
Вульф справедливо замечает, что книга эта не о Восточной, а о Западной
Европе. Будем, однако, помнить, что везде в Восточной Европе, в том
числе и в России, неизменно находилось более чем достаточно людей,
готовых воспользоваться рецептами ориентализма в отношении своих соседей
на востоке, как только обстоятельства позволяли это сделать. И не нужно
поддаваться искушению думать, что это книга о пороках только западной
мысли -- она о свойственных всем играм с ментальными картами, чреватым
искушением ранжировать, уничижительно обобщать, формировать негативный
образ иного ради достижения собственных политических целей и
удовлетворения собственного, очень часто сопровождаемого комплексом
неполноценности тщеславия.
=====
Рецензия
http://www.strana-oz.ru/?numid=15&article=737
«Азия начинается за Ландштрассе»
Ревекка Фрумкина
версия для печати
обсудить в конференции
Ларри Вульф. Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании
эпохи Просвещения / Пер. с англ. И. Федюкина. М.: Новое литературное
обозрение, 2003. 560 c., ил.
Слова, выбранные мною для заглавия, принадлежат австрийскому канцлеру
Меттерниху. Ландштрассе - это центральная улица Вены, так что
риторический прием канцлера сходен с нынешними речениями о России,
<?начинающейся за пределами Садового кольца> (т. е. за пределами центра
столицы).
Итак, существует ли Восточная Европа, и если да, то где она расположена
и всегда ли была именно там?
Книга Ларри Вульфа <?Изобретая Восточную Европу> интересна, по меньшей
мере, в трех разных аспектах.
Можно сосредоточиться на остроумном и проницательном рассказе о
впечатлениях писателей, философов и путешественников, оставивших
потомкам описания подлинных или воображаемых картин жизни дальних стран,
расположенных восточнее Пруссии и Габсбургской империи. Этот аспект
текста будет интересен многим читателям, даже тем, которые останутся
равнодушными к идеологическому (в смысле К. Гирца) пафосу Вульфа.
Можно заинтересоваться этой книгой как рассказывающей об истории
становления нескольких наук: географии, в том числе социальной географии
и этнографии, отчасти - лингвистики, а также несколько размытой области
знания, называемой <?историей идей>. В этом случае книга Л. Вульфа будет
ценной преимущественно для историков науки и эпистемологов.
Вместе с тем <?Изобретение Восточной Европы> - это актуальный труд по
европейской истории и политологии, и, с этой точки зрения, самым
существенным в содержании книги становится ее идеологический посыл.
Именно этот третий способ прочтения книги и делает естественным ее
публикацию издательством НЛО в серии .
В последние десятилетия появилось немало содержательных исследований,
демонстрирующих активную роль ментальных установок человека в разметке
окружающего мира. Притом сам предмет внимания не так уж важен: традиция
изобретается, нации воображаются, пространство структурируется нашим
взглядом (точнее говоря - мозгом), история конструируется, тексты
деконструируются.
Поэтому неудивительно, что Азия начинается за Ландштрассе, что Прага с
точки зрения Вены - <?Восток>, хотя географически расположена западнее.
Дело вовсе не в географии, а в социально-географическом воображении,
которое оказывается принципиально историчным.
<?Восток> как средоточие <?иного> был изобретен уже к тому времени, когда
Монтескье писал свои <?Персидские письма>. Однако вплоть до эпохи
Просвещения более актуальным было противопоставление благодатного Юга
как области процветания наук и искусств суровому и аскетичному Северу.
При этом как границы между Югом и Севером, так впоследствии и границы
между Западом и Востоком имели мало общего не только с географическими
реалиями, но также и с политическими границами государств. Вульф, в
частности, рассказывает, как всего через двенадцать лет после раздела
Польши граф де Сегюр, посол Франции при дворе Екатерины II, именно в
момент пересечения новой границы - хотя теперь это была Пруссия, а не
Польша, - ощутил себя совершенно <?покинувшим Европу>. Впрочем, что,
собственно, могло измениться на этих землях за тогдашние двенадцать лет?
Путешествия <?к Востоку от Ландштрассе> в XVIII веке, как правило,
требовали немалых усилий и были сопряжены с риском. Поэтому
путешествовали либо дипломаты, либо лица, уполномоченные на то богатыми
и властительными особами, - например, философы и писатели, приглашенные
ко двору, либо просто искатели приключений. Основные источники Вульфа -
это разнообразные мемуарные свидетельства и частная переписка известных
исторических лиц. Именно их высказывания, зарисовки и умозаключения
позволяют реконструировать процесс <?изобретения> Восточной Европы как
культурного, а не <?натурального> объекта. Привлечение огромного объема
авторитетных текстов, сопоставление целей и обстоятельств их сочинения,
интепретация оценок в широком социальном, политическом и философском
контексте XVIII - начала XIX века - безусловная заслуга Вульфа.
Нередко неожиданность персонажа, неосознанно участвовавшего в
<?изобретении> иной, странной, незнакомой Европы, заставляет задуматься
об ограниченности нашего кругозора. Многие вспомнят Вольтера и Дидро,
переписывавшихся с Екатериной II; профессиональные историки наверняка
читали тексты, созданные пером графа де Сегюра и принца де Линя,
сопровождавших императрицу в поездке в Крым. Но, смею думать, совсем
немногие знают, что Моцарт, которого так любили и понимали в Праге,
ощущал Богемию настолько чужой и экзотической местностью, что по дороге
туда наделил себя и своих спутников не менее экзотическими воображаемыми
именами.
Неравенство между Западной и Восточной Европами предстает как культурно
сконструированное и потому воспринимаемое как очевидность.
В книге Вульфа, кроме того, собраны свидетельства известных политиков,
военных и картографов, задачей которых было превращение мыслительных
представлений эпохи в практические инструменты дипломатии и политики,
каковыми всегда были (и остались) географические карты. Пространственные
представления философов и литераторов, соответственно которым в не ясно
где кончающихся чужих землях жили непонятные, полудикие, хоть и
живописно выглядящие народы, включали несомненный элемент
безответственности, недопустимый для военных и властителей.
Географическая карта - необходимый и весьма мощный элемент политики.
Старшее поколение читателей, быть может, помнит ужас, с которым в 1938
году, т. е. после Мюнхена, мы впервые взглянули на карту Европы, где на
месте Чехословакии появилась область, названная <?Протекторат Чехия и
Моравия> (если мне не изменяет память, это сопровождалось закраской
соответствующей территории косыми черными полосками).
Так что вполне логично, что Вульф немало внимания уделил картографии
Европы XVIII века. Завораживающая наглядность карты нередко перевешивает
прагматические соображения: об этом еще Вольтер писал в <?Истории Карла
XII>.
В начале XVIII века Петр I организовывал многочисленные картографические
экспедиции, чтобы создать более точные карты России, а в царствование
Екатерины сопровождавшие ее в Крым де Сегюр и другие послы получили в
подарок медальоны с профилем императрицы на одной стороне и картой их
путешествия - на другой.
Глава книги, посвященная картографии, подтверждает, что, рассказывая об
<?изобретении Восточной Европы>, Вульф повествует прежде всего о Европе
Западной. Разве не характерно, что знаменитый Робера,
изданный в Париже в 1757 году, претендовал на то, что в нем территории
Европейской России были представлены точнее, чем в русском атласе,
вышедшем незадолго до того. <?Картографии культуры> (выражение Вульфа) в
книге уделено почти 70 страниц, и это в высшей степени поучительное
чтение. Жаль, что старинные карты на иллюстрациях даны в столь мелком
масштабе, что их нельзя разглядывать.
Отдельные главы автор посвятил России в сочинениях Вольтера и Польше в
сочинениях Руссо. Поскольку у Вульфа все тщательно документировано, то
даже относительно известные обстоятельства оживают и прошлое являет нам
себя в более объемном виде.
Вот негодующая Екатерина порывает с прежними симпатиями к французам,
совершившим революцию, а ее портрет начинает писать знаменитая
портретистка Элизабет Виже-Лебрен, эмигрировавшая в Санкт-Петербург в
1795 году. Императрица скончалась годом позже, портрет остался
незаконченным, зато Виже-Лебрен повезло с другой моделью: она рисовала
лишившегося своего царства прежнего короля Польши Станислава Августа,
также прибывшего в Петербург. Можно ли было предвидеть, что
свидетельством прежних привязанностей Екатерины останется библиотека
Вольтера, приобретенная ею еще в 1778 году и затем размещенная в
Эрмитаже, т. е. в известном смысле на <?Востоке>, который во времена
дружбы императрицы и философа так настойчиво стремился быть или хотя бы
казаться Западом?
Как известно, историков и путешественников XVIII века весьма занимали
проблемы языка и фольклора: в них усматривали глубинные проявления
народного духа. Мир продолжал расширяться, попытки наведения порядка в
накапливавшихся сведениях об этом мире переживались как насущные.
Поскольку история понималась как непрерывность, то генезис явлений, как
он был описан еще классическими источниками, оказывался той линзой,
через которую неизбежно рассматривались факты, доступные
непосредственному наблюдению.
Для Шарля де Пейсоннеля, французского консула в Крыму, увлекавшегося
археологией и изучением славянских языков, античная история
непосредственно питала формировавшуюся тогда новую науку - этнографию.
По мнению Вульфа, именно <?Пейсоннель понял, что "славянский" язык может
стать структурообразующей особенностью Восточной Европы> (с. 428).
ПьерШарль Левек был первым французом, который осознал, что свободное
владение славянскими языками Восточной Европы - это условие изучения и
древней, и новой истории этого региона. Левек приехал в Россию в 1773
году (одновременно с Дидро) и провел там семь лет, преподавая литературу
в СанктПетербурге и занимаясь изысканиями в библиотеках, где он, среди
прочего, читал русские летописи. В 1782 году в Париже вышла его <?История
России>, позже дважды переиздававшаяся - второй раз в роковом и для
России, и для Франции 1812 году.
Великие историки - Гиббон и Гердер - также не обошли вниманием Восточную
Европу. Проживший пять лет в Риге Гердер (тем самым являвшийся в течение
этого времени подданным Российской империи) полагал, что для России как
Востока подойдут особые законы, поскольку ее населяют <?дикие народы на
границах империи; полуцивилизованные внутри самой страны и
цивилизованные на морском побережье> (с. 451).
В целом же Восточная Европа воспринималась сквозь призму
противопоставления цивилизации и варварства даже теми учеными века
Просвещения, кто был очарован живописностью костюмов, экзотичностью
танцев и гостеприимством незнакомцев. В этом ключе написано <?Путешествие
в Далмацию> аббата Альберто Фортиса, просвещенного итальянского
священника, изучавшего нравы морлахов - так называли в XVIII веке
народы, жившие совсем близко от Италии, по ту сторону Адриатики. Труд
Фортиса был переведен с итальянского на остальные западноевропейские
языки, но большое влияние оказал немецкий перевод, позволивший
западноевропейцам - в том числе Гете и Гердеру - открыть поэзию южных
славян.
Итак, Восточная Европа описывалась в исторических трудах и записках
путешественников, воображалась в частной переписке, изображалась на
картах. Об этом Ларри Вульф увлекательно рассказывает нам на пятистах
страницах своей книги. Заключение же к рассказу об <?изобретении>
Восточной Европы возвращает нас к современности, в том числе - к ее
драматическим страницам.
Случайно ли <?железный занавес> опустился именно там, где проходила
традиционная со времен Просвещения граница между Европой Восточной и
Западной? Похоронен ли навсегда тот миф о непреодолимых цивилизационных
различиях между Россией и остальной Европой, который был сформирован
холодной войной? Что реально означают слова Михаила Горбачева,
написавшего в 1987 году <?Мы - европейцы>?
Вульф заканчивает книгу отсылкой к <?Войне и миру> Толстого, формулируя
тему романа как <?самонадеянность западноевропейского вторжения в
Восточную Европу>. Автор тем самым призывает своих читателей к осознанию
необходимости пересмотра привычного деления и к пониманию неизбежности
перспективы культурного и цивилизационного единства - к единой Европе.
Книга Л. Вульфа вышла почти десять лет назад. Впереди была трагедия
Югославии и создание Объединенной Европы. О сдвигах в сознании
европейских интеллектуалов, произошедших за этот период, можно было бы
написать другую книгу. Пока такой труд не создан, читатель может
обратиться к содержательному разделу <?Ментальные карты: Европа> в <?Новом
литературном обозрении> ? 52 за 2001 год, и в особенности - к
обстоятельной статье А. И. Миллера, предварившего книгу Вульфа кратким,
но содержательным предисловием.
Любознательный читатель может обратиться также к специальному выпуску
журнала <?Неприкосновенный запас> ?4 за 2003 год, созданному совместно с
немецким журналом .
Восточная Европа, будучи некогда изобретена, продолжает жить по своим
законам - как всякий культурный конструкт.
====
"Изобретая Восточную Европу" . Из книги Ларри Вульфа- Pout23.02.2004 12:57:22 (53, 52170 b)