| | От | Георгий |  |
| К | Георгий |  |
| Дата | 01.07.2004 23:40:14 |  |
| Рубрики | Тексты; |  |
Елена Чикадзе: "я не вижу причин петь отходную русской деревне: она не умирает, она меняется" (*+)
http://www.strana-oz.ru/?numid=17&article=844
Другая жизнь старой деревни
Елена Чикадзе
С конца семидесятых годов среди моих друзей и приятелей стала витать мечта о <?домике в деревне>. Мне трудно сейчас определить, чем
было вызвано это желание сугубо городских жителей приобрести не пригородную дачу, не садоводческий участок, а именно дом в
<?настоящей> деревне, о которой они знали разве что по произведениям любимых тогда многими писателей-деревенщиков. Проза ли Абрамова,
Белова, Шукшина была тому причиной, потребность ли отдохновения от шума и суеты большого города или возможность на время укрыться от
давящей <?системы>, а быть может, глубоко загнанное, но неистребленное желание владеть хоть какой-то недвижимой собственностью - но
нас неодолимо притягивала тихая и <?простая> деревенская жизнь. Помню, мы мрачно шутили: разразится третья мировая - отсидимся в
деревне.
Приобрести дом в советские времена, не выписавшись из своей городской квартиры, было практически невозможно. Тем не менее покупка,
как правило, сопровождалась формальным актом: продавец давал покупателю расписку, будто взял у него в долг такую-то сумму денег
(равную стоимости дома). Такие расписки нигде не заверялись, поэтому переход собственности к новому владельцу основывался
исключительно на, так сказать, неписаном праве. Самое удивительное, что в девяностые годы оно приобрело силу писаного: по подобной
расписке в местной администрации можно было получить соответствующую справку и затем юридически закрепить право собственности в
районном БТИ.
Дома приобретались, как правило, в тех деревнях, которые в шестидесятых-семидесятых годах были объявлены <?неперспективными>.
Работающих жителей переселяли из них в головные усадьбы укрупненных колхозов и совхозов, а оставшиеся пенсионеры либо доживали свой
век в родных домах, либо на зиму перебирались к детям. В восьмидесятых-девяностых годах опустевшие дома стали заселяться новыми
жильцами - горожанами. Наследники тоже использовали их как дачи. Деревни стали вновь оживать - но только на весенне-летний сезон.
* * *
Я впервые приехала в такую деревню Новгородской области летом 1991 года. Было в ней тогда 16 домов и ни одного постоянно живущего
местного жителя. Но некоторое запустение и малолюдность пейзажа делали ее в моих глазах даже более привлекательной. Хотя половина
участков летом зарастала травой, все же хозяева если и не жили, то хоть изредка наведывались в каждый дом. Круглый год в деревне
жила всего одна семья - питерские пенсионеры-геологи. По-настоящему заброшенным был только один дом - именно его я, полюбив эти
места сразу и всем сердцем, <?купила> и потихоньку начала приводить в порядок.
Першутино находится в восьми километрах от асфальтированного шоссе, ведущего в районный центр и к железнодорожной станции. У шоссе -
деревня Миголощи с магазином, почтой, медпунктом и сельсоветом. Дороги между окрестными деревнями и шоссе каждый год размывались
водами карстовых озер, и это стало одной из непосредственных причин запустения деревень. В 1992 году нашу дорогу вдруг
отремонтировали, покрыв ее гравием. Совхоз тогда уже дышал на ладан, и большой пользы эта дорога ему принести не успела, зато сильно
облегчила жизнь нам, летним жителям. Теперь можно было не тащиться с тяжеленным рюкзаком за плечами (а везли мы с собой из города
все, вплоть до хлеба), а взять машину на станции и доехать прямо до дома. С середины девяностых к нам начали ездить автолавки:
сначала предприимчивые частники на легковушках, а лет через пять-шесть - большой фургон от коопторга, почему-то с надписью <?Почта>
на борту.
С середины девяностых наша деревня начала расти. За последние восемь лет в ней построили четыре новых дома. Это уже не деревенские
избы, как наши, а настоящие дачи, поскольку строили их жители близлежащего города Боровичи и поселка городского типа Хвойная.
Владельцы старых домов теперь наезжают почаще - занимаются обустройством своих участков. Последние годы в деревне зимуют уже две-три
семьи, да и летом она выглядит гораздо оживленней, чем 10 лет назад.
По опыту своих знакомых знаю, что похожие процессы идут в Псковской, Вологодской, Тверской областях: деревни, обреченные на
вымирание и уже оплаканные нашими писателями и публицистами, обретают новую - хотя и совсем иную - жизнь.
* * *
Летних обитателей наших деревень делят на <?местных> и <?дачников>. Если дом наследственный и им владел, скажем, еще покойный дед, то
ты местный, пусть даже родился в городе (в 1992-м таких домов в нашей деревне было шесть, теперь один продали). Если же дом куплен
пришлым человеком, то его хозяин - дачник. Поэтому дачниками считалась даже упомянутая семья питерских пенсионеров, хотя они жили в
деревне круглый год и первыми в округе юридически оформили покупку.
Местные приезжали к нам из Миголощей по весне на тракторах или летом с косами: вокруг нашей деревни оставались небольшие островки
полей, в первой половине девяностых они еще засевались кормовыми культурами, а затем были отданы бывшим работникам совхоза под
сенокосы. К августу до нашей деревни добредало стадо, и коровы разгуливали по улицам и неогороженным участкам. Помню свой ужас,
когда в первое свое, еще <?гостевое>, лето спустилась в подпол и обнаружила там корову (дверь подпола открывают в солнечные дни для
просушки). Впрочем, корова моего вопля испугалась не меньше и с громким мычанием немедленно выбралась наружу, оставив на земляном
полу лепешку на память.
Местных можно было попросить перепахать трактором участок (в начале девяностых - за бутылку, <?твердую валюту> в то дефицитное,
талонное время, позже - за небольшие деньги). У проезжающих мимо деревни лесников покупали дрова. Деревенских нанимали на
строительство, ремонт, колку дров. А еще они по весне или осенью совершали набеги на наши дома: почти каждый год пара домов
оказывалась обворованной.
В нашем сообществе <?дачников> сложился некий образ местного населения: поля забросили, хозяйство развалили, работы нет, вот и воруют
и, конечно же, пьют. Я тоже разделяла общее мнение, пока не оказалась в 2003 году в ставших уже родными местах не как <?дачница>, а
как социолог-исследователь[1].
* * *
Миголощи мне никогда не нравились, особенно в сравнении с Першутино. Наша небольшая деревня вся в горках и впадинках, окружена лесом
и небольшими полями-опушками, так что, стоя на каком-нибудь пригорке, ты не умозрительно понимаешь, что земля круглая, и кажется,
шагнешь вперед - и ощутишь под ногами ее движение:
Миголощи, напротив, кажутся плоскими и скучными. Расположена деревня у шоссе на равнинном участке. По другую сторону шоссе -
плоскость большого поля, где раньше сеяли кукурузу, а теперь местные жители сажают картошку. И даже обрамляющий селение и поле
сосновый лес не скрашивает этого невыразительного плоского вида. Несколько улучшила картину недавно отремонтированная каменная, 1812
года, церковь (на самом деле Миголощи - село, но иначе как деревней их не называют). Ее свежие бело-голубые краски, особенно в
солнечный день, оживляют пейзаж.
Но, судя по тому, что моим коллегам Миголощи вполне приглянулись, моя неприязнь к ним во многом объяснялась личным опытом. Мне не
однажды приходилось топать туда пешком, а когда пройдешь девять километров по гравийной дороге, да без намека на тень, и выйдешь на
унылую, пустую и пыльную площадь перед магазином, где негде присесть и передохнуть, а обратно предстоит плестись с наполненным
рюкзаком, то неброская деревня вряд ли покажется тебе привлекательной. Впрочем, бывала я там только по крайней необходимости.
В общем, ехала я туда без всякого энтузиазма. Хотелось в родные першутинские стены, а предстояло снимать дом у незнакомых людей. Но
все же наличие дома в Першутино отчасти облегчало мне <?вход в поле>, делая меня в какой-то мере <?своей> для здешних жителей. (Вскоре
выяснилось, что невестка нашей хозяйки школьная учительница Татьяна и ее старшая сестра Надежда, агроном, родились и выросли в
купленном мною першутинском доме.)
Изо дня в день мы с коллегами осваивали деревню и окрестности, знакомились с людьми, и постепенно мое первоначальное впечатление о
ней стало меняться. Обнаружилось, что сразу за околицей - замечательной красоты озеро, и там же равнинный пейзаж сменяется
живописными холмами. На одном из таких холмов, все в соснах, раскинулось сельское кладбище с часовней. Вообще сосна здесь главное
дерево, и в борах, окружающих деревню, невольно вспоминается пастернаковское: <?И так неистовы на синем разбеги огненных стволов>. Но
главное, что деревня стала постепенно обретать лицо, я знакомилась с новыми людьми, и за каждым из них была целая жизнь, история
села.
* * *
История эта типична для северо-западного Нечерноземья. До 1965 года в Миголощах был колхоз им. Жданова, затем его объединили с пятью
другими колхозами и преобразовали в совхоз <?Ждановский>. Через год, правда, зачем-то разделили его на два совхоза. Лет десять
укрупненный, по профилю животноводческий, совхоз существовал без особых изменений: дирекция и сельсовет находились в Миголощах, но
фермы оставались в основном на прежних местах.
Все эти укрупнения, разукрупнения, преобразования имели целью поднять производительность сельского хозяйства. Однако к желаемым
результатам это не привело: массовый отток сельского населения в города (и в первую очередь из Нечерноземья) с началом кампании по
паспортизации в 1960-х годах - широко известный факт. В 1962 году в Хвойнинском районе насчитывалось 2 358 крестьянских дворов, в
которых было 2 530 человек трудоспособного (допенсионного) возраста. В 1974-м дворов уже 1 422, а трудоспособных - 1 433
человека[2]. То есть за 12 лет трудоспособное сельское население района уменьшилось почти вдвое.
Можно взглянуть на этот процесс и <?изнутри>. Сестры Надя и Таня, выросшие в Першутино, два первых класса закончили в соседней
деревне Опарино, где была начальная школа. Затем их отправили в Миголощи, в интернат при восьмилетке. Учились там дети не только из
деревень Миголощского сельсовета, но и из двух соседних совхозов. Когда Таня в 1974 году пришла в третий класс, в нем было пять
учеников - т. е. всего пять детей 1964-1965 годов рождения на два с половиной десятка деревень![3]
В том же 1974 году за подъем сельского хозяйства взялись всерьез: была принята Государственная программа развития Нечерноземья,
начатая, по обычаю, с большой помпой. В села Нечерноземья из других регионов стали направлять молодых специалистов, которые с
энтузиазмом отправлялись осваивать очередную <?целину>. В 1977 году была учреждена даже медаль <?За преобразование Нечерноземья
РСФСР>, которую успели получить 25 тысяч человек. В 1980-х годах в развитие названной программы приняли еще одну - <?Дороги
Нечерноземья>, рассчитанную на 1986-1992 годы. (Не ей ли мы, першутинцы, обязаны новой дорогой?)
Совхоз <?Ждановский> разделил судьбу всех хозяйств, охваченных Программой. В семидесятые годы значительные средства стали
вкладываться в строительство крупных производственных комплексов; один из них к 1978 году возвели и в Миголощах, переведя туда скот
со всех ферм, разбросанных по землям совхоза. У работников совхоза из других деревень выбор был невелик: либо каждый день по
бездорожью добираться до Миголощей, либо туда переселиться. Большинство выбрали последнее, среди них и родители Тани и Нади,
тракторист и доярка. В конце восьмидесятых першутинский дом они продали (я купила его позднее, уже из вторых рук).
Таким образом Миголощи стали интенсивно расти, а население окрестных и дальних деревень - еще интенсивнее редеть. Расцвет совхоза и,
соответственно, его головной усадьбы приходится на восьмидесятые годы. Таня вспоминает, как на ее глазах за несколько лет выросли
новые улицы, застроенные в основном двухквартирными домами. На деревенской <?площади> поднялись каменные здания магазина, совхозной
столовой, двухэтажный 16-квартирный дом. Однако на социальную сферу, как всегда, денег не хватило: комплексную школу-сад достроили
лишь в первой половине девяностых, а проект нового клуба так и остался на бумаге. (Сейчас, когда деревянное здание клуба закрыли за
ветхостью, клуб потеснил детский сад, заняв в нем пару комнат, а массовые мероприятия, в том числе дискотеки, проводятся в
спортивном зале школы. В бывшей совхозной столовой - частный магазин.)
Активная идеологическая кампания, интенсивное строительство, достаточно высокие заработки сделали свое дело: в восьмидесятые годы в
Нечерноземье не только едут молодые специалисты из других регионов, но и своя молодежь возвращается в родные совхозы после армии и
учебы. Миголощи не были исключением. Об энтузиазме тех лет, о том, что работать в совхозе в то время было почетно, я слышала не раз.
Один из бывших трактористов с горечью вспоминает об упущенных возможностях: мог прямо из армии поступить в военное училище, и учеба
давалась - так нет, вернулся (то, что армия в девяностых годах стала деградировать и многие военные были вынуждены уволиться, при
этом как-то не принимается во внимание).
Возвращению способствовала и система совхозных стипендиатов: молодые люди получали льготы при поступлении и повышенную стипендию, но
после учебы обязаны были вернуться в совхоз. Совхозными стипендиатками стали и сестры Надя с Таней, закончившие одна -
сельхозтехникум, другая - культпросветучилище в Новгороде. Почти все одноклассники сестер после учебы вернулись в совхоз. В
восьмидесятые годы в совхозной столовой играли много свадеб. Дети тогдашних молодоженов сейчас составляют в деревенской школе самые
наполненные классы.
Последний жилой дом совхоз построил в 1993-м, в него и въехала Таня с семьей. В результате перемен девяностых годов совхозное
хозяйство лишилось государственной поддержки и стало потихоньку разваливаться: год за годом идет сокращение посевных площадей,
поголовья скота, растет долг по заработной плате. До боли знакомая картина.
Часть работников бывшего совхоза (теперь превратившегося в кооператив), из тех, что поэнергичней, увольняются, не дожидаясь полного
развала. Восемь человек продержались <?до последнего> - всех их вместе с оставшимся скотом перевели этой весной в соседнее, пока еще
живое хозяйство. В основном это женщины, для которых рынок труда в деревне крайне ограничен: школа, магазин, почта, администрация.
Мужчинам легче: они идут работать лесниками, в дорожное и коммунальное хозяйства райцентра.
Но зарплаты, конечно, невелики, поэтому приходится подрабатывать. Танин муж устроился водителем школьного автобуса, но основной его
заработок (строительство бань, домов и проч.) приходится на лето. Поэтому, когда осенью не успели к сроку отремонтировать школьный
автобус, он только радовался. В деревне уже сложились неформальные строительные бригады, и тем, кто долго раздумывал, держась за
совхозную работу, теперь уже непросто в них вклиниться.
Некоторым удалось - в счет задолженности по зарплате - заполучить совхозную технику, теперь они подрабатывают на ней: кому дров
привезут, кому поле вспашут. Кое-кто приторговывает спиртом, а вот самогон на продажу не варят (разве что для себя).
Несколько лет назад появился еще один вид заработка: сбор ягод и грибов. В деревне, помимо коопторга, образовалось уже несколько
пунктов по их приемке. Приемщицы, нанятые заезжими предпринимателями, работают на дому, вывешивая объявления с ценами у магазина.
Собирательством занимается почти вся деревня, часто целыми семьями. Кто сколько собрал ягод и сколько выручил за день - обязательная
тема разговора даже при короткой встрече.
А что же <?крестьянский> труд и подсобные хозяйства? (Я, кстати, с удивлением узнала, что хозяйство - это живность, огороды же
хозяйством у здешнего населения не считаются.) Так вот, <?хозяйство> - коров, овец, коз, свиней и птицу - держат далеко не все, зато
вся деревня сажает и продает картофель. Поголовье же скота неуклонно снижается: без поддержки совхоза его содержать невыгодно. В
совхозе/кооперативе можно было дешево (а иногда и бесплатно) приобретать корма и - пока существовала свиноферма - поросят. Кстати,
именно поэтому увольнявшиеся не забирали свои паи: пока ты пайщик хозяйства, имеешь право на эти льготы. Да и участок под сенокос
или картошку получишь не у черта на куличках. Теперь же, когда хозяйство окончательно развалилось, все приходится покупать по
рыночной цене. Разводить поросят стало невыгодно: хорошо, если выручишь затраченные деньги, а работа и вовсе пропадет. В 1996 году
на 221 крестьянское хозяйство района приходилось 94 коровы, в 2002-м на 183 хозяйства - всего 48. В самих Миголощах в этом году
осталось около 20 коров на 130 хозяйств. Среди держателей живности совсем нет молодежи и почти нет пожилых: последним тяжело, первые
не видят в этом смысла.
В деревне пьют, в том числе и женщины. Хотя совсем спившихся не так уж много. Знаю несколько человек <?завязавших>. Знаю теперь, и
кто <?наведывался> в наши дома. Есть там такое спившееся семейство, которое называют <?Василята>, - звучит ласково, не правда ли? Двух
старших братьев недавно посадили, но подрастает младший, который чуть ли не с гордостью рассказывал нам о <?подвигах> старших и
буднично, без стеснения - о пьянстве матери и смерти отца.
Деревня уменьшается: старики умирают, кое-кто из молодых уезжает, и почти никто не рожает. В 1996 году на 150 хозяйств в Миголощах
было 407 жителей, в 2002-м хозяйств осталось 132, а жителей - 349. Но это по официальным данным, учитывающим зарегистрированных.
Реально, по свидетельству местного фельдшера, в деревне проживает 304 человека: кое-кто, не выписываясь, перебрался в более
благополучные места района или к родственникам.
Поколение <?восьмидесятников>, энтузиасты развития Нечерноземья, вряд ли покинут Миголощи: им поздно начинать новую жизнь. Но своих
детей даже самые ярые патриоты родных мест, такие как Таня с Надей, настраивают на отъезд и делают для этого все, что могут. В
деревне для молодежи нет перспектив ни с работой, ни с жильем (существующие дома не вмещают больше одной семьи). Из молодежи сейчас
возвращаются в основном неудачники, т. е. те, кто по тем или иным причинам не смог нигде устроиться. Для подрастающего поколения
родная деревня - это место, куда они будут приезжать на отдых.
<?Коллективной> жизни восьмидесятых деревне уже не вернуть. Сейчас в Миголощах около 20 домов используются выходцами из этой деревни
как дачные. Это количество будет со временем только расти. Деревенская повседневность постепенно меняется. Отдельная и очень
интересная тема: как и под влиянием каких образцов происходят эти перемены. Не дело социолога давать оценки событиям и явлениям - мы
должны лишь фиксировать и описывать происходящие процессы, - но, право, я не вижу причин петь отходную русской деревне: она не
умирает, она меняется. И славу богу, ведь мы живем уже в XXI веке.
[1] Проект <?Вдали от городов. Жизнь восточноевропейского села. Деревенские жизненные миры в России, Эстонии и Болгарии>, 2002-2005
годы, поддержан фондом Deutsche Forschungsgesellschaft, проводится Центром независимых социологических исследований
(Санкт-Петербург) и Магдебургским университетом. Проект предусматривает сравнительное исследование трансформационных процессов в
постсоциалистической деревне.
[2] Иванов А. Н. Очерки по краеведению Хвойнинского района. П. Хвойная, 1997.
[3] На сегодняшний день только 13 из этих деревень имеют постоянных жителей, причем за исключением двух, расположенных у шоссе, на
каждую приходится одно-два, редко три хозяйства.