| От | Георгий |
| К | Георгий |
| Дата | 21.07.2004 23:21:13 |
| Рубрики | Тексты; |
Горькая правда или злой миф? О секретаре Горького (*+)
<?ЛГ>-ДОСЬЕ
Горькая правда или злой миф?
================================================
Она позвонила в редакцию на следующий день после публикации моей статьи <?Горького <?заказывали?> (<?ЛГ>, ? 15, 16 - 20 апреля) об
обстоятельствах возвращения М. Горького в СССР. Представилась Анной Петровной Погожевой. Коротко похвалив статью (что было, не
скрою, приятно), она вдруг спросила:
- А почему вы назвали секретаря Горького Петра Крючкова <?тайным агентом НКВД>?
- Потому что он был тайным агентом НКВД, - бодро, как отличник на экзамене, отвечал я. - Это сейчас всем известно. Он был связан с
шефом НКВД Генрихом Ягодой...
- А почему в таком случае вы не называете <?агентом НКВД> сына Горького Максима? Он ведь ещё в ЧК работал.
- Ну да... Максим... - пробормотал я. - Он этого и не скрывал... Простите, с кем я говорю?
- С дочерью Петра Петровича Крючкова.
- ...
Сколько раз говорил себе: будь осторожнее с историей! Особенно с близкой. Помни мысль героя рассказа Чехова <?Студент>: <?Прошлое,
думал он, связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого>.
На другом конце провода со мной говорила дочь человека, ещё со страшных петроградских времён 1917 - 1921 гг. являвшегося членом
<?семьи> Горького. В неё, как известно, входили не только родные люди, но и М.И. Закревская-Бенкендорф, художник И.Н. Ракицкий,
племянница В.Ф. Ходасевича Валентина Ходасевич и др. Крючков имел, как все члены этой странной <?семьи>, своё домашнее прозвище -
Пе-пе-крю. До самой смерти Горького он был его бессменным секретарём, а после смерти возглавил его музей. В 1938 году Крючков вместе
c Бухариным, Рыковым, Ягодой и двумя врачами Горького - Левиным и Плетнёвым - был осуждён за убийство <?великого пролетарского
писателя>, а также его сына Максима. Приговорён к смертной казни и расстрелян.
Конечно, я знал, что этот суд проходил с чудовищным нарушением всех возможных юридических правил, включая главнейшее - презумпцию
невиновности. Председательствующий на этом балаганном процессе В.В. Ульрих начал допрос подсудимого (но ещё не осуждённого) Петра
Петровича Крючкова беспардонно циничной фразой:
- Подсудимый Крючков <...> расскажите вкратце о ваших преступлениях.
И он рассказал... И все они (21 человек) рассказали... Как они убивали Горького, Куйбышева и Менжинского. Как шпионили на Германию,
Англию и Японию одновременно. Как готовили покушение на Ленина и Сталина.
Если поверить хотя бы десятой части того, что наговорили на себя эти люди, недавно бывшие крупными партийными лидерами, чиновниками,
докторами, секретарями, то этих <?злодеев> следовало даже не расстрелять... Четвертовать на Красной площади! Но советская власть и
лично товарищ Сталин были так к ним милосердны, что этих <?чудовищ> всего-навсего расстреляли. А троим из них даже подарили жизнь...
вместе со сроками заключения: 25, 20 и 15 лет.
Потом их посмертно реабилитировали <?за отсутствием состава преступления>. Кроме Генриха Ягоды. Кстати, почему кроме? А он, видите
ли, всё равно виноват. Но только уже в другом. В том, что принимал участие в преступлениях Сталина. Да, но тогда его судили не за
это. Тогда его (и их всех) судили, между прочим, за то, что они якобы пытались подорвать сталинский строй и уничтожить лично
товарища Сталина.
Я слушал всё, что ровным, спокойным голосом рассказывала Айна Петровна о дальнейших мытарствах семьи и родственников Крючкова, но
думал о другом. О своей невольной оплошности. Насколько мы ещё морально не оправились от наката <?красного колеса>! Не стали
нормальными, цивилизованными людьми. Ведь в самом деле в 1988 году Пётр Петрович Крючков был официально оправдан как осуждённый по
подложному делу на балаганном процессе. Оправдан по всем статьям. Следовательно, продолжать инкриминировать ему то, что
инкриминировалось на процессе, - значит не уважать правосудие своей страны. Так мы уважаем правосудие своей страны? Или нет?
Когда Погожева закончила говорить, я сказал:
- Напишите нам это.
Это всё, что я мог сказать в своё оправдание.
Осторожнее, осторожнее с историей XX века! Она всё ещё кровоточит.
Павел БАСИНСКИЙ
====================================================================================
Я собираю все публикации об А.М. Горьком не только потому, что любовь к его творчеству привита мне с детства в семье, где очень
чтили это имя, но и потому, что всегда в тени его стоит имя его бессменного секретаря - Петра Петровича Крючкова, обвинённого вскоре
после смерти писателя в страшных злодеяниях - <?тайный агент НКВД>, <?пособник Ягоды>, <?убийца Горького и его сына Максима> - и
расстрелянного в марте 1938 года. Имя моего отца.
Сижу среди вороха пожелтевших бумаг, газетных вырезок, рукописных заметок, ксерокопий из старых книг, охваченная горестным чувством
потери того, кого не имела никогда, хотя всю жизнь думала и тосковала о нём.
Из раннего детства смутно вспоминается человек в очках, стоящий в проёме двери нашей с братом детской комнаты, и осторожное ощущение
какой-то близости и недозволенности. Потом в большой чёрной машине этот человек везёт нас с мамой за город, совсем в другой мир, где
много высоких деревьев, а старший брат Максим шепчет мне на ухо, что это <?отец>, слово мне тогда непонятное, но впоследствии больное
и острое.
Вскоре в доме поселился страх, весёлая мама перестала смеяться и по ночам жгла в туалете книги, горький запах долго не выветривался
из квартиры. Страх и неуверенность передавались детям, хотелось спрятаться, стать незаметными, рождалось чувство незащищённости.
Когда я подросла и поняла, что в семье предполагается наличие мужчины, я спросила маму об отце, она ответила, что он самый хороший
человек на свете. Для начала мне этого было довольно. Было что-то в глазах мамы, что заставило меня прекратить расспросы. Но
постепенно страх ушёл в глубину, жизнь продолжалась.
Зияющую пустоту мужского начала в семье заполнил замечательный человек Анатолий Данилович Бедеров. Весёлый и добрый, он принял на
себя натиск нашей детской дотоле невостребованной любви и щедро ответил взаимностью. Каждый вечер мы с братом ждали его в прихожей у
двери. Он всегда появлялся с какими-то маленькими подарками, и начинался праздник. Едва сняв пальто, он затевал с нами шутливую
возню, становился на четвереньки и с гиканьем возил нас по квартире.
Но началась война и он, близорукий научный сотрудник, ушёл навсегда с отрядами народного ополчения под Вязьму. Уже без него в
эвакуации родился мой младший брат Алёша.
Отцов не стало в большинстве семей, это уже не рождало вопросов, но вернулось чувство уязвимости. Для жизни не хватало важного
звена. Я стала искать, из обломков памяти, обрывков речей складывать образ. Вспоминалось, как мама резко и испуганно обрывала
старшего брата, который в детских ссорах <?обзывал> меня Крючковой. Однажды, роясь в книжном шкафу, я нашла между страниц пожелтевшую
маленькую фотографию с криво оборванной надписью внизу. С неё смотрел мужчина в очках, тот самый из раннего детства, родной и
далёкий. Далее я, отождествляя лицо с фотографии, фамилию Крючкова и страх мамы при произнесении её, поняла, что его репрессировали.
Это понятие было мне уже знакомо, т.к. многие друзья мамы, известные мне, как дядя Ефим или тётя Шура, были арестованы и имена их
произносились шёпотом. В дальнем углу книжного шкафа я нашла стенограмму Бухаринского процесса и внимательнейшим образом
проштудировала её. Хотя я давно пользовалась школьными учебниками с заклеенными портретами неугодных вождей и кое-что начала
понимать, признательные показания потрясли меня. Но я им не верила, за ними стояли пытки, боль и страх за близких. Это были слова
сломленных людей.
Я сразу повзрослела и грустное знание своё спрятала глубоко, но перестала верить советской <?правде>, обрела уверенность в своей
правоте и стала осторожной. Жизнь продолжалась. Мне удалось кончить Московский университет благодаря прочерку в метриках и в анкетах
в строчке <?отец>. Началась взрослая жизнь - семья, сын, работа, экспедиции.
Только в 1961 году опять же из косвенных замечаний я поняла, что у Крючкова был сын Петя. Через справочное бюро я узнала его адрес и
пришла к нему сказать, что я, судя по всему, его сводная сестра. Для него это было полной неожиданностью. А я, увидев его комнату с
развешанной для просушки палаткой, штормовкой, брошенной на стул, открытую банку рыбных консервов, почувствовала родную душу
бродяги.
Были долгие разговоры. Петя мало помнил отца, чуть больше - мать. Фотография этой красивой женщины была приколота к стене. После
ареста родителей бабушка со стороны матери, спасая внука от детдома, увезла его в глухую деревню Тульской области, но вскоре там
умерла. Мальчик остался один в незнакомом месте, среди чужих людей. Он ушёл в подступавший к деревне лес и, найдя яму под вывернутой
сосной, устроил себе жилище, благо было лето. Питался сырыми овощами с соседних огородов, иногда там же находил оставленные куски
хлеба. Видимо, его всё-таки подкармливали. Осенью его разыскал дядя, брат матери. Забрал к себе, он и вырастил Петю. Но в институт
его не взяли, с расстрелянными родителями в то время это было нереально. Он окончил техникум и всю жизнь работал в авиации по
обслуживанию самолётов. Институт смог окончить только после реабилитации расстрелянной матери в 1956 году. Я познакомила его с моей
мамой, Петя был чуток и галантен, а мама пришла в некоторое смятение, но, успокоившись, подтвердила нашу родственную связь, впервые
признав меня дочерью Петра Петровича Крючкова. Мы подружились, но вскоре Петя женился и надолго исчез из моего поля зрения.
Зато в моей жизни объявился дядя - Георгий Петрович Крючков, младший брат моего отца. Я иногда видела его и раньше в нашем доме, но
не отождествляла со своим родственником. Он приходил к маме, они пили чай и подолгу разговаривали о чём-то. Когда мама его
легализовала, к моей великой радости, у меня появились сразу две сестры: дочь Георгия Петровича - Марина и её сводная сестра Наташа,
совершенно родные мне души. От их матери, Лидии Михайловны я впервые услышала о семье Крючковых и бесконечно благодарна ей за эту
информацию, за её память. С её согласия в конце своей статьи я приведу практически полностью одно её письмо, которое содержит эти
сведения.
В феврале 1988 года Пётр Петрович Крючков был полностью реабилитирован <?за отсутствием в его действиях состава преступления>. Это
был грустный праздник. Но вскоре и он был омрачён статьёй В. Костикова в первом номере журнала <?Огонёк> за 1990 год, оскорбляющей
память моего отца. Это потрясло многих и побудило мою мать написать тогда гневное письмо главному редактору журнала <?Огонёк> В.А.
Коротичу, о том, что Вячеслав Костиков, совершенно игнорируя прошедшую реабилитацию, повторяет по отношению к П.П. Крючкову лексику
печально знаменитого Бухаринского процесса 1938 года, как будто не знает, что на нём обвиняемые оговаривали себя под изощрёнными
пытками. Сейчас вновь оперировать обвинениями Ежова и Вышинского стыдно.
Странное дело, но именно после полной реабилитации моего отца полился поток грязи в его адрес. Наряду с вышеупомянутым Костиковым
Вульф, Ваксберг, Кузьмин и иже с ними повторяют те же обвинения, которые были ему предъявлены в том страшном 1938 году и
опровергнуты теми же органами в 1988-м. Пятьдесят лет несправедливого чёрного позора. Может быть, хватит?
На вопрос: какими документами располагают эти авторы? - они ссылаются друг на друга и пугаются, услышав, что не всех Крючковых
перебили и есть ещё живые родственники, которые вправе подать в суд за клевету на невинно расстрелянного. Создался опасный злой миф,
очерняющий память убитого человека, который не может ответить.
Но могут ответить свидетельства его современников. Вскоре выходят в печати воспоминания моей матери Алмы Кусургашевой о Горьком в
последние годы его жизни (1928-1936 гг.) и его окружении. Приведу небольшой отрывок из этих воспоминаний.
<?Максим прожил на этой земле всего тридцать шесть лет. Он умер от крупозного воспаления лёгких 11 мая 1934 года. Смерть его была
окутана тайной, которая стала почти непроницаемой после право-троцкистского процесса. Я знаю, что обвинение в смерти Максима было
предъявлено Крючкову и доктору Левину. Меня уже тогда поразила нелепость этого обвинения. На протяжении всех восьми лет моего
знакомства с этой семьёй я видела только тёплые дружеские отношения этих людей. В те злополучные майские дни меня в Горках не было,
но несколько лет спустя я узнала правду от сестры Павла Фёдоровича Юдина... - Любови Фёдоровны Юдиной, с которой я дружила.
В майский праздник 1934 года на даче у Горького в Горках собралось, как всегда, много гостей... Юдин и Максим, прихватив бутылку
коньяка, пошли к Москве-реке. Дом стоял на высоком берегу, для спуска к реке была построена длинная лестница, а перед лестницей
симпатичный павильон - беседка. Зайдя в беседку, они выпили коньяк и, спустившись к реке, легли на берегу и заснули. Спали на земле,
с которой только что сошёл снег. Юдин-то был закалённый, он <?моржевал>, купался в проруби, что вызывало интерес и восхищение. Максим
же, прожив довольно долгое время в тёплой Италии, закалённым не был. Да и вообще, он не обладал крепким здоровьем. Юдин, проснувшись
раньше, не стал будить Максима и пошёл наверх, к гостям.
В это время из Москвы приехал П.П. Крючков, задержавшийся в городе по делам. Он встретил поднимавшегося по лестнице Юдина и спросил:
<?А где Макс?> Юдин ответил, что он спит на берегу. Узнав об этом, Крючков быстро сбежал по лестнице к реке. Он разбудил Макса и
привёл его домой. К вечеру у того поднялась высокая температура, и через несколько дней он скончался от крупозного воспаления
лёгких. Врачи делали всё, что было возможно, но спасти его не удалось. Ведь тогда не было пенициллина>.*
В этом отрывке приведены реальные обстоятельства болезни Максима Пешкова, которые совершенно исключают вину Крючкова в смерти сына
Горького. А ведь это обвинение Крючкова было одним из самых тяжких.
Почему же, несмотря на реабилитацию, не прекращаются потоки брани и недоброжелательности в адрес П.П. Крючкова? Ещё Ромен Роллан,
осторожно присматриваясь к секретарю Горького, отметил его весьма незавидную роль в связи с его обязанностью производить отбор
корреспонденции. <?Так же он отбирает посетителей. Тем самым навлекает на себя много подозрений и ненависти. И он это знает>.
Оберегая больного А.М. Горького от натиска посетителей, его секретарь стоял между ним и армией молодых, напористых советских
писателей и разнообразных просителей. Он играл роль <?фильтра>, принимал <?удар> на себя и ясно осознавал, какую массу врагов он
наживает. <?Мне это отольётся>, - говорил он обречённо, и <?отлилось>, ещё как! Даже время не может отмыть его от той давнишней злобы.
Ему не могут простить этого до сих пор уже не те, а нынешние, тоже напористые и не сомневающиеся. Они, кроме присущей им очевидной
трусости, ещё и недобросовестны, иначе они могли бы прочитать в ХIV томе Архива А.М. Горького (Неизданная переписка. - М.: Наука,
1976) строки из тёплых писем самого Алексея Максимовича, высоко оценивающего подвижническую деятельность своего секретаря. Вот
несколько отрывков из писем А.М. Горького П.П. Крючкову:
31 октября 1924 г. из Сорренто
<?Теперь, по тону письма вижу, что Вы на <?посту> и что роль <?Дизеля> продолжает увлекать Вас. О голове, превратившейся в самопишущую
машинку, Вы написали хорошо. Не хочу говорить Вам комплименты, - уже говорил и очень искренне говорил, а всё-таки скажу: настоящую
человечью жизнь строят только художники, люди, влюблённые в своё дело, люди эти - редки, но встречаются всюду, среди кузнецов и
учёных, среди купцов и столяров. Вот Вы один из таких художников и влюблённых. Да>.
23 декабря 1926 г. из Сорренто
<...желаю найти в России работу по душе и встретить людей, которые оценили Вашу энергию так высоко, как я её ценю и как она того
заслуживает. И чтобы Вы нашли товарищей, которые полюбили бы Вас, как я люблю.
Крепко жму руку, дорогой друг мой.
А.Пешков>.
4 февраля 1927 г. из Сорренто
<...когда я буду богат, я поставлю Вам огромнейший бронзовый монумент на самой большой площади самого большого города. Это за то,
что спасли мне мои книги. Кроме шуток, горячо благодарю Вас>.
Может быть, эти строки заставили бы задуматься вышеупомянутых хулителей, прежде чем выливать на могилу невинно расстрелянного П.П.
Крючкова помои, заваренные ещё в застенках Лубянки в 1938 году?!
Вместе с сестрой Мариной мы начали поиски места его захоронения. Но сведения о подобных местах были абсолютно засекречены, открыты
они стали только в 90-х годах. Благодаря огромному труду работников <?Мемориала> и Сахаровского фонда сейчас частично восстановлены
расстрельные списки, в которых обозначены имена наших родных - Петра Петровича и Елизаветы Захаровны Крючковых наряду с именами
Артёма Весёлого, Бориса Пильняка, Сергея Эфрона, Николая Бухарина... Они зарыты с тысячами других невинно казнённых людей в земле
спецзоны <?Коммунарка>, переданной в 1999 году Русской православной церкви. Сейчас здесь, на крови возводится храм Святых
Новомучеников и Исповедников России. А надгробием им будет наша светлая не осквернённая память.
Письмо Л.М. Смирновой г-ну Кузьмину
<?Господин Кузьмин!
В 9-м номере журнала <?Молодая гвардия> за 2001 год я прочитала отрывок Вашего романа <?Возмездие> - <?Последний полёт буревестника>.
Меня насторожила, огорчила и больно ударила фраза: <...В доме воцарилась Мура, кольцо с александритом украсило волосатую лапу
Крючкова. Так в отместку Горькому Мария Фёдоровна решила одарить услуги своего молоденького секретаря:> (Кстати, Петру Петровичу
Крючкову в то время было 29 лет и он уже закончил юридический факультет Петербургского университета.) Здесь эта грязь коснулась и
М.Ф. Андреевой.
Я не уверена, что мне удастся прочитать весь Ваш роман, так как я очень пожилой человек, но почти уверена, что ничего доброго о
Петре Петровиче Вы не напишете, так как продолжение романа, наверное, не обойдётся без того, чтобы сообщить читателям о том, что
Пётр Петрович был агентом НКВД, что он пьяница, отталкивающей внешности, что он причастен к смерти А.М. Горького и его сына. Я об
этом говорю так потому, что многие, кто писал об Алексее Максимовиче: Шкловский, Ваксберг, Костиков и др., перепевая друг друга и
ссылаясь на материалы следствия, повторяли из издания в издание эту ложь...
Моё преимущество перед вами в том, что я долго живу (мне 90 лет) и много видела.
Я хочу написать Вам о том, что знаю о Петре Петровиче и о том, какой он был на самом деле.
Я знала и помню его очень хорошо. Во-первых, нас связывали семейные узы: я была женой его родного младшего брата Георгия Петровича с
1932 по 1940 год. Во-вторых, с 1935 по 1945 год я работала в Институте мировой литературы им. Горького, где до 1938 года встречалась
с ним в рабочей обстановке очень часто, особенно когда он в марте 1937 года стал директором музея А.М. Горького, создававшегося при
нашем институте.
Внешне Пётр Крючков был импозантным: среднего роста, коренастый, со складно скроенной фигурой, всегда хорошо и элегантно одетый. В
лице запоминались толстые губы и умные карие глаза из-под очков. И то и другое унаследовали его сын и дочь.
Родился он в 1889 году в семье действительного статского советника П.П. Крючкова, по образованию ветеринарного врача, окончившего
Казанский университет, и Марии Эдмундовны из известной семьи Эйнемов.
В семье Крючковых было четверо детей, которые не только получили хорошее образование, но были научены таким понятиям, как честь,
совесть и порядочность.
Старшего сына Петра Петровича отличали ум, деловитость, доброта, такт в общении с людьми, хотя была в нём и твёрдость, особенно
тогда, когда дело касалось Алексея Максимовича и его интересов...
В семью Горького Петра Петровича <?ввёл> не Ягода, как об этом пишут некоторые <?знатоки> его биографии:
После того как Мария Фёдоровна Андреева уже рассталась с Алексеем Максимовичем, Пётр Петрович с 1916 года стал её помощником, а
затем - гражданским мужем. С 1918 года Пётр Петрович начал работать у Горького.
Теперь я расскажу о том, чего Вы, вероятно, не знаете:
12 марта 1938 года расстрелян П.П. Крючков (отец секретаря Горького), всю жизнь верой и правдой служивший своему Отечеству.
В 1956 году он посмертно реабилитирован за отсутствием состава преступления. (Документы хранятся в нашей семье.)
15 марта 1938 года расстрелян Пётр Петрович Крючков (секретарь Горького).
4 февраля 1988 года он полностью реабилитирован за отсутствием состава преступления. (Документы хранятся в нашей семье.)
17 сентября 1938 года расстреляна Крючкова Елизавета Захаровна, жена Петра Петровича.
В 1956 году она полностью реабилитирована за отсутствием состава преступления.
После этих расстрелов в сумасшедшем доме умерла родная сестра Петра Петровича - Маргарита Петровна.
Побочную дочь Петра Петровича Айну чудом спас Александр Фадеев.
После расстрела Петра Петровича и Елизаветы Захаровны сиротой остался их сын, пятилетний Петя, который совсем недавно звал Алексея
Максимовича <?дедушкой> и жил в его доме.
Для Пети (Петра Петровича-младшего) наступила жизнь одного из <?кукушат>, о которых так пронзительно написал Приставкин.
Об этом Петя помнил всю свою неустроенную жизнь, скрашенную в последние годы тёплой, почти родственной дружбой с семьёй Скибиных.
Сейчас рассекречена и стала доступна переписка А.М. Горького с П.П. Крючковым. По ней можно судить о том, как тепло относился
Горький к Крючкову, как ценил его заботу и помощь и как много Пётр Петрович работал, чтобы обеспечить больному Алексею Максимовичу
условия нормальной работы и жизни. Эта переписка готовится к печати.
Младший брат Петра Петровича Георгий, умирая, убеждал свою дочь Марину в невиновности своего брата: <?Что бы тебе ни говорили, не
верь никому. Пётр не мог убить Горького, он скорее убил бы себя. Любил он его бесконечно. После смерти Макса Пётр увидел, что тучи
над Горьким сгущаются. Несколько раз он от имени Горького обращался к Сталину с просьбой отпустить его на лечение в Италию. Сталин
отказал>.
15 марта в день расстрела Крючкова ежегодно близкие Петра Петровича: его дочь, внук, родная племянница (моя дочь) с двумя взрослыми
своими детьми посещают место его захоронения в одной из ям <?Коммунарки>. Сыну его довелось побывать здесь дважды. В 2002 году Пети
не стало.
После 1940 года у меня была другая жизнь, другая семья, другая работа. С 1948 года почти сорок лет я проработала больничным врачом,
окончив 1-й Московский медицинский институт.
С семьёй Крючковых меня связывала только моя старшая дочь, но я с большой благодарностью вспоминаю этих прекрасных людей.
Я была хорошо знакома с Надеждой Алексеевной Пешковой (Тимошей) и вместе с семьёй Горького хоронила Максима Алексеевича, с которым
тоже была хорошо знакома. Это и даёт мне право писать о том времени.
Мне бывает очень больно, когда я слышу или читаю очередную клевету и недобрые слова о Петре Петровиче.
Неоднозначно было то время, неоднозначно оно оценивается и сейчас, в начале XXI века. Фигура самого А.М. Горького представляется
более объёмной в свете последних архивных публикаций. Но сваливать все беды в доме Горького на Петра Петровича Крючкова, работавшего
с писателем практически с 1918 года и вынужденного (не по своей воле!!!) общаться с Ягодой и членами советского правительства,
демонизировать его только на основании выбитых под пытками <?признаний> или вымыслов некоторых авторов, бесконечно перекладывающих
ответственность за клевету друг на друга, представляется в высшей степени безнравственным!
Смирнова Лидия Михайловна, 30.Х.2001>.
(Ответа на своё письмо Л.М. Смирнова не получила до сих пор.)
Айна ПОГОЖЕВА
Фотографии предоставлены автором