В конце двадцатых годов во время бурных социальных перемен в нашей стране из структуры общества исчезло одно из древнейших сословий. При этом, если ликвидация, зачастую физическая, капиталистических слоев города и деревни происходила гласно, с шумом на собраниях и в печати, в полном соответствии с решениями съездов и пленумов, то сословие, о котором идет речь, ушло с исторической арены совершенно незаметно. Оно как бы растаяло под лучами восходящего солнца, оставив лишь грязноватые лужицы в реминисценциях фельетонистов и политинформаторов.
Между тем это сословие - не будем интриговать читателя, мы говорим о сословии горожан, ведь именно так можно перевести привычное французское его название <?буржуазия> - итак, это сословие имело давнюю и интересную биографию, оно древнее нашей государственности, памятник в честь тысячелетия которой установлен в Новгороде, и на протяжении этого времени было едва ли не самым активным участником нашей политической истории. Оно мелькает перед глазами историка на торжищах и войнах, в смутах и молебствиях, с алебардой в руке или с молотком сапожника, с кистью художника или пером писца, топором строителя или поповским кадилом. Оно творило свои легенды об удачливом Садко, выдвигало государственных деятелей, юродствовало на площадях, строило, торговало, ковало мечи и раскрашивало ткани, писало, скрипя гусиным пером, прошения и летописи, копалось в огородах и сидело в приказах и присутствиях, да всего и не перечесть, слишком уж это было разнородное сообщество, которое объединяло лишь оторванность от земли, от хлебопашества и от владения пашней.
До промышленной революции заметная часть сословия горожан (ремесленники) была занята производством товаров, т.е. продуктов труда, предназначенных не для конкретного потребителя, заказчика, а для рынка. Но часть горожан с самого возникновения городов получала свои доходы за службу и обслуживание: служили государству в стрелецких полках и царских кабаках, в приказах и департаментах, во дворцах и острогах; служили в храмах, гимназиях, больницах, в музеях и академиях, в пожарных командах и на телефонных станциях; служили частным лицам дворецкими, прачками и секретарями, дворниками и шоферами, управляющими и клерками. И, наконец, горожане так называемых свободных профессий обслуживали разнообразные потребности собратьев-горожан в театрах и судах, в строительстве и архитектуре, в газетах и журналах:
Занятие этих горожан объединяет единый корень в их названиях: служба, обслуживание, прислуга, и это не случайное лингвистическое явление. Эти горожане на протяжении всей истории выходили на базар жизни с одним товаром: своей способностью, со своим умением производить определенную работу, нужную потребителю, т. е., как говорят в политической экономии, со своей рабочей силой. Но результат их труда, проданного нанимателю, попадал не на рынок, а непосредственно в сферу потребления, т.е. не приобретал форму товара, даже если имел материальный вид.
Таким образом, основой доходов горожан, занятых на службе или в обслуживании, всегда была их собственная стоимость, определяемая стоимостью ее воспроизводства с учетом платежеспособного спроса на рынке труда. Капитал, собирая бывших крестьян и ремесленников на мануфактурах, фабриках и заводах, создавая тем самым рабочий класс, не изобретал новые формы экономического общения, а использовал традиционную систему рынка труда с привычной обществу оплатой по стоимости рабочей силы. Но перенесенная в сферу товарного производства, эта система отношений позволила капиталисту вполне легально забирать прибавочную стоимость товара, произведенную трудом наемных рабочих.
Великая Октябрьская Революция ликвидировала сословия капиталистов и землевладельцев, тем самым покончив с отчуждением прибавочной стоимости в пользу частных владельцев земли и капитала. Однако, Революция на первых порах ничего не изменила в положении сословия горожан, в котором ремесленная, производящая товары часть была уже ликвидирована развивавшимся капитализмом. Оставшаяся служивая и обслуживающая часть горожан (название <?мелкая буржуазия> в силу сложившихся стереотипов искажает в нашем понимании ее истинный состав и значение) в экономическом плане продолжала существовать за счет продажи своей рабочей силы на уже социалистическом рынке труда, но прежнее ее название и роль в буржуазном обществе оставались неприятным клеймом, мешавшим ей в новой жизни и отделявшим ее от победивших производительных сословий, несмотря на ее активную роль в революции (впрочем, по обе стороны фронта). Поэтому большинство горожан, занятых физическим трудом - извозчики и дворники, ремонтники и парикмахеры - приписались к гегемону, в рабочий класс, остальные же, долгое время носили ничего экономически не значащее имя <?спецов>.
Официально провозглашенный после ликвидации НЭПа принцип оплаты по труду был, во всяком случае, неприменим к служивым горожанам, поскольку он имеет смысл либо в областях с достаточно однородным трудом, либо предполагает возможность сведения каждого вида труда к некоторому общему знаменателю - абстрактно-человеческому труду, что реализуется только в товарном производстве. Но труд горожан всегда был слишком разнообразен, с одной стороны, а с другой стороны, при товарном производстве, как указывалось выше, горожанин выставлял на рынок только самого себя, а его труд поступал непосредственно в потребление, минуя рынок, т.е. не принимал никогда формы абстрактно-человеческого труда, основы эфемерной субстанции стоимости. И хотя этот факт никогда не признавался советской экономической наукой, в СССР по крайней мере для служащих горожан продолжал существовать рынок труда.
Если правду говорят, что Сталинская Конституция была составлена Николаем Ивановичем Бухариным, то трехчленный состав нашего социалистического общества, зафиксированный в ней -рабочий класс, крестьянство и интеллигенция в качестве прослойки - это была последняя услуга, оказанная им сословию горожан в конце его трагически завершившейся жизни. Сталин <?проглотил> этот экономический фокус. Вообще-то он не был слишком силен в теории, к тому же проблема служащих горожан никогда не была в фокусе исследований коммунистических теоретиков, занятых, в основном, сферой производственных отношений, которая со временем стала традиционно ограничиваться собственно производством. Кроме того, социально-политическое единство советского общества в тот период, в преддверии мировой войны, приобретало исключительно важное значение. Как бы то ни было, сословие исчезло, и горожане получили равные с другими классами права в новом обществе.
2. КОММУНИЗМ И ЛИБЕРАЛИЗМ
Экономическая трактовка происхождения идеологий сейчас встречается в штыки практически во всех политических течениях, в ходу рассуждения о правах человека, геополитических устремлениях этносов, государственных интересах России и пр. Этим потоком квази-ученых фраз размывается исходное значение идеологий, их связь с интересами конкретных людей.
Между тем современный коммунизм есть естественная идеология рабочего класса и крестьянства, сложившаяся в условиях товарного производства в классовом обществе. Его суть скорее в отрицании, нежели в установлении нового и выражает прямые экономические, можно сказать, меркантильные интересы производящих товары сословий. Никто не должен присваивать прибавочную стоимость произведенного мной продукта, все, что мы наработали, должно принадлежать нам. Вот, пожалуй, и все азы коммунизма. Все остальное является лишь развитием этого категорического императива, либо схоластикой, типа рассуждений о формах распределения по труду или уравнительно. Последнее, впрочем, имеет и историческое основание: сословия, занятые индивидуальным трудом - ремесленники и крестьяне - склонялись к распределению по труду, в то время как на фабриках и мануфактурах, где труд был значительно унифицирован, уравнительность распределения находила больше сторонников.
Заметим, что в обществе с развитым разделением труда, такая идеология могла возникнуть лишь в условиях товарного производства, где рынок определяет общественную необходимость затраченного на производство изделия труда.
А что же служивые и обслуживающие горожане? Требование полного возврата стоимости произведенного продукта работнику им чуждо, ведь они не производят товаров, но лучше жить хотят все, поэтому их главный сословный интерес - в увеличении своей рыночной цены. Но как этого достичь? А по-разному, ведь рынок есть некоторая стихия, в том числе и рынок труда, здесь каждый может вертеться по своему, вы только не мешайте, уберите всяческие запреты, ограничения, сократите до минимума фискалов, упростите выдачу лицензий, дайте человеку свободу действовать в своих интересах. Удачливому и проворному повезет, приветствуйте это и не давите его административно и экономически.
Рынок есть рынок. Здесь открывается возможность некоторой формы квази-эксплуатации: если вы накопили небольшой капитал, например, будучи талантливым лекарем, вы можете расширить свой бизнес, наняв менее удачливых своих коллег, и немножко недоплачивая им их рыночную цену, немножко обдирая своих клиентов, доверяющих вашему апробированному искусству, получать уже не только свою цену, но и прибыль на вложенный в дело капитал. Конечно, и цена ваша и прибыль оплачиваются либо из необходимого, либо из прибавочного труда рабочего и крестьянина, но в денежных купюрах стерты следы происхождения их стоимости, и вы уже можете чувствовать себя со своей клиникой полностью равнозначным какому-нибудь Форду с его автомобильными заводами. Рынок есть рынок, и цена работника на нем может определяться помимо стоимости его воспроизводства целым рядом привходящих обстоятельств. Так хозяин, нанимая себе секретарей и охранников, заинтересован в их верности, что естественно стоит дополнительных затрат.
Рынок есть рынок, но и здесь возможно некоторое регулирование стихии, о чем прекрасно знают государственные чиновники, во все эпохи умевшие устанавливать себе повышенную цену, как законно, путем утверждения себе соответствующих окладов, так и менее легальными способами.
Итак, дайте каждому равный шанс на рынке жизни, пусть каждый суетится и ловчит в меру своих способностей, уберите запреты и рогатки, главная задача - успех, мерило его - деньги. Эта идеология - известная как либерализм - непосредственно проистекает из экономического положения горожан, она возникла и развивалась веками в их среде, и достигала иногда поэтических высот, как например, в декларации прав человека и гражданина.
Здесь следует отметить еще одно обстоятельство: коммунистические требования товаропроизводителей, в принципе, у каждого из них - крестьянина, ремесленника, рабочего коллектива предприятия - ограничены произведенной ими стоимостью, и каждый производитель, находясь в здравом уме и твердой памяти, полностью отдает себе в этом отчет. Суммарный доход всех горожан в экономически замкнутом или находящемся в экономическом равновесии с остальным миром обществе, также ограничен: он не может превышать прибавочной стоимости, произведенной в обществе, а также части цены рабочей силы товаропроизводителей, если труд некоторых профессий традиционно учитывается в стоимости рабочих и крестьян. Однако, это обстоятельство является слишком абстрактным для отдельного экономического субъекта из среды горожан, верхний предел дохода для него субъективно не существует. Грубо говоря, им всегда мало, и эти рассуждения справедливы для горожан, если они существуют, при любой экономической формации.
Но позвольте, - заметит читатель, - в нашем то обществе они же исчезли, с этого автор и начал свою статью.
3. КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ ГОРОЖАН
Я думаю, что моими читателями, если таковые найдутся, будут в большинстве своем исчезнувшие некогда горожане. Их исчезновение недаром было названо выше фокусом: в руках опытного фокусника на наших глазах исчезает некий предмет, и хотя мы, зрители, не смогли заметить техники этого дела, тем не менее, мы прекрасно знаем, что предмет этот на самом деле не исчез, он где-то спрятан, замаскирован - в широком рукаве фокусника или в этом столике с двойным, дном. Где-то он существует.
То же произошло и с сословием горожан. А что еще ему оставалось делать?
В революции оно просто потонуло в массе вышедших на историческую сцену мужиков. Семь миллионов вооруженных крестьян и рабочих, сведенные во фронтовые и резервные полки и отряды красной гвардии знать ничего не желали о либерализме, а требовали земли, мира и власти. Но земля в общинном владении - это же для тех, кто на ней не работает, значит конец земельной ренте, прибылям ипотечных банков, домовладельцев и земельных спекулянтов, а в конечном итоге - уменьшение доходов города; мир - это ведь разрыв с западным <?цивилизованным> миром, а власть - об этом лучше и не говорить... Однако слишком велика была многомиллионная масса крестьян и рабочих, затопившая города Российской империи, и в результате все политические силы горожан-демократов первого призыва, от Милюкова до Мартова, оказались выметенными на помойку истории.
К концу двадцатых годов сословие горожан пришло потрепанным и поредевшим в результате гражданской войны, эмиграции и возвращения некоторой своей части назад в деревню в поисках более сытой жизни. Ликвидация НЭПа, казалось, наносила ему последний удар, после которого оставалось ему только сложить лапки и исчезнуть. Но... Мы часто удивляемся целесообразности устройства живых организмов и поведения их сообществ в природе. Эта целесообразность подчас настолько велика, что служит в устах напористых теологов - перед достаточно наивной аудиторией - доказательством существования божественного промысла. Нечто подобное имеет место и в нашем сюжете. Если бы поведение миллионов людей можно было бы спланировать на несколько десятилетий и в течение этого срока управлять им из некоего штаба, то и тогда нельзя было бы придумать что-либо более целесообразное для выживания и роста могущества сословия горожан, чем его естественное поведение в условиях развитого социалистического общества.
Именно после официальных похорон начался в истории сословия горожан период его бурного расцвета и постепенного восхождения к вершинам власти и могущест ва в нашей стране. Строились города, открывались школы и больницы, институты и лаборатории, появились метрополитен и такси, службы быта и парки культуры и отдыха. Сословие горожан всасывало в себя рабфаковцев и мужиков-строителей из глухих деревень. Даже война не прервала этого процесса, а содействовала размыванию старых стереотипов: горожанин перестал быть комической фигурой из фельетона, чудаковатый профессор в шапочке превратился в гордость государства, энергичного творца прогресса и технической мощи, девочка-буржуазка в матроске выдвинулась на лирические, а иногда и героические роли молодого созидателя нашего будущего.
Этот процесс немедленно отразила наша литература: пролетарская литература, начинавшая яркими именами Горького и Маяковского, заканчивалась кавалерами Золотой Звезды и семьей Рубанюк, в первые ряды литературных персонажей выходили интеллигенты, жившие не хлебом единым, звездные мальчики и мальчики из приморских городов. Даже ортодоксальный Константин Симонов главными лицами своей трилогии о войне сделал горожан-интеллигентов. Лишь великий Шолохов, пережив свое время, оставался одиноким выразителем мировоззрения трудового крестьянина.
<?Новый мир> Твардовского, возможно, вопреки субъективным желаниям главного редактора, стал органом самопознания и самоутверждения горожан, ведь исчезая с политической арены в начале тридцатых годов это сословие было в массе своей субъективно честным и искренне желало ассоциироваться с новым миром. Время для понимания своих частных интересов пришло лишь после выполнения этой первой задачи, и прославленное ныне поколение шестидесятников с азартом и мукой решало эту проблему. И оно с успехом решило ее. Горожанин и интеллигент стали наиболее привлекательными фигурами нашей жизни, на их фоне крестьянство и рабочий класс приобрели зачастую черты отсталости и комизма, появилось употребление слова <?гегемон>, примерно, с тем же эмоциональным оттенком, как ранее, в двадцатые годы произносилось слово <?бывшие>. Одновременно существенные изменения происходили и в других областях жизни страны, главным из которых был фактический, без баррикад и перестрелок, захват служащими горожанами реальной власти в государстве. Этот переворот не был бескровным, он сопровождался жестокой борьбой, втянувшей в себя всю страну. Жертвами его стали миллионы людей на громких политических процессах и на закулисных заседаниях троек, людей, большей частью не понимавших ни причин борьбы, ни своей роли в ней. Нынешние перевертыши списали все эти жертвы, конечно, на счет уже затухавшей в то время пролетарской революции, которая вблизи, впрочем, была по словам Троцкого, как и всякая революция, весьма непривлекательным зрелищем.
В результате под полами сталинской шинели возникло уникальное для XX века общество, в котором сословие, бывшее дотоле всегда в услужении, стало господствующим. Ему досталась огромная и богатейшая земля, заселенная мужественным и трудолюбивым народом с высочайшей культурой и вековыми коммунистическими традициями. Народ этот, недавно свергнувший паразитическую угнетавшую его надстройку, шел с готовностью к новому миру в этом уникальном обществе, прикрытым постепенно ветшавшими коммунистическими лозунгами.
И как же распорядилось этим историческим шансом служилое сословие? Оно постаралось преобразовать это общество по образу и подобию своему, превратив остальные сословия также в наемных служащих. Марксизм с его центральной идеей освобождения рабочего класса мало подходил в качестве идеологической базы для такого преобразования, однако другого под рукой ничего не было, и были потрачены усилия тысяч людей (правда, не слишком талантливых) для препарирования и перелицовки наследия великого мыслителя под нужды новых властителей. В результате возник действительно новояз: понятия, некогда ясные и прозрачные для людей, приобрели фантасмагорический, вывернутый наизнанку смысл.
Понятие обобществление, т.е. передача в распоряжение людей, обратилось в огосударствование, т.е. подчинение сложной иерархии, нависавшей над людьми. Свободный труд превратился, как и предсказывал Лев Толстой, в принуждение к труду. Свободное объединение работников на земле приняло известные формы колхозов с полным отчуждением земледельцев от земли, от своего исконного права и долга самостоятельно обрабатывать ее. Само слово свобода в истолкование жрецов служивого сословия превратилось в свою противоположность, в слепое подчинение власти и обстоятельствам, полностью утратив свой сладкий вкус: да и действительно, какое может иметь слуга представление о свободе? Свобода нужна самостоятельным работникам, творцам, а для служивого человека в ней появляется нужда, если только он становится господином. Да кто ж ему это позволил бы? Новое господствующее сословие не только наложило жесткие рамки на все остальное общество, но и в самом себе учредило жесткую иерархию.
Классовая солидарность никогда не была характерным его качеством. Оно, конечно, расслоилось на враждебные друг другу и остальному народу группы, и стало под прикрытием красных знамен и партбилетов тянуть на себя и власть, и богатство. Государственные чиновники, установив себе в первую очередь на рынке труда максимальную цену, начали постепенно увеличивать объем своих привилегий и накапливать личные богатства, сначала в форме сокровищ: золота, камушков, валюты.
Наиболее зажатой оказалась собственно наиболее значимая для общества часть горожан, включая такие группы, как медики, преподаватели, научные работники, т.е. та массовая интеллектуальная среда, которая всегда являлась основным носителем идеологии сословия в целом при всех общественных укладах, поскольку по роду своих занятий она составляла стабильное ядро мелких горожан: именно в этом ядре люди сохраняли свои профессии пожизненно, становясь действительно элитой общества - Мастерами своего дела.
Мелкие горожане, с завистью наблюдая жизнь своих преуспевающих в партийно-государственном аппарате товарищей по классу, пытались повысить свой статус как легальными, так и другими способами. Наибольший эффект это давало в области снабжения, торговли и криминального бизнеса, особенно при п оддержке со стороны власти.
Объединение усилий этих трех частей горожан сулило большие выгоды, и оно осуществилось - ведь материальный интерес способен размыть любые преграды. Сращивание партийно-хозяйственной номенклатуры, торгового капитала и теневого бизнеса произошло, создав особо затхлую атмосферу поздне-советского периода, прорезаемую изредка вспышками уголовных скандалов, тайной подоплекой которых была почти всегда подковерная борьба за власть и капитал, тайной, впрочем, лишь номинально, поскольку понимание происходящих процессов давно уже распространилось во всех слоях общества, и в первую очередь в среде производящих классов, создав барьер отчуждения между рабочими, крестьянами и некогда их властью.
Дальнейшее очевидно: сословие горожан открыто вышло на митинги и демонстрации со своей идеологической платформой, к этому времени оно составляло едва ли уже не большинство в населении Советского Союза и имело подавляющее численное преимущество в его основных политических центрах: в столицах, областных городах, научных городках, в курортной и портовой зоне.
Этим немедленно воспользовались (впрочем, как всегда в истории) крупные горожане, выкинув надоевшие им знамена и партбилеты, ликвидировав ненавистные ОБХСС и партконтроль и открыто провозгласив свою власть, вслед за чем тотчас же приступили к разделу между собой общенародной собственности, оставив остальных горожан наслаждаться столь милой их сердцу идеологией либерализма в действии. Происшедшие при этом междуусобицы вокруг Белого дома не втянули в свою орбиту рабочих и крестьян. Впрочем, противоборствовавшие стороны и не пытались этого сделать, относясь к ним с естественным недоверием и опаской.
Эта контрреволюция застала врасплох коммунистических идеологов, и кого только не винили в ней: и генсеков, и журналистов, и некое сословие партноменклатуры (идея, впрочем, восходящая еще к Л.Д. Троцкому), и мировой сионизм, лишь только мы с тобой, мой уважаемый читатель-горожанин, остались вне подозрений, о нашем существовании ведь и до сих пор никто не догадывается, а зря.
4. ОБ ИСТОРИЧЕСКОМ ОПТИМИЗМЕ
Есть ли основания для исторического оптимизма у тех, кто стоит на стороне эксплуатируемых трудящихся классов? - Ведь существующая власть опирается, как указывалось выше, на самый многочисленный класс нашего общества, реализуя в принципе его политические установки, идеология либерализма стала официальной идеологией режима. Дважды на выборах горожане поддерживали неудачного кандидата в Политбюро, а затем его протеже из КГБ, и есть ли основания полагать, что даже при дальнейшем ухудшении экономического положения страны они встанут в один строй с рабочим классом, а не бросятся под твердую руку какого-нибудь генерала, обещающего сохранить поток импортных шмоток на базарах и бесконечных телесериалов на экранах? Здесь следует учитывать два ключевых момента.
Во-первых, если коммунистические требования рабочих и крестьян являются реалистическими в том смысле, что их осуществлением можно достичь провозглашенной цели - отменить частное присвоение прибавочного продукта труда этих классов, т.е. на деле ликвидировать эксплуатацию человека человеком, то либерализм как программная идеология сословия горожан является социальной утопией в отношении своей главной цели - обеспечить благоденствие и процветание этого сословия.
В замкнутом обществе или в обществе, находящемся в экономическом равновесии с окружающим миром, совокупный доход сословия горожан, как это указывалось выше, все же ограничен, но при капитализме львиная доля его прибирается к рукам владельцев капитала. Добиваясь свободы предпринимательства для себя, горожане волей-неволей обеспечивают такую же свободу и капиталисту, за что собственно капитал и поддерживает либерализм как общественную идеологию, поскольку капитал сам по себе общественной идеологии не имеет. Вернее, идеология самого капитала настолько примитивно аморальна, что выставлять ее на публичное обозрение и неприлично и опасно.
Кроме того, в либерализме заложена возможность расслоения самого сословия горожан. Мелкая буржуазия ежечасно, ежесекундно рождает крупную буржуазию, - это было сказано несколько десятилетий тому назад, и ныне демократически настроенный горожанин, с возмущением наблюдая рост богатств и могущества черномырдиных, потаниных, лужковых и прочих борис абрамычей, имеет возможность - хотя и редко ею пользуется - убедиться лично в правоте ленинского анализа.
Таким образом, для подавляющего числа горожан либерализм оборачивается своей противоположностью: бесправием, неопределенностью будущего, а то и просто бедностью, и в этой связи коммунистические требования рабочих и крестьян, на практике приводящие к примерно уравнительному перераспределению прибавочной стоимости, созданной в обществе, являются реальным выходом из общества недопотребления, реальным экономическим интересом, служащим основанием для политического союза рабочих, крестьян и большей части горожан в современном обществе.
Второй ключевой момент для исторического оптимизма выходит за рамки собственно политической экономии, которая, как и всякая научная дисциплина, исследуя объект, создает прежде всего некоторую абстрактную модель этого объекта, отражающую его наиболее существенные с точки зрения данной науки свойства. Политическая экономия изучает экономические связи человека в обществе и оперирует с абстракцией, которую можно назвать экономическим человеком. Для поведения этого объекта определяющим является экономический интерес: если он наемный работник, то поведение его определяется исключительно поиском максимальной оплаты:
Но реальный человек - широк, значительно шире своего экономического образа, и хотя экономические интересы играют очень большую роль в статистическом поведении масс, однако ими не исчерпываются мотивы исторического поведения людей.
В частности, труд для большинства людей не только докучливая необходимость добычи средств существования, для нас это также возможность реализации заложенных в нас способностей, возможность творчества в широком круге профессий, причем творчества на благо своего народа, которое оценивалось ранее непосредственно более или менее широким кругом товарищей и коллег. Капитал отнимает у работника плоды его труда, в равной мере у рабочих, земледельцев и горожан, отнимает общественный смысл труда, заменяя его примитивным стимулом - деньгами. Неприятие этого рабского положения является общим и для рабочих, и для земледельцев, и для большей части горожан, т.е. общенародным, и именно это является наиболее важным фактором, объединяющим эти сословия в сопротивлении капиталу.
Таким образом, эти два момента делают возможным союз трех сословий, т.е. подавляющего большинства народа, под коммунистическими лозунгами, союз в борьбе за установление социализма и подлинного народовластия в нашей стране. Делают возможным, а это не значит - обеспечивают, победа в этой борьбе отнюдь не предрешена.
Реализация этой возможности зависит от способности оппозиционных сил организовать и вывести на реальную борьбу трудовые сословия нашей страны, но состояние этих сил в настоящее время таково, что реальных успехов здесь, по-видимому, не предвидится, и это связано, в первую очередь, с их обращением назад, в наше прошлое.
Конечно, обещания КПРФ увеличить до достойного уровня пенсии и обеспечить регулярную выдачу зарплат вызывают ностальгию по временам реального социализма, правда, преимущественно у людей старшего поколения, но материальные лишения, если они не чрезмерны, никогда не толкали народы на активные выступления. Как писал Троцкий, ухудшение экономического положения народа непосредственно после Октября не оттолкнуло рабочих от революции, на что рассчитывали либеральные и мелкобуржуазные политики. Люди, особенно молодые, как показывает история, редко выходят на борьбу, тем более, связанную с риском для жизни, за лишний кусок масла. Побудительным стремлением всех великих переворотов было стремление народа к освобождению, к свободе.
Но КПРФ сохраняет полную приверженность иерархическим построениям недавнего прошлого. Ее оппоненты по оппозиции, нередко называющие себя левыми, в большинстве своем открыто призывают припасть к бронзовым сапогам свергнутого кумира. Те немногочисленные группы, которые формально отрекаются от великого вождя, продолжают в идеологической сфере пользоваться разработанным им новоязом, полагая иногда осознанно, что отношения практического коммунизма с идейными парадигмами исторического Маркса останутся сложными и в будущих революциях и пролетарских диктатурах. Критическое преодоление наследия господства служилого сословия пока остается делом врагов коммунизма, что, конечно, печально, хотя, может, здесь и есть сермяжная правда: враги сделают это дело основательнее и беспощаднее. Коммунизм должен избавиться от иллюзорных призраков прошлого, чтобы, как выразился однажды Э. Фромм, <?создать мир, который бы не нуждался в иллюзиях>.
