Разговор с племянником Свиридова - А. С. Белоненко (*+)
Главное в Свиридове
Субботним июньским вечером мы встретились в редакции с публикатором этой книги, племянником композитора музыковедом, президентом Национального Свиридовского фонда Александром Сергеевичем БЕЛОНЕНКО и редактором издательства <?Молодая гвардия> Людмилой Александровной БАРЫКИНОЙ. Встречи этой мы ждали с большим интересом. Не так часто в нынешней жизни потомки великих людей оказываются достойными хранителями их памяти. Тем более важно было встретиться с Александром Сергеевичем - сама книга говорила о том, что ее составитель чрезвычайно бережно и честно отнесся к наследию своего великого родственника, к его памяти. Человеку, чуждому образу мысли, жизненной и творческой философии Свиридова, этот труд был бы не под силу. Сын Тамары Васильевны Белоненко (в замужестве), родной сестры Георгия Васильевича, оказался не только хранителем внешних черт Свиридова, но и духовно родным ему человеком.
===========
Георгий Свиридов с племянником Александром Белоненко на даче в Жуковке (один из последних снимков).
В нашей беседе, как и в книге, постоянно присутствовало столь понятное, благородное и редкое ныне желание оградить трактовку творческой судьбы Георгия Васильевича от случайного, личностного, бытового.
- Главное в Свиридове - это музыка, - говорит Александр Сергеевич. - Поэтому и в книге предпочтение отдано его записям обо всем, что касается дела его жизни. Это одновременно и ключ к пониманию его личности.
Если же говорить о его мысли, выраженной словом... Думаю, мы должны понимать это так: как любой крупный художник, он фиксировал свои впечатления, они отражают его сокровенное, его реакцию на жизнь. Но говорить, что в этих записях полностью выражено его миросозерцание, я бы не стал. Он, без сомнения, искренен в написанных и произнесенных словах, но парадокс в том, что Свиридов-мыслитель видит апокалиптическую картину мира и в это же время Свиридов-композитор создает божественную музыку. Его <?Песнопения и молитвы> абсолютно противоречат тому, что им написано в тетрадях.
- У читателей сложилось впечатление, что и в жизни он умел видеть, а скорее всего жаждал разглядеть что-то обнадеживающее, дающее веру в народ. Вот как-то очень трогает небольшая запись о женщине-астрономе и ее дочерях, которую мы приводим в газетной публикации. И не только она. Свиридов всегда горячо радуется проявлению человеческого в людях, каким-то чутко подмеченным явлениям в народе - будь то новые для того времени писательские имена, хорошая передача по радио или просто случайная встреча с добрыми людьми. Но одновременно с этим - неподдельное страдание, боль от всего, что недостойно, что унижает Россию. Нетрудно заметить, что горечь превалирует:
- Вы знаете, я думаю, что любой большой художник всегда воспринимает жизнь трагически. Мы как-то раз с ним говорили об этом - я был совсем мальчишка, - но мне запомнилась, открылась простая мысль: человек, увы, смертен, он уходит из жизни, но жизнь сама по себе прекрасна, вечна. Мироздание Свиридов воспринимал как гармонию, но трагедия заключается в том, что человек преходящ в этом мире. Это по-настоящему глубокая трагедия человеческого существования вообще. Думаю, что такое понимание присуще любому творцу, который пытается в звуке, в слове, в картине увековечить эту жизнь и остаться в ней. Вот ты играешь Моцарта, говорил мне Георгий Васильевич, и он живет, потому что живет его дух:
Но это высший, философский уровень творческого сознания, если так можно сказать. Постоянная борьба между темными и светлыми сторонами самой земной жизни, между духовным в природе человека и низменным - разве не трагедия? В жизни чаще побеждает низменное. Искусство же стремится утвердить высокое, духовное начало. По крайней мере - русское искусство.
- Музыка Свиридова для русских людей очень родная, близкая. Кажется, что она была всегда - как <?Во поле березка стояла>... Как это сложилось, сформировалось у него?
- Все отмечали феномен русскости музыки Свиридова. Он и сам это понимал прекрасно. Не то что намеренно это формировалось: мол, буду русским. Это невозможно измыслить, его национальное чувство органично присуще ему. Его творческая судьба сложилась под влиянием многих обстоятельств не только в музыкальной среде, но и в обществе. Ведь это очень тесно связанные миры:
Л.А. Барыкина: Еще древние китайские философы говорили, что тот, кто владеет музыкой, тот владеет народом и государством. Все строительство духовной и государственной жизни пронизано мелодией или ее отсутствием в музыке. Духовная и государственная жизнь определяется той музыкой, что звучит в стране.
- Георгию Васильевичу близко такое понимание древних философов: строй музыки соответствует состоянию общества - нестроению в нем или гармонии, соразмерности.
Это может показаться наивным, но он исходил из убеждения, что тональность в музыке отражает гармонию и порядок в обществе. Если в музыке превалирует философия хаоса, если в ней отсутствует тональность, то общество хаотично, бездуховно. Впрочем, первопроходцев, открывателей этого страшного мира хаоса в музыке, Свиридов ценил, но все, что создавалось после них, в том числе и у нас, в России, считал вторичным. Он полагал, что последователи композиторов, открывших додекафонию, подняли технологию самого музыкального производства на высокий уровень, но там нет главного - первооткрывательства.
Чтобы понять, в чем состоит новизна Свиридова, надо представить, что он преодолел.
Его молодость пришлась на 20-е - 30-е годы, а это было время борьбы вообще со всем русским в России. Молодой Свиридов тоже прошел искушение западным современным искусством, но взгляды менялись. Да, ранние увлечения Дебюсси, Стравинским чувствуются в его музыке. Но он понял, инстинктивно ощутил как великий художник, что музыка стоит на распутье. Великая Отечественная война определила, что наш народ должен воспрянуть, понять себя, осознать свой путь. Вот поэтому Свиридов себя как творца рассматривал в русле становления национального самосознания после войны. В сущности, он сделал то же, что Глинка - после Отечественной войны 1812 года.
А в это время официальная идеология говорила о пролетарском интернационализме. И не только у нас - на Западе все национальное трактовалось в сравнении с Гитлером. Если национальное - значит фашизм. У нас также в определенных кругах любили сопоставлять Гитлера и Сталина. Это такой идеологический жупел был, с которым приходилось считаться.
С другой стороны, при Хрущеве получила реабилитацию музыка Шостаковича и Прокофьева, их опыт стал диктоваться чуть ли не как государственная эстетика. Сейчас мало кто задумывается об этом явлении. Но давайте вспомним, что Прокофьев - композитор русского модерна, который складывался в 10-е годы ХХ века. Ясно, что, как музыкант, Свиридов его ценил. Но это был композитор именно дореволюционный. Когда формировался молодой Свиридов, будучи учеником Шостаковича, тот дореволюционный русский модерн уже не мог выразить состояние русского общества после революции. Представьте: 1923 год, только что закончилась Гражданская война, страна в разрухе, поднимается с огромным трудом и муками, а Прокофьев сидит в Чикаго и пишет <?Любовь к трем апельсинам>. Эта музыка была очень далека от России. Он потом и вернулся, и прожил здесь, но так и не сумел передать ее страсти, ее страдания, ее трагедии. Это сумел сделать Шостакович. Поэтому к Шостаковичу более сложное отношение у Свиридова. Были у них и разрывы, но было и очень трепетное отношение Георгия Васильевича к нему, как к учителю. Дмитрий Дмитриевич из них двоих был более опытным, более деликатным, Свиридов - более ершистым. Но разные характеры вовсе не мешали Шостаковичу сыграть огромную роль в творческом становлении Свиридова. Однако чтобы стать самим собой, крупный художник должен от чего-то отталкиваться, идти своим путем, что-то отрицать и противопоставлять свое - это основное. В музыкантской среде, увы, сегодня придают какое-то значение их личностным отношениям. Это не главное. Суть в том, что Свиридов стал Свиридовым, а не <?маленьким Шостаковичем>, как язвил И.Дзержинский.
- Если говорить упрощенно, схематически, то авангард был неким наднациональным искусством. Да и пришел он к нам с Запада - не только в музыке, но и в живописи, отчасти - в литературе так называемой исповедальной, когда метания, иррациональное видение мира одной, как правило, болезненной, надломленной души возводятся в ранг высшей общечеловеческой ценности. А все, что не связано с индивидуализмом, представляется вторичным, даже низким. Ведь в этом - прямое отрицание русского мира с его общинными, коллективистскими ценностями.
- Да, существует расхожее мнение, что музыка наднациональна, дескать, звуки понятны всем.
Но Свиридов увидел, что у русской музыки есть два пути: или обратиться к России и говорить со своим народом на русском музыкальном языке, или отвернуться от него и провозгласить путь музыкального глобализма. Он считал, что музыка - это язык, как и речь, поэтому необходимо сохранить высокий музыкальный русский язык. Он почти всегда был связан со словом в творчестве, с песней, стихом. А авангард принципиально инструментален. Шнитке возьмите: в основном - инструментальная музыка. Но Шнитке делал это сознательно и, к чести его надо сказать, никогда и не выдавал себя за русского, хоть и жил в России. Никого не обманывал и не рядился в русский кафтан. Он понимал, что у него свои национальные и культурные корни, не русские.
Свиридов - это композитор, который начал движение прямо противоположное тому, что происходило в мировой музыке. Вот в этом и состоит его новаторство. Он обращался к хорам, к слову, к живому певческому голосу. Он говорил, что связан со словом и, чтобы понять его музыку, надо, чтобы было понятно и слово. Это, между прочим, хорошо понимал Шостакович, особенно когда речь шла об опере, о так называемом исполнении на языке подлинника. Когда итальянцы поют на русском <?Князя Игоря>, например, то кто их поймет? Русские слушатели? Но они просто не понимают слов, которые чудовищно искажаются. А что дает такое исполнение <?на языке подлинника> самим итальянцам или англичанам? Ничего! Человеческий голос низводится до уровня музыкального инструмента.
- Но ведь то же происходит сегодня у нас, в России, на эстраде, в сфере бытовой музыки! Возьмите песни, что звучат по радио и телевидению: они поются или на английском языке, или на таком русском, что это уже и не язык, а какая-то абракадабра. Оказывается, этот процесс - изъятие слова, смысла - идет полным ходом. И если в мире высокой музыки ценители могут еще хоть музыкой наслаждаться, то для массового слушателя и это считается необязательным:
- Бытовая и высокая музыка на самом деле связаны гораздо теснее, чем это представляется со стороны. Конечно, бытовая музыка более подвижна, подвержена изменениям, моде. Но в ней и выражается общее состояние музыкальной культуры страны. Не случайно поэтому Георгий Васильевич очень внимательно следил не только за высокой музыкой, но и за бытовой. Он прекрасно знал всех исполнителей, песенные коллективы.
У него есть любопытные мысли о том, что будущее музыки как раз будет связано не с тем, что происходит в так называемой высокой сфере, а с тем, что породит бытовая музыка. Почему? Потому, что песня осталась носителем ладового сознания, а симфония от него ушла, выстроила какой-то абстрактный музыкальный язык <?воляпюк>, понятный и доступный только посвященным или делающим вид, что они таковы. Песня, романс, обращаясь к массам, остались ладовыми. Именно в силу этого бытовая музыка более жизнеспособна, считал Георгий Васильевич. Когда же разрушается ладовость песни, это еще в большей степени отражает хаотичность общества, чем подобное разрушение в музыке высокой. Но в последние годы он с тревогой видел, что происходит на нашей эстраде, на телевидении, в кино: Песня, по своей природе более жизнеспособная, чем иные жанры, выродилась в нечто мещанское, блатное, не развивается как жанр, а деградирует.
Ведь что произошло в мире симфонической музыки? Жанр симфонии ничего после Шостаковича не прибавил. Шостакович создал свой грандиозный симфонический мир. Но жанры тоже имеют способность жить и умирать. Была своя музыка для клавесина, для лютни. На смену этим инструментам пришли другие. То же самое происходит и с фортепиано, у которого тоже были свои великие композиторы и исполнители. Они подняли на такую высоту возможности этого инструмента, что после них уже ничего невозможно сделать нового. Сейчас как только не насилуют рояль - щиплют струны, локтями играют, но все, что можно было извлечь из него, извлекли.
А вот песня - произведение для человеческого голоса, она не должна останавливаться в развитии, потому что в самой природе человека заложено бесконечное творческое начало.
Георгий Васильевич очень ценил массовую советскую песню 30-50-х годов, но считал, что этот стиль уже в семидесятые годы обмещанился, выродился в блатной одесский куплет.
Не надо поддаваться общему мнению, что эстрада у нас всегда как бы на одном уровне, а Большой театр, Мариинка - это традиционно на высоте. Эстрадность проникла и туда. Высокое искусство стало таким же ничтожным по содержанию, как нынешняя бытовая музыка.
В одном исследовании известного американского этномузыковеда Бруно Неттла описывается любопытнейший факт. Ученые собирали фольклор одного из первобытных маленьких племен на островах в Океании. И попросили местное племя подарить им свои музыкальные инструменты. Чтобы не остаться в долгу, американцы оставили племени транзисторный приемник. Через год они вернулись. И с ужасом обнаружили, что островитяне забыли свою самобытную музыку, а лопочут то, что передают по приемнику, всю эту популярную баланду. Так погибла пусть крошечная, но самостоятельная часть мировой культуры. Ее убил музыкальный глобализм, обеднив и само племя, да, вероятно, и весь мир.
Но ведь мы - не племя на острове. У нас есть большая культура, Однако нельзя благодушествовать - облучение народа всеми этими FM- станциями и телевидением делает свое дело. Мы уже облучены англо-американской эстрадой. Но эстрада у них - это профессиональное искусство. В России же бытовое искусство никогда не было в таком положении, кроме советских лет, когда перед композиторами была поставлена задача на государственном уровне - создать высокопрофессиональное искусство для всего народа. И Соловьев-Седой, и Дунаевский - это подлинные мастера, и их песни воспитывали людей на качественной музыке. То же, что преподносится сейчас, - нелепая, бездарная самодеятельность, ужасный вкус. Слушателем этих поделок становишься порой даже помимо своей воли. Вот появилась такая музыка для шоферов. <?Ямщицкая>. Это в чистом виде блатная песня. И ее крутят во всех маршрутных такси, не спрашивая мнения пассажиров. Продаются огромными тиражами кассеты, их покупают... Шуфутинский, Гарик Сукачев и прочие, которых даже в тюрьме нельзя показывать: испортят нравы заключенных.
- Перестройщики повсюду кричали, что идеологический отдел ЦК давил на художников, что не было свободы творчества. Теперь дали свободу... Вот и имеем Шуфутинского. Сейчас, когда сняты все ограничения, не создается ничего талантливого.
- Не совсем так. Дело в том, кто диктует моду и формирует музыкальную среду. Не надо думать, что среди цензоров не было умных, понимающих людей. К тому же там были неплохие музыканты. Да, особенно тщательно оценивали текст песни. Но ведь песня тем и хороша, что в ней музыка есть. Были рамки, но было и чувство вкуса, ответственность. Однако лучшим, наиболее чутким цензором выступал сам народ. Если песня в считанные недели завоевывала популярность, то запретить ее был не в силах никакой цензор. Хорошо известно, что в свое время Никиту Богословского упрекали за низменность вкуса в песне <?Темная ночь> (разносная статья была подписана Свиридовым - Г.). Ведь там явственно звучит блатная интонация. Но песня стала любимой, разлетелась по фронтам, по окопам. Что ж делать, если она пришлась по вкусу штрафникам, а там - и всем остальным бойцам? Есть много песен, которые все-таки прорвались, несмотря на цензуру, потому что их запел народ.
У нынешнего Министерства культуры вообще нет никакой музыкальной политики. На место цензуры пришли деньги. Они и есть цензура. Кроме этого, властвующая эстрадная группировка заблокировала путь на эстраду всем, кто не примет определенную идеологическую присягу.
И в классической музыке мы сейчас переживаем один из самых провальных этапов. В истории новейшей музыки за последние два века подобной ситуации не было. Целая плеяда композиторов ушла из жизни. Нет новых имен, ярких произведений.
Отсутствие больших творцов - проблема не только российская. Она и мировая. Я слежу за современным музыкальным процессом и не могу назвать ни одного имени, за которым стояла бы какая-то новизна, нечто значительное.
Просто, мне кажется, сегодня в мире парадоксально нехудожественная ситуация. Нет ничего, кроме пересмешников, искусство опустилось до уровня студенческих капустников, КВН. Да это и не искусство уже...
Очень тревожный и горький факт. В первую очередь - для исполнителей. Ведь исполнительское мастерство никогда не бывает оторвано от творчества. Сегодня есть в стране замечательные коллективы, дирижеры. Но мало кто понимает трагедию Темирканова или Гергиева. Для того чтобы они двигались дальше в своем мастерстве, им нужна музыка не просто новая, а равнозначная классике. Ведь даже на обозримом нами времени как было? Появились Рахманинов и Скрябин - и возникла плеяда выдающихся пианистов московской школой первой половины ХХ века. Музыка Прокофьева была новой, и появились новые исполнители. Среди них - Рихтер. Все великие немецкие дирижеры - это прежде всего великая немецкая музыка от Бетховена, Вагнера до Рихарда Штрауса и Густава Малера. Она родилась, и появились дирижеры.
Что вынужден исполнять Темирканов? <?Мертвые души> Щедрина или <?Петра Первого> Петрова? А ведь это замечательный музыкант, но войдет ли он в историю с этими произведениями? То же - и в опере. Движение в театре может произойти, когда появится новый композитор, равный Верди, Вагнеру или Мусоргскому.
- Когда в жизни происходит нечто героическое, как Победа, то это рождает в людях, прежде всего в художниках, яркий отзыв. Время героев ушло. На первый план вышли коммерсанты, рязановские <?старые клячи>, владельцы гаражей с их мелкими страстями...
- Доведу вашу мысль до конца. В искусстве сдвиги происходили всегда после страшных, кровавых событий - после войн, революций. Появлялось новое ощущение жизни. Поэтому не дай Бог, чтобы случилось что-то подобное... Хотя порохом пахнет все время. Георгий Васильевич говорил (это было в 80-е годы), что заканчивается третья мировая война. Он все это предчувствовал, говоря о мировом хозяине, который диктует свои правила в жизни, в политике, в том числе и в искусстве.
Я увидел это своими глазами на недавних юбилейных торжествах в Ленинграде. Искусство сделалось придворным в худшем смысле, предметом для употребления. Темирканов, этот большой мастер, дирижировал в зале, где слушатели запивали музыку шампанским! Искусство, как очередная смена блюд на столах! Как Гайдн у князя Эстергази. Прислуга - вот нынешнее его положение. Искусство потеряло общенародный смысл, перестало быть выразителем народного идеала. Сами музыканты понимают это и остро переживают.
В царской России хоть были аристократы, настоящие ценители высокого искусства, образованнейшие люди. А тут - мещане, и они диктуют свои вкусы. Искусство утрачивает высокое предназначение воспитывать и пробуждать чувства, мысли, оно стало гедонистическим, этакой <?музычкой> для отдохновения после трудов - праведных, неправедных - не важно.
- Этакий российский вариант <?американской мечты> - быть потребителем всего: пива, мыла, машин, искусства, когда помыслы сосредоточены на собственной плоти. Где ее слаще, жирнее тешат, там и Отечество. Нынешнее американское понимание культуры - потеха. Не потому ли мюзикл подается и нашим людям как высший образец искусства?
- Да, это очевидно. И это тоже - влияние процесса глобализации в музыке, как и в экономике, в политике, в идеологии вообще.
Возвращаясь вновь к юбилейным торжествам в Ленинграде, могу сказать, что там это проявилось особенно остро. Чуть ли не главным музыкальным событием стала премьера мюзикла: <?Анна Каренина>. Представляете? Это - 300-летие Петербурга. Просто срамотища! Но дело в том, что мюзикхолльность веет в воздухе, в залах консерваторий, театров. И не важно, что исполняют - очередной опус какого-то Тютькина или <?Героическую> Бетховена. И то, и другое звучит облегченно. Так что положение высокой музыки ничуть не менее тревожно, чем бытовой.
Л.А.Барыкина: Нынешнюю нехудожественную, как вы выразились, ситуацию в России можно сравнить с духовной оккупацией. Но подспудно все же бьют чистые ключи. Народ еще не убит. <?Партизанским> методом создаются, возникают стихийно творческие объединения, светятся самобытные, истинно русские таланты. Вот возникло движение <?Бездомные поэты> - на периферии, не в Москве. Оно объединило очень талантливых молодых людей. Вероятно, что-то похожее происходит и в музыкальной среде. Эти родники важно поддерживать, пропагандировать. Конечно, возможности у патриотов в этом отношении невелики, не сравнить с телевидением. Но кто нам сказал, что выходить из окружения легко? Вся история России свидетельствует: трудно! Однако у нас есть откуда черпать силы и веру, есть такие великие учителя, как Георгий Васильевич Свиридов.
