| | От | Кирилл Дегтярев |  |
| К | All | |
| Дата | 16.02.2000 10:48:00 |  |
| Рубрики | Прочее; |  |
17. Россия в будущем - вариант успешного развития
Россия в будущем – вариант успешного развития
О возможных путях развития России говорится очень много, что совершенно естественно. При этом вопросы ставятся как в мягкой форме - Каковы возможные варианты российской жизни в будущем? — так и в предельно жесткой - А есть ли вообще у России будущее?
Будущее у России, безусловно, есть. То, что мы имеем сейчас – огромную территорию с богатейшими природными ресурсами; большую, хотя и сокращающуюся, численность населения (при этом достаточно однородного с точки зрения культуры и системы ценностей (85% составляет один народ – русский), что является дополнительным фактором стабильности); сохраняющийся высокий уровень образования, множество передовых научно-технических разработок; не растраченную до конца военную мощь – все это дает нам мощную и надежную базу для самосохранения и роста. Наконец, тот факт, что Россия существовала и не распалась в 90-х годах в условиях фактического отсутствия государства (во всяком случае, в условиях почти абсолютного неисполнения государством своих функций), говорит о большом запасе прочности России. В то же время этот запас прочности иссякает.
В наше время комплекс внутренних и внешних факторов задает России достаточно жесткие рамки, в которых она может выжить и успешно развиваться, а не прозябать на задворках цивилизации, при этом в сильно урезанном виде.
Достойное будущее у России есть, но только при жестком соблюдении ряда принципов. Здесь они приводятся в виде семи тесно взаимосвязанных основных постулатов c кратким их обоснованием (достаточно полное обоснование каждого из них – тема для докторской диссертации). Замечу заранее, что здесь нет никакого открытия, ничего экставагантного и огригинального. Более того, Россия и в советские, и в досоветские времена (а, возможно, и в допетровские), в большей или меньшей степени, сообразуясь с изменениями внутренней и внешней среды, старалась им следовать. Так что в значительной степени это – возвращение к себе, к корням.
Замечу также, что последний из семи перечисленных ниже постулатов, отнюдь не является последним по значимости. Он, скорее, первый и определяющий все остальные и рассматриватся последним для подведения черты под остальными позициями и, в какой-то степени, для обозначения путей их реализации.
Итак, основные условия существования и успешного развития России в будущем следующие:
1. Россия должна быть развитой страной, с высоким уровнем научно-технического развития и большой военной мощью. Россия не может позволить себе встать в один ряд с Бразилией или Таиландом. В этом случае она просто не выживет.
В дальнейшем я готов более подробно обосновать этот постулат. Сейчас хотелось бы коротко сказать основное – в России не те природно-климатические условия, не та демографическая ситуация, не та социальная структура населения, не то географическое (точнее, геополитическое) положение, чтобы суметь выжить на уровне Бразилии или Индии. Хотелось бы сразу ответить на ироничные возражения, что мы уже где-то между Гондурасом и Бангладеш. Пока еще, к счастью, нет. По ряду важнейших показателей мы выше и Индии, и Бразилии, и Китая. Это уровень образования, качество образования (при его бесплатности), уровень научно-технических разработок, уровень бесплатного медицинского обслуживания. Кроме того, это уровень жизни, точнее – уровень потребления, например, обеспеченность населения теплой одеждой, горячей водой, теплом, электроэнергией. Все это, возможно, не столь нужное теплым странам Третьего Мира, требует больших затрат.
2. Россия должна быть страной с рыночной экономикой, со свободой частного предпринимательства, но с достаточно мощным государственным сектором, с контрольным пакетом государства в стратегических отраслях (в настоящее время — «оборонка», транспорт, энергетика, нефть, газ, 2-3 крупных государственных банка).
Достаточно мощный государственный сектор необходим для обеспечения как экономической и политической безопасности страны, так и Экономика России держалась в советские годы и держится до сих пор на нескольких гигиантах – монополистах.
В настоящее время они, в основном, акционированы, и финансовые потоки, ранее замыкавшиеся на государство, расходятся по частным карманам и, как известно, по большей части уходят из страны, не возвращаясь ни в виде налогов, ни в виде инвестиций в реальный сектор. Страна задыхается от недостатка средств, лишившись этих немногих, но очень мощных источников дохода, связанных с нефтью, газом, энергетикой, оружием.
Говорить об эффективном собственнике (эффективном для страны, а не только для себя лично) не приходится, что вполне естественно – во-первых, в связи с монополизмом, во-вторых – потому, что по-настоящему эффективен тот собственник, который начал свое дело с нуля, много лет вкладывал в него свой талант и энергию, развил и приумножил.
Другой аспект проблемы связан с тем, что предприятие в конечном счете работает на собственника, выполняет его волю и служит его интересам. И если речь идет о жизненно важных для страны сферах, то естественно, что они должны выполнять волю государства и служить интересам государства. Иначе самостоятельность страны подвергается очень серьезному риску.
Возможно, пройдут десятилетия, и у нас появятся магнаты, не уступающие по мощи крупным государственным корпорациям (они, конечно, и сейчас есть, но им, как сейчас модно говорить, очень не хватает легитимности). Но это должно происходить естественным, органичным путем. Когда бизнесмен легально, открыто начинает свое дело с нуля, развивает его, передает своим детям, те в свою очередь развивают его и т.д. Тогда это эффективно и для страны – национальное богатство приумножается, а не рвется на куски. И государство сохраняет свои позиции, а не выбывает из игры, как это происходит сейчас.
Что же касается возможного возражения, что мировая экономика все более становится единым целым, где нет разделения на своих и чужих, то это либо невежество, либо лукавство. Американская собственность широко присутствует в Мексике, но что мы слышали о мексиканской собственности в США? На данный момент интеграция сводится к тому, что то, что находится на Западе, принадлежит только Западу, а то, что на Востоке (или на Юге) – принадлежит в основном Западу. При этом сам Запад можно разделить на три части – США, Европа, Япония, и все они достаточно серьезно конфликтуют и относятся к чужому экономическому присутствию на своей земле не так благодушно, как наши либералы.
3. Россия должна быть страной с социально ориентированной экономикой, придерживающейся принципа обеспечения равных стартовых возможностей. Всеобщее бесплатное образование (включая бесплатное высшее образование), медицинское обслуживание, развитая и доступная по ценам система спортивных секций, кружков, лагерей для детей, доступные цены на жилье и коммунальные услуги – все это должно сохраняться и укрепляться.
Только поверхностный взгляд может судить о стремлении к равенству и справедливости как наивном и идеалистичном. У равенства и справедливости есть вполне определенные практические аспекты.
Во-первых, когда речь идет о здоровье и интеллекте нации, то здесь чем больше здоровых и образованных, тем лучше. В конце концов, талант и энергия – удел не только богатых и знатных. Далеко не всегда стартовые возможности человека совпадают с его способностями. Ломоносов – всем известный пример. А теперь зададим себе вопрос: «А сколько Ломоносовых не дошло до Москвы?» Просто потому, что денег не хватило. Есть и другой пример – колоссальный рывок Советского Союза в техническом развитии в 30-е – 60-е годы. Наверняка, не последнюю роль сыграла доступность образования, в том числе высшего, практически для всех. И при всех пороках советского строя всеобщая образованность – его безусловное достижение.
Другой аспект имеет чисто социальный характер. Чем меньше в обществе неравенства, тем ниже социальная напряженность, тем больше консолидация общества, тем больше граждане ощущаеют себя одной семьей. Тем более, что это вполне укладывается в рамки национальных традиций, но более подробно об этом – при разборе последнего пункта.
Нелишне также заметить, что резкое социальное расслоение характерно в значительно большей степени для стран Третьего Мира, чем для передовых стран, или, например, успешно развивающегося Китая.
Что же касается России, то мы находимся в очень крайне жесткой ситуации. У нас огромная площадь и уже не столь огромное население. Мы уже никогда ни от кого не защитимся количеством. Наша надежда – только на качество. И консолидация общества, и, если угодно, качество его членов (нам нужны Ломоносовы и Ильи Муромцы, и чем больше, тем лучше) для нас также вопрос выживания, который мы не решим без социальной ориентации наших реформ и нашей экономики.
4. Россия должна быть страной демократической, со всенародными выборами президента, парламента и органов местного самоуправления. В то же время должна существовать жесткая вертикаль власти, более жесткая, чем в настоящее время, исключающая какие-либо формы двоевластия и региональный сепаратизм.
Демократия должна существовать в виде выборности власти, но при этом демократии не должно быть «слишком много», во всяком случае, при нашей нестабильности. Необходимо четкое соблюдение следующих принципов:
? Целостность России и безусловный приоритет федеральных законов над местными. Говорят, что В.Путин как-то сказал, что за призыв к отделению от России надо привлекать к уголовной ответственности. Независимо от того, принадлежат ли ему эти слова, позиция полностью правильная.
? Жесткая вертикаль власти. В частности, нынешняя система, при которой президент может распустить Думу, а Дума – объявить импичмент президенту (т.е. кто раньше успеет), вряд ли разумна. Должно быть что-то одно и, скорее всего, приоритет должен быть за президентом.
Столь, возможно, жесткий подход связан с той опасностью которую представляют для России хаос и нестабильность. Мы знаем уже два противостояния между парламентом и президентом: трагическое в 1993 и более мягкое – в 1999, когда ставился вопрос об импичменте. Независимо от того, на чьей мы стороне в том и другом случае, мы вынуждены констатировать два факта: 1)никакой пользы обществу это противостояние не принесло и, 2)парламент ни в том, ни в другом случае не стал реальным противовесом власти или, если угодно, диктатуре президента. Можно вспомнить и самый последний, еще до конца не утихший думский скандал, продемонстрировавший в очередной раз, что парламентом легко манипулировать, формально не ущемляя его полномочий. Можно приводить примеры и из советской истории – Почему Верховный Совет не стал противовесом диктатуре Сталина, а позже – диктатуре Политбюро?
Тогда возникает вопрос – «Почему не отдать приоритет парламенту, сделав Россию парламентской республикой?» Потому, что многочисленный коллегиальный орган управления просто неэффективен при принятии сложных или экстренных решений. Представьте себе большое и сложное производство, которым управляет не один директор, а группа из 100 человек. Другой вопрос – директор не может управлять абсолютно всем, директор не может обходиться без советников, директор не может слушать только себя или 2-3 особо приближенных, иначе он тоже становится неэффективным. Кстати, возвращаясь к примеру с парламентско-президентскими противостоянии – почему президенту в обоих случаях удалось переиграть парламент? Видимо, потому, что чем более централизована система принятия решений, тем эффективнее она работает.
А что касается опасности диктатуры, то, видимо, ее устраняет не формальная система сдержек и противовесов, а сложный комплекс общественных настроений. Если попытки президента установить личную диктатуру наталкиваются на серьезное противодействие не только парламента, но и судебной власти, и деловых кругов, и всего народа, тогда они обречены на провал. А если нет – тогда никакие сдержки и противовесы не помогают.
Что же касается вопроса – «Почему тогда парламентские демократии США и ряда европейских стран работают эффективно?», то сначала нужно разобраться, кому в этих странах принадлежит реальная власть. Вряд ли кто-то всерьез будет оспаривать тот факт, что принадлежит она деловой и военно-политической, по сути, транснациональной элите, контролирующей и США, и Европу. И окончательное принятие решений замыкается, видимо, на весьма узкий круг лиц. Косвенное доказательство тому, например, война в Югославии. То, что парламенты и президенты стран-агрессоров имели весьма отдаленное отношение к принятию окончательного решения – достаточно очевидно. Решение слишком серьезное – начать войну против страны, которая сама никому не угрожает, опрокинуть при этом все нормы международного права и весь существующий мировой порядок. При этом решение было принято удивительно быстро и единодушно. И это в то время, когда западные парламенты могут годами обсуждать второстепенные поправки к второстепенным законам, в конце концов их не принимая (так, собственно, всегда работает слишком многочисленный коллегиальный орган, если над ним никого нет). Получается, что западные демократические институты реально принимают решения только по маловажным вопросам.
Другая часть югославской проблемы – война напрямую ударила по национальным (в смысле – народным) интересам, причем не только европейцев, но и американцев (хотя бы потому, что это лишняя нагрузка на налогоплательщиков). В то же время есть силы, «наварившие» на войне. Это и ВПК, и нефтяные корпорации, и, кстати, наркомафия.
И еще один момент, который надо учитывать при сравнении России и Запада. На Западе есть общественное согласие по ключевым вопросам организации общества, все устоялось, все накатано и отлажено. Поэтому демократия (или то, что мы за нее принимаем) может функционировать в спокойном режиме, неспешно разбирая частные вопросы.
5. Россия должна поддерживать добрососедские отношения по возможности, со всеми странами. Ключевым регионом для России является Европа, в силу как культурной близости, так и ряда общих геостратегических интересов. В то же время Россия должна придерживаться принципа неприсоединения к тем или иным военным и политическим блокам (за исключением тех, где она будет доминировать, например, на пространстве бывшего СССР).
Россия – слишком большая страна, чтобы войти в какой-либо блок просто в качестве одного из членов. Например, некоторые говорят о том, что России неплохо было бы вступить в НАТО. При этом совершенно ясно, что вступить в НАТО можно только на условиях подчинения США. Нужно ли это нам? Думаю, что сейчас наше общество даст однозначный ответ на это вопрос. Россия слишком велика, чтобы к кому-то «прилепиться» – это означает для нее однозначный проигрыш. Россия или остается одна (что хуже), или собирает союзников вокруг себя (что значительно лучше). Но третьего пути у нее нет.
Конечно, России ближе всего Европа. И по религии, и по культуре, и по историческому пути. Но нельзя считать Россию просто частью Европы. Хотя бы потому, что по площади Россия вчетверо больше ее (даже если «присоединить» к Европе Украину и Белоруссию) и тесно соприкасается с совершенно другими мирами – исламским, Китаем, Японией. Европа сейчас объединяется, но в единой Европе обозначается явный гегемон – Германия, которую активно поддерживают США. Что тогда значит для нас стать частью Европы в политическом и военном смысле? Стать частью Германии и, опять, США? Что это дает нам, кроме неизбежного ухудшения отношений с остальными системами – и исламской, и восточноазиатской, уже, кстати, сопоставимыми по могуществу с европейской. На Западе, кстати, в последнее время много говорят о том, что глобальное противостояние «Запад-Восток» сменилось на глобальное противостояние «Север-Юг». В этом смысле для них было бы нелишне сделать Россию частью «Севера», разумеется, на правах младшего брата. Но дело в том, что именно Россия граничит с «Югом» и, если это противостояние начнется и завершится трагически, именно на нас придется удар. Он, кстати, на нас уже пришелся – это Чечня с арабскими и афганскими наемниками. Все знают, кому в этой ситуации помогает Запад. Разумеется, если мы включимся в его систему на его условиях, он будет помогать нам. Как помогать – понятно. Кредитами нашей экономике, тушонкой и портянками для наших солдат, которые будут гибнуть за западные интересы. При этом мы потеряем нормальные отношения и с Исламским миром (включая бывшие советские республики), и с Индией, и с Китаем. В то же время западные страны найдут с ними общий язык, договорившись, как поделить между собой бывшую Россию.
Вряд ли эта перспектива нас устроит, тем более, что даже сейчас едва ли какая-либо страна «Юга» решится на нас напасть.
6. Россия должна поддерживать и развивать экономические, научные, культурные связи с максимально возможным числом стран, на уровне как межгосударственном, так и частном. В то же время необходимо предельно осторожно подходить к вопросам «интеграции в мировую экономику» и глобализации мировой экономики. Ряд секторов российской экономики должен оставаться чисто российским при любых обстоятельствах.
Данный постулат тесно пересекается со вторым и с пятым, предыдущим. Отношение к глобализации мировой экономики, в частности, к таким ее инструментам, как ВТО, очень неоднозначно во всем мире. В общем, не вдаваясь в подробности, можно сказать, что в условиях резкого экономического неравенства в мире глобализация мировой экономики означает игру в одни ворота. Причем не только, и даже не столько развитых стран против Третьего Мира, сколько транснациональных корпораций против остального человечества. Так, вступление в ВТО Китая грозит не только разорением китайских фермеров, но и резким ростом безработицы в США. В то же время это ведет к обогащению и взаимопроникновению деловых элит и США, и Китая. Наиболее вероятный результат (а может быть, и поставленная цель) глобализации в том виде, в каком она проводится сейчас – установление тотального господства транснациональной финансово-промышленной олигархии над человечеством. Диктатура транснациональной бизнес-элиты значительно страшнее, чем диктатура какой-либо страны или народа. Каждый народ имеет корни, культуру, этику, идеалы, которые он предлагает в мирной или насильственной форме остальному миру. Транснациональная деловая элита не имеет ни корней, ни культуры, ни этики, ни идеалов. У нее одна цель – заставить людей потреблять свой продукт и быть послушными своей воле, фактически – превратить их в зомби, видящих смысл жизни в потреблении предлагаемых продуктов, жестко разделить человечество на 1% пастухов и 99% овец, жующих жвачку. При этом необходимо заметить, что, в отличие от президентов, королей, парламентов, министров финансово-промышленной олигархи совсем не так хорошо видны и уж совсем никак не контролируемы населением.
Что же касается нашего опыта «интеграции в мировую экономику» в 90-е годы, то он откровенно неудачен. Он свелся к тому, что мы спасли западные рынки от затоваривания, параллельно уничтожив свое производство, продали самые мощные и прибыльные наши предприятия, лишив государство и население средств к существованию и влезли в глубокую долговую яму. При этом вряд ли наш опыт мог быть другим. Пока мы не сравняемся с развитыми западными странами по уровню экономического развития, слишком тесная интеграция с ними, без должной осторожности, приведет только к нашему падению.
Интересно, кстати, то, что кризис 17 августа 1998 повлек (прямое следствие нашей интеграции в мировую экономику) за собой своего рода «дезинтеграцию», и после этого начался подъем, связанный, в частности, с импортозамещением.
У нас есть и другой опыт – некоей «мини-глобализации», связанной с воссоединением с Белоруссией. Процесс воссоединения еще принесет нам всем серьезные проблемы, причем больше проблем будет, видимо, у белорусов. Например, их и наши внутренние цены различаются в несколько раз, и Белоруссию, возможно, ждет катастрофический рост цен. Конечно, Россия Белоруссию поддержит и вытянет. А кто вытянет Россию, если она опять станет жертвой глобализации?
Поэтому Россия, безусловно, взаимодействуя с остальным миром в сфере бизнеса и экономики, не должна спешить «глобализироваться». Скорее, наиболее выигрышной позицией для России стала бы разработка и поддержка проектов, связанных с реальным «поттягиванием» стран Третьего Мира до современного уровня.
Возможно, что с современных либеральных позиций следование этим принципам будет восприниматься как строительство военно-полицейского диктаторского режима. На самом деле это совсем не так. Предлагаемые принципы строительства экономической и политической жизни вполне свободны от тоталитарных крайностей, они не отменяют «базовые» свободы – слова, вероисповедания, частного предпринимательства. Если обратиться к истории, то мы видим, что политическое и экономическое устройство России всегда носило в большей или меньшей степени мобилизационный характер. Можно, конечно, заклеймить всю российскую историю как историю рабства и деспотии, но вряд ли это разумно. Если непредвзято посмотреть на историю страны – и советскую, которую мы успели застать, и досоветскую, которую мы знаем по документам и художественной литературе, то прошлая жизнь все-таки не представляется сплошной колючей проволокой концлагерей. Что же касается самых темных страниц, связываемых с именами Ивана Грозного, Петра Первого, Сталина – то они были в жизни почти каждой страны. В то же время, если мы трезво посмотрим на нынешнюю ситуацию, то разве не согласимся со словами Александра III, сказанными более 100 лет назад, что у России только два друга – армия и флот? Такова наша геополитическая реальность. Можно быть недовольным ею, но не считаться с ней – все равно, что, протестуя против зимнего холода, выходить в январе на улицу в шортах и майке. Не считаться с ней – значит, потерять страну.
В то же время, мы отнюдь не обречены на деспотию. Более того, следование перечисленным принципам экономической, политической и общественной жизни позволит нам построить общество реально более свободное, чем современное западное. Но для этого нам недостаточно просто следовать определенным нормам экономической и политической безопасности. В противном случае они сведутся к чисто техническим мерам, которые могут «совершенствоваться» бесконечно и, в конце концов, после ряда трансформаций, действительно перейти в новый тоталитаризм. В принципе, диктатура, тирания способна вырасти из чего угодно, в том числе и из демократии. Настоящий барьер на пути диктатуры может выстроить только здоровое общественное сознание. Поэтому нам, прежде всего, необходимо создать прочные «надполитические» и «надэкономические» основы нашей жизни. Иными словами:
7. России необходима общенациональная идеология, способная объединить россиян независимо от религиозной и этнической принадлежности, пола, возраста и социального статуса. Такая идеология должна культивироваться, но не насаждаться принудительно. Новая общенациональная идеология должна синтезировать все лучшее в системе ценностей России до 1917 года и после.
Для успешного решения стоящих перед страной задач необходима выработка общенациональной идеологии, формулирование принципов, в соответствии с которыми Россия могла бы строить свою внутреннюю жизнь и взаимодействовать с внешним миром.
Неверно утверждение, что национальная идеология, как таковая, не нужна. «Отмена» идеологии и жизнь в условиях ее отсутствия в конце 80-х и 90-е годы порождает распад общества, превращая его в скопление враждующих или кратковременно, ради сиюминутных интересов взаимодействующих индивидуумов и группировок. Главным, а зачастую и единственным стимулом жизни и работы человека становится достижение материального успеха (причем любым способом), а, поскольку в наших нынешних условиях эта цель очень труднодостижима для абсолютного большинства людей, то пределом мечтаний становится уехать «за бугор». Можно сказать, что российское общество последние десять лет переживает массовую эмиграцию – для кого-то она «внешняя», для большинства – «внутренняя». В этих условиях любое общественно полезное дело натыкается на глухую стену недоверия и равнодушия, и перспективы успешного развития России в связи с этим выглядят весьма пессимистично.
В данном случае несостоятельны возражения, что именно так, по принципам индивидуализма и меркантилизма, живет западное общество, а мы, следовательно, просто становимся постепенно нормальной европейской страной. На это можно коротко привести два возражения. Во-первых, мы сейчас, по сравнению с Западом, находимся в экстремальных условиях, которые как раз требуют объединения усилий. Во-вторых, жители Запада свое общество не склонны идеализировать и с большим беспокойством говорят о его состоянии.
Поэтому идеология нам нужна, но не в том виде, в каком она была раньше – и в царской, и в советской России.
Пожалуй, сейчас можно выделить четыре основные идеологии, предлагаемые теми или иными силами. Причем каждой из них на разных этапах российской истории в разной степени удавалось достичь успеха. Это православие, коммунизм, евразийство и западный либерализм. Православие было официальной идеологией царской России, коммунизм - Советского Союза. Несмотря на враждебность этих идеологий, у них было много общих сторон, как позитивных, так и негативных, и позитивные стороны этих идеологий нам следует взять с собой в будущее. Западная либеральная идеология была чем-то вроде господствующей в короткий период между декабрем 1991 и августом 1998 (интересно сопоставить – православная идеология царской России «продержалась» 1000 лет, коммунизм – 70, а идеологии восторженных западников хватило только на 7). Что же касается евразийства, то интересно, что самой мощной силой, предлагающей фактически его (а не коммунизм), являются нынешние коммунисты во главе с Г.Зюгановым. Учитывая их сильные позиции, данную идеологию можно назвать как-бы полугосподствующей. Тем не менее представляется, что последние две идеологии можно включить в новую идеологию России, но не более, чем отдельными фрагментами.
Главное же в том, что новая национальная идеология России должна быть не чем-то, разработанным в правительственных кабинетах и более или менее насильственно насаждаемым сверху, а формироваться на базе наиболее мощных и устойчивых позитивных сторон в системе ценностей россиян, не исчезающие под влиянием каких бы то ни было социальных катаклизмов. Дело государства – стимулировать эти стороны. В основе новой национальной идеи должны лежать не столько философские или религиозные концепции (кстати, мало понятные непрофессионалу и представляющиеся обычному человеку просто заумными), сколько представления о совести, нравственности, здравом смысле, справедливом устройстве общества, традиционно находящие отклик в народе. Иными словами, в основе национальной идеологии должен быть здоровый консерватизм, опора на традиции, на, если угодно, реальные общечеловеческие ценности, насчитывающие многие столетия и тысячелетия.
Ошибкой царской России было то, что православие, будучи религией, верой в Бога как высшую силу, стоящую над миром, изначально является наднациональной и надгосударственной. Об этом свидетельствуют и слова Священного Писания: «Богу-Богово, а кесарю – кесарево», «Несть ни эллина, ни иудея» и многое другое. Если же свести Веру в Бога на уровень государственной идеологии, это неизбежно превратит Церковь в государственный департамент, Бог будет восприниматься как высший государственный чиновник, обслуживающий интересы государства и правящего класса, а Заветы Его – как земные законы, зачастую мешающие жить простому человеку. Примерно так все в России и произошло. Интересно, что сходным образом это произошло и в Европе. Разница лишь в том, что в Европе не государство подмяло под себя церковь, а церковь подменяла собой государство. Результат был тот же, что и в России – разочарование в вере, массовая резня и забвение религиозных идеалов.
Принятие сейчас православия в качестве официальной идеологии означало бы повторение той же ошибки, но в усугубленном виде. Во-первых, потому, что, по сравнению с царской Россией, демографическая ситуация изменилась и продолжает меняться не в пользу православного населения. Во-вторых, потому, что и среди «коренных» православных уже не так много людей, исповедующих эту веру. В то же время православный «пласт» неизбежно будет наиболее мощным в нашей новой национальной идеологии. Искренне верующий человек неизбежно переносит нравственные принципы, диктуемые ему его верой, в повседневную жизнь и, в результате, они становятся частью и общественной, и государственной жизни. Православные составляют в России большинство, если не всего населения, то, по крайней мере, верующей его части. И нравственные принципы православия, под которыми подпишется и мусульманин, и иудей, и буддист, и марксист – готовность помочь другому человку, честность, великодушие, бескорыстие, стойкость в своих принципах – должны лечь в основу российской национальной идеи. Что же касается Православной церкви, то она неизбежно будет иметь большое влияние на происходящие в обществе процессы, и, в связи с этим, провозглашение православия в качестве государственной идеологии представляется лишним и, более того, способным сильно подорвать позиции православия в России.
Что касается коммунизма, то он, в сущности, наступил на те же грабли, что и православие в царской России. Но при этом его позиции были изначально слабее. Коммунизм, марксизм-ленинизм стал в Советском Союзе своего рода религией, со своими догматами, не подлежащими обсуждению, священнослужителями, ритуалами и даже святыми мощами. Религия коммунизма представляла собой одно целое с государством, что, опять же, не могло не подорвать ее позиции (В этом смысле китайцы оказались мудрее – они провозглашают коммунизм в виде идеала, но отказались от его внедрения в повседневную общественную, политическую и деловую жизнь). Кроме того, слабость коммунистической религии в том, что, в отличие от традиционной веры, она не опирается на высший, незыблемый авторитет. При всем благоговении перед Марксом, Лениным, Сталином они остаются людьми, т.е. существами, способными делать ошибки. Причем эти люди, в отличии от богов и пророков, слишком увлекались политикой и экономикой и, когда их экономические и политические прогнозы не оправдались, вера в них оказалась окончательно подорвана. Помимо этого, коммунистическая концепция впала в глубокое внутреннее противоречие. Провозглашались идеалы бескорыстия и самопожертвования, далекие от меркантилизма и материализма, но сам коммунизм был религией материалистической, а значит, единственное, чем он мог привлечь людей — только хорошая жизнь здесь и сейчас. Так коммунизм породил своего, вроде бы, антагониста – меркантилизм, который и стал одним из его главных могильщиков.
В то же время сильная сторона коммунизма в России – его апелляция к традиционной системе ценностей. И бескорыстие, и самопожертвование, и братство людей, и уважение к труду и презрение к богатству – все это составные части православной этики, и они не могли не найти отклика в народе. Более того, коммунизм мог даже восприниматься чем-то вроде «истинного» православия, в противовес официальному. Видимо, благодаря этой сильной стороне социалистический строй в России и продержался относительно долго. Возможно даже, что, при всей ненависти к религии и грандиозным и жесточайшим усилиям по ее уничтожению, коммунисты парадоксальным образом сохранили в обществе сильные элементы христианского мировоззрения, которые сейчас, безусловно, способствуют более массовому возвращению людей в церковь. Возможно, если бы Россия «остановилась в Феврале» и пошла бы по «чисто» европейскому республиканскому буржуазно-демократическому пути развития, наше общество сейчас было бы более меркантильным и атеистичным.
В то же время, в отличие от православия, коммунизм в своих нравственных постулатах большее внимание уделял не любви, смирению, всепрощению, милосердию, а социальной справедливости, равенству и братству трудящихся. Безусловно, эти принципы, декларируемые прежде всего коммунистами, должны также лечь в основу российской национальной идеологии. Разумеется, здесь не должно быть коммунистического экстремизма с его классовым подходом, не признающим трудящимися фермера - «кулака» или бизнесмена. Трудящиеся – это все, кто работает в поте лица, преследуя не только личное, но и общественное благо. И позицией по отношению к частной собственности и частному предпринимательству должно быть безусловное уважение и признание их необходимости.
Если говорить о евразийской идее, то она слишком расплывчата. Надо отдать должное тем, кто ее проповедует – они стремятся осмыслить российскую историю на глубоком уровне, как единое целое, не разрывая ее искусственно на царскую Россию, советскую Россию и демократическую Россию. В этом их отличие от основной массы либералов, которые или в силу своей поверхностности, или намеренно, но склонны рассматривать и безапелляционно судить отдельные стороны российской жизни, события и отрезки времени, вырванные из исторического контекста. Они захватили власть над умами в последние годы и, во многом, благодаря им в русском обществе был посеян глубокий пессимизм, апатия и комплекс неполноценности перед Европой. Именно их усилиями царская Россия сводилась к вековой отсталости и варварству, советская Россия – к одному ГУЛАГу, а нынешняя «демократическая» Россия – идущей по единственно верному пути, но неспособной пройти этот путь исключительно в силу генетической склонности русского народа к рабству, вандализму и воровству. В то же время «евразийцы» склонны к впадению в другую крайность (хотя во многом это связано с реакцией на экстремизм «западников») – они готовы все оправдать и всех со всеми примирить. В результате, например, получается, что евразийцы – православные, но в то же время поклоняются Сталину. Для них одинаково святы идеалы и Святой Православной Руси, и Великого Октября, хотя очевидно, что надо все-таки расставлять приоритеты. На самом же деле для них, видимо, ни то, ни другое не является идеалом, а просто различными проявлениями евразийской уникальности русского пути, в которую они беззаветно влюблены. А объяснение уникальности России в конечном счете сводится к ее географическому положению. Кажется, что они готовы принять все, лишь бы это родилось в недрах России, а не пришло извне (забывая, видимо, что и православие, и коммунистическая теория тоже пришли извне). Именно поэтому они, в частности, недолюбливают западника Ленина, но намного лояльнее к Сталину. Эта слепая любовь ко всему исконно русскому в сочетании с историческим и географическим детерминизмом мешает им конкретизировать свои предложения по обустройству России. Безусловно, сильные стороны их концепции - признание необходимости органического пути развития, неприятие слепого копирования чужих образцов и насильственного насаждения абстрактных идей. И это должно стать составной частью национальной идеи России. В какой-то степени их идеи также сводятся к синтезу православных и коммунистических идеалов. Но «евразийцы» исключительно хранители, они вряд ли способны двинуть Россию вперед. Россия, отданная в их власть, неизбежно начнет замыкаться на себя. В России неизбежно расцветет обыкновенный национализм и упоение своим евразийством, и с мировой исключительностью и миссией России по отношению к остальному миру будет покончено.
Наконец, западная либеральная идея, внешне, возможно, наиболее привлекательная и перспективная, в своем целостном виде – наиболее безответственная и разрушительная для России, совершенно не учитывающая ни российской, ни западной специфики. Идея сводится к следующим тезисам:
1. Надо жить, как в Европе (или США)
2. Для этого необходимо внедрение в российскую жизнь европейских ценностей.
При продвижении западной идеологии вольно или невольно используется подмена понятий. «Жить как в Европе» – т.е. благополучно, «по законам, а не по понятиям», без страха перед государственным и криминальным произволом – наверно, хотели бы все. Но, с точки зрения западников, это возможно только при внедрении в российскую жизнь европейских (западных) ценностей. В результате происходит смешение понятий «жить не хуже, чем на Западе» и «жить по западным принципам», а это все-таки разные вещи.
Безусловно, нам есть чему поучиться у западных стран – в сфере экономики, бизнеса, законодательства, технологий. Но учиться тем или иным полезным вещам можно у всех. Кстати, и Запад, как известно, многому у нас научился, например, в сфере планирования. Но, согласитесь, это, само по себе, еще не является ценностями, т.е. фундаментальными основами жизни общества.
У наших и западных ценностей, в принципе, общие корни, связанные, прежде всего, с христианством и, кроме того, какими-то более глубокими пластами в истории и культуре. Но, поскольку Россия и Западная Европа шли разными путями, значит, есть что-то, наложившееся позже на эти общие глубинные ценности. Это «что-то» и составляет западную специфику. В чем же она?
Эта специфика с виду не представляет никакой загадки и часто называется. Выделяются три основные позиции - демократия, свобода личности, уважение к правам человека – то, что есть у них и нет у нас. В то же время и здесь происходит очень серьезная подтасовка.
Демократия – вещь не менее древняя в мировой истории, чем деспотия. Демократические принципы организации общества можно встретить во все времена и по всему миру – и у кочевых тюркских племен, и у ирокезов, и у наших казаков, и у нас же в древнем Новгороде. Тем не менее предтечами европейской демократии считаются Древняя Греция и Древний Рим. Эти цивилизации обоснованно считаются духовными и культурными учителями и Европы, и России. В то же время преемственность демократической традиции соблюдена не была. Рим сначала поглотил Грецию, а затем закончил деспотией, и «реанимация» демократии в Европе началась уже в средневековье. Путь Европы в демократию, как известно, был длительным и кровавым. Но, самое печальное – уже, по историческим меркам, в наше время он был трагически прерван нацистской диктатурой в Германии и распространением ее по всей Европе без серьезного сопротивления. Парадоксально, но спас Европу тоталитарный Советский Союз. И уж совсем в наше время мы наблюдаем вхождение во власть в ряде европейских стран сил пронацистской ориентации. Самый яркий пример – Австрия. И здесь демократия попадает в своего рода двойную ловушку. Во-первых, нацизм приходит к власти, используя демократию (как это уже было). Во-вторых, реакция остального Запада (как и внутренняя реакция противников нацизма в Австрии) весьма недемократична. Йорг Хайдер – это, все-таки, демократический выбор народа. Но очевидно, что будет сделано все, чтобы «отменить» этот выбор (неизвестно только, насколько успешно). Отсюда можно сделать три вывода: 1) на самом деле, демократия в Европе достаточно слаба и поверхностна, и в любой момент может быть разрушена, причем, как нацизмом, так и борьбой с ним, 2) на самом деле демократия – это когда у власти демократы. Не говоря уже о том, что по ряду других признаков можно заключить (см. выше), что на Западе вряд ли вообще есть демократия.
Вообще, демократия реализуема в небольших сообществах типа казачьей станицы, что же касается более крупных и сложно организованных систем, то неизбежно возникают сложности. В конце концов, демократия – вещь в значительной степени техническая. Как можно было бы организовать всенародные президентские и парламентские выборы в любой стране, тем более, в огромной России, 200 лет назад – без современных средств массовой информации, связи и транспорта? А местное самоуправление обеспечить было возможно и тогда, и оно обеспечивалось не только на Западе, но и в России.
Поэтому для нас сейчас очень актуален вопрос: как мы все-таки понимаем демократию? Если воспринимать ее не как техническое средство управления системой, а как именно ценность, то она означает, что голос каждого гражданина страны может и должен быть услышан. Если ему есть, что сказать, если у него есть предложения, масштабные или мелкие, связанные с организацией жизни и общества, то на пути их реализации не должны стоять ни страх перед репрессиями или обструкцией, ни корпоративные интересы. И в этом смысле Запад, где правят именно корпоративные интересы (и именно «под них» выстраивается работа демократических институтов), нам не учитель. Традиционные институты – парламент и президент, автоматически решить эту проблему не могут. Нужен поиск дополнительных механизмов реализации настоящей демократии.
Свобода личности, декларируемая как главная западная специфическая ценность, тоже едва ли является таковой. Глубокое понимание свободы вытекает из монотеистических религий, где есть Бог – Творец мира и Человек, созданный по его образу и подобию, обладающий свободой воли и способный общаться с Богом один на один. На Западе о судьбе свободы и пути, который она прошла, можно сказать то же, что было сказано о демократии.
Свободу, так же как и демократию, можно воспринимать по-разному. Самое поверхностное восприятие, которое, собственно и внедряется – это некий набор мыслей, слов и действий, разрешенный государством и законом. Сейчас у нас этот набор даже шире, чем на Западе. Тем более, что наши законы очень несовершенны и в них много лазеек, с помощью которых можно делать даже то, что запрещено. В то же время, очевидно, что ограничение свободы законом – это самый поверхностный уровень. Более глубокое ограничение свободы заключается в том, что человек с младенчества определенным образом программируется средой. Программируются его взгляды и даже чувства. Надо признать, что Запад преуспел в искусстве «brainwashing» значительно сильнее, чем СССР. Отчасти за счет лучше развитых СМИ и более разработанных технологий манипуляции обществом, отчасти – потому, что мозги советских людей промывались исключительно с государственного уровня, а на Западе этот процесс носит многоуровневый характер (правда, исходящий также из одного центра). Один из самых ярких примеров – реклама. Проблема не в том, что компания навязывает свой товар, а в том, что в рекламе практически всегда выстраивается ассоциативный ряд, заставляющий человека связывать с товаром красоту, романтизм, дружбу, любовь – все, что вписывается в представления о Добре. В результате потребление товара связывается, пусть подсознательно, со смыслом жизни. В то же время это не «психологическая диверсия» отдельных компаний, а часть всем известной общей стратегии, сформулированной «наверху» и связанной с формированием и развитием «consuming society» – общества потребления. Таким образом можно, не ограничивая людей законодательно, превратить их в управляемое стадо.
Есть и еще ряд опасностей, связанных с поверхностным пониманием свободы. По словам В. Новодворской, нам надо избрать свободу в качестве безусловного приоритета. Но можно ли избрать в качестве безусловного приоритета то, что само по себе не имеет никакой нравственной окраски? Свобода нейтральна. Она подобна, по словам С.Довлатова, луне, одинаково освещающей путь и хищнику и жертве; или солнцу, под лучами которого одинаково растут и пшеница, и конопля. Можно добавить, что свобода подобна еде – в определенных количествах она необходима, но не надо делать из нее культа. В противном случае отец на вопрос сына: «Что такое хорошо и что такое плохо?» вынужден будет ответить: «Хорошо, сынок, если ты делаешь все, что захочешь». Человеку, помимо свободы, нужны также нравственные основания.
Помимо этого, проповедь свободы не раз очень злобно шутила над человечеством, когда проповедь свободы использовалась для расшатывания общественных устоев, после чего общество погружалась в кровавый хаос, заканчивавшийся зачастую настоящей тиранией, причем устанавливаемой теми, кто раньше проповедовал свободу. Так было в Германии, Голландии и других европейских странах в эпоху Реформации и религиозных войн. Так было во Франции в конце XVIII века. Так было и в Европе, и в Азии, и в России в XIX и начале XX века. Результаты всем известны – Гитлер, Сталин, Мао. Кажется, что проповедники либеральных ценностей пишут на своем товаре, как на сигаретах – «For export only». Особенно отчетливо это видно на примере вполне зарегулированного и управляемого западного общества, при этом активно продвигающего «liberal values» во внешний мир. Хорошо известно, что проповедь свободы как таковой, взятой в отрыве от духовного и исторического контекста, в более «отсталом» традиционном обществе ведет просто к его разложению. Поскольку воспринимается просто как разрешение наплевать на предков, традиции, обычаи. Человек отрывается от старых корней, а новые не обретает. Это относится не только к африканцам и папуасам, но и к России, поскольку и царская Россия, да и советская, была более традиционным (патриархальным, архаичным) обществом по сравнению с Западом. Интересно, что в царской России социалисты, установившие жестокую диктатуру после прихода к власти, проповедовали именно «импортные» либеральные ценности. Россия в нашем веке получила две «инъекции» «liberal values», «переварила» их и, к счастью осталась жива.
И, как в случае с демократией, перед нами встает вопрос о том, что мы понимаем под свободой. И в этом случае также надо исходить из ее более глубокого понимания. Свободным, наверно, можно назвать человека, предпочитающего думать своей головой и не меняющего убеждения под влиянием внешней конъюнктуры. Для созидания по-настоящему свободного общества именно эти качества нужно в человеке поощрять. И это понимание свободы имеет глубочайшие основания. Не случайно Христос сделал одним из Своих апостолов Павла, бывшего прежде яростным противником христианства. И с этим также согласуются слова Апокалипсиса: «О, если бы ты был холоден или горяч! Но, поскольку ты тепл, исторгну тебя…». И здесь Запад нам не учитель. Было бы слишком большим комплиментом сказать, что там поощряется свобода мысли. Им не нужны оригиналы и бунтари, ни холодные, ни горячие. Им нужны только теплые. Также как и Советскому Союзу нужны были только теплые (хотя сначала – только горячие). Нам нужны все. Это не значит, что мы не должны останавливать яростного оппозиционера, если он, бунтуя, возьмет булыжник или автомат. Но эти люди нужны стране ничуть не меньше, чем апологеты существующего строя. Их позиция необходима для лучшего понимания происходящего и поиска лучших путей развития. В конце концов, разве вредят нашему обществу такие крайности, как Анпилов и Новодворская, если они не прибегают к насилию? Скорее наоборот. Что же касается «технических» путей реализации идеи свободного общества, то здесь также недостаточно просто традиционного набора «базовых» свобод. Способность к самостоятельному и непредвзятому мышлению нужно закладывать с детства, и здесь нужна, в частности, разработка образовательных программ. Кроме того, надо подумать о защите людей от различных нечистоплотных «мозговых атак» со стороны как государства, так и любых частных сил.
Что же касается понятия прав человека на Западе, то здесь можно повторить все, что было сказано о свободе и демократии. Один из официальных китайских представителей, отвечая на обвинения американцев в нарушении прав человека в Китае, сказал, что на самом деле права человека лучше защищены в Китае, чем в США, так как в Китае у человека меньше шансов быть убитым, ограбленным, изнасилованным. И это правда – уровень преступности в Китае ниже, а право на жизнь и безопасность – пожалуй, важнейшее из прав человека. При этом не только Китай, но, например, и мусульманские страны могли бы заявить то же самое, добавив при этом, что у них, например, запрещены аборты, поэтому право человека на жизнь гарантируется, в отличие от западных стран, с момента зачатия. Можно по-разному относиться к проблеме абортов, но вряд ли кто-то отмахнется от нее как от незначимой и не имеющей отношения к правам человека. Все это иллюстрирует сложность проблемы прав человека, и вряд ли и здесь целесообразно копировать западные шаблоны. В каждой культуре есть свое понимание прав человека. На индивидуалистском Западе оно связывается с уникальностью и самодостаточностью человеческой личности. На коллективистском Востоке личность воспринимается как составная часть мировой гармонии, как звено в огромной цепи. И то, и другое понимание по-своему верно, но и по-своему ущербно. В России всегда было стремление синтезировать эти два понимания, и не стоит отказываться от попыток этого синтеза и отдавать предпочтание какой-то одной «модели». Мы вполне можем выработать концепцию прав человека, опираясь на нравственные нормы, по которым Россия жила (или пыталась жить) столетиями, на глубокое понимание свободы и демократии, на простой здравый смысл.
Необходимо добавить и еще одну очевидную вещь – все эти принципы Запад никогда не применял по отношению к внешнему миру. Прежде всего, это относится к технически отставшим народам Азии, Африки и Латинской Америки. По отношению к ним работал только один принцип – подавление. Сейчас даже наши либералы вынуждены признавать, что Запад считается только с силой. И вряд ли нам следует копировать их, беря на вооружение еще один их важнейший принцип – лицемерие?
Если же смотреть правде в глаза, то «жить как на Западе» означает для нас только один аспект жизни – материальное благополучие. И все это понимают. И не вызывает сомнений, что, если бы советский строй доказал свое экономическое превосходство над Западом, то сейчас весь мир был бы советским и социалистическим. И не было бы никакого разговора о «liberal values». Значит, надо признать, что единственная настоящая западная ценность – их богатство. Они сейчас богаче нас, и в поисках объяснений, почему так произошло, уже написана не одна тысяча страниц. Если попытаться сказать об этом коротко, то каждый в конце концов получает то, к чему стремится. Запад стремился к материальному благополучию, целенаправленно последние несколько веков. Это стало смыслом западной цивилизации, теперь цель достигнута (для этого пришлось «опустить» весь остальной мир, где живет 85% человечества), и надо или формулировать новую цель, или сходить с арены, как Древний Египет, Вавилон, Греция, Рим. Есть признаки, что цель сформулирована – распростанение принципов демократии по всему миру. Как это происходит и что за этим реально стоит – об этом уже говорилось. Если нас это устраивает, то мы можем пойти по западному пути, закрыв при этом глаза на серьезнейшие проблемы и очень тревожные тенденции внутри западного общества. Проблема в том, что сейчас мы к этому не готовы, хотя бы экономически. И поэтому нашей целью на ближайшую перспективу должно стать «отдаться» Западу, а точнее, США и позволить им сделать в нами все, что они считают нужным. Но мы этого, кажется, уже не хотим.
Россия последние несколько веков занималась правдоискательством. Это не значит, что Запад лишен духа правдоискательства, а Россия – меркантилизма. Речь идет о преобладающей тенденции. Внутрироссийские и внутризападные конфликты имели разные причины. Русский раскол был лишен меркантильной подоплеки, в отличии от западной Реформации, когда требовалось религиозное обоснование накопительства. Русская революция 1917 также не неправлялась меркантильными интересами, в отличии от французской или борьбы за независимость США. Последняя русская революция – конца 80-х – начала 90-х годов была уже более меркантильной, но начиналась она с вполне социалистических лозунгов борьбы за справедливость и отмену привилегий. Преимущество правдоискательства в том, что это процесс, не имеющий конца. Есть надежда, что у нас он не остановится, но примет цивилизованные формы. Здесь большая роль принадлежит государству. Но оно не должно повторять ошибок ни царской, ни советской России, где государства были уверены в том, что являются истиной в последней инстанции.
А что касается западного уровня жизни, то мы можем постепенно подходить к нему, если правильно выстроим свою жизнь, не копируя слепо западный опыт, и избегая как социалистических, так и либеральных крайностей. Общество не стоит соблазнять лозунгом «Жить, как на Западе» и еще по одной причине. Наш путь к западному уровню благополучия займет не один десяток лет даже при благоприятном развитии ситуации. И это время надо прожить, не предаваясь зависти и мечтам «свалить из совка».
* * * * * * * * * *
Таким образом, нам надо строить нашу национальную идеологию, опираясь на остатки совести и здравого смысла и на то хорошее, что есть в наших традициях. Эта идеология основана на понятиях чести, совести, взаимопомощи, милосердия, культуры, знания, служения общему делу процветания России и человечества. Конечно, это не совсем национальная идеология в ее обычном понимании. Она, на первый взгляд, не заявляет ни о политическом и экономическом устройстве России, ни о миссии России по отношению к миру. Она не может быть выражена в виде короткого лозунга: «Православие, самодержавие, народность» или «Свобода, равенство, братство». Она в принципе не может быть государственной. Государство может достаточно долго и успешно провозглашать себя христианским, социалистическим или либеральным. Для этого не нужно реально быть таковым, достаточно просто исполнять определенный обряд и требовать того же от подданных. Но государство не может успешно имитировать честь, справедливость и милосердие. Оно может или быть, или не быть честным, справедливым и милосердным. Это, скорее, не жесткая идеология, а определенная атмосфера в обществе, делающая его открытым, духовно богатым и психологически комфортным. Все, что может и должно сделать в данном случае государство – это заявить о своем стремлении создать такую атмосферу, и начать ее создавать прежде всего с себя.
В то же время это настоящая жизнеспособная идеология, это реальная российская альтернатива, которую мы можем предложить не только себе, но и остальному миру. Опираясь на эту идеологию, мы можем честно, открыто и доброжелательно выстраивать отношения с остальным миром. В частности, мы не должны навязывать свою модель развития странам Третьего Мира, как это делает Запад и делал Советский Союз, причем оба грешили высокомерием по отношению к «отсталым» народам. Путь развития каждый выбирает сам. Наша задача – помочь реально: в подготовке кадров, создании инфраструктуры. Идеалы, которые мы можем предложить миру, не связаны с какой-либо экономической и политической моделью. Это идеалы знания, поиска истины, взаимопомощи людей и народов. Не надо считать это прекраснодушными мечтаниями. Мы уже достаточно давно небезуспешно все это предлагаем. Мы до сих пор строим дороги и электростанции в странах Азии и Африки, обучаем их студентов. Параллельно происходит ненасильственное распространение российской культуры и духовных ценностей. И даже наше нынешнее тяжелое положение мы способны обратить себе на пользу. Мы не так богаты, как Запад и не можем давать кредиты. Но мы можем оказывать более прямую и, в конечном счете, эффективную помощь (см. выше). Мы не настолько богаты, чтобы делать это бесплатно, но наша бедность позволяет нам делать это дешевле, чем западные страны.
Что же касается нашего отношения к Западу, то оно, как известно, очень противоречиво. С одной стороны, мы заглядываем ему в рот, с другой – с неприязнью и даже презрением относимся к различным нормам западной жизни. На самом деле, здесь нет большого противоречия. Что-то, приходящее с Запада, мы принимаем, что-то – нет. Но на все это накладывается мучительная зависть к Западу – к его высоким зарплатам, хорошим дорогам, освещенным улицам, спокойной и безопасной жизни. Зависть порождает комплекс неполноценности, который мы никогда не изживем похвальбой о нашем духовном превосходстве и особом пути. Единственный способ его изжить– выстроить настоящую нематериальную альтернативу западному укладу. Тогда, со временем, и материальное приложится.
На самом деле, мы, кажется, уже нащупываем (а, в некоторой степени, вспоминаем) пути естественного органичного для России существования внутри себя и в мире. Дело только за стимулированием поиска, за тем, чтобы более четко и честно формулировать задачи и не дать угаснуть положительным тенденциям.
Кирилл Дегтярев