Почему мы молчим? Уникальный случай произошел в рижском суде этой весной. Слушалось дело об изнасиловании. Жертве пятнадцать лет, свидетелей целый полк и неопровержимые улики, опрометчиво оставленные на месте преступления. Дело ясное, приговор ожидаемый, конвоиры зевают, и прокурор сидит скучный. Но что-то в воздухе витало - и непременно связанное с жертвоприношением, иначе логику судьи понять невозможно. Никем, очевидно, не предупрежденный, дурак подсудимый во всем сознался, преступление подробно описал и попросил у девчонки прощения. Но судья раскаянью не внял, улики все к черту отмел и насильника по всем статьям оправдал. Не осталась внакладе и потерпевшая сторона, которой в виде компенсации выдали изодранный в схватке лифчик.
Приговор вызвал шок. Прилипшего к скамье осквернителя родственники силой выводили из зала. Журналисты шумели и роптали, но дальше восклицаний дело не пошло. Правосудие, превращенное в игрушку для коррупционеров, не новость в Латвии, и здесь хотя бы обошлось без трупов. Хуже обстояло дело для жертвы в только что закончившемся процессе, в котором четверо полицейских обвинялись, как осторожно сказано в обвинительном заключении, в <?неоказании помощи и превышении полномочий>. На деле все было грубее и проще. Жил себе бедный рижанин Чубревич, пока один полицейский не заподозрил его в неуважении к своей сестре. Взял он с собой трех товарищей (тоже из полиции), привез их на квартиру к Чубревичу, и там хозяина били, били, били (<?превысив служебные полномочия>). Потом загрузили побитого в машину, возили по городу и опять костоломили, пока не убили насмерть. После чего привезли Чубревича в участок и свалили мертвое тело в камеру (<?не оказав медицинской помощи>). Дело замять не удалось, год тянули волынку и, наконец, передали в суд. Суд про убитого ничего не сказал, заметив мимоходом, что тот умер <?при стечении обстоятельств>. Как говорили раньше, <?волею Божией помре>. А костоломный квартет всецело одобрил и в заключение указал, что полиция действовала в установленных рамках. В рамки эти едва не забили местную прессу, томившуюся в коридоре в ожидании приговора, поскольку в зал никого, кроме вдовы, не пустили. При последних словах судьи двери распахнулись, из зала выскочил конвой и с ходу отметелил журналистов без малейшего на то повода. Помятая <?четвертая власть> шумно обсуждала в печати сей обидный казус, но судиться с полицией не решилась.
Пьяные выкрутасы, которые выплясывает латвийская Фемида, характерны для стран с распадающимся режимом, где власть, неуверенная в себе, дает всеобъемлющие полномочия структурам, обеспечивающим ее безопасность. По законам человеческой психики безнаказанность неизбежно перерождается в преступление, но принцип неотвратимости наказания не распространяется на личную гвардию капитала. Полиция буйствует, судьи штампуют нужные приговоры в обмен на разрешение воровать - правосудие терпит крах, но правительство может спать спокойно, поскольку выполнена главная задача: народ молчит, страшась своих стражей в не меньшей степени, чем обыкновенных бандитов. Симметрично произволу полиции растет и наглость криминала, который обостренным нюхом чует богатую поживу в обществе, где все покупается и продается. Через Латвию проходит наркотранзит из Европы в Россию и обратно, мафия присматривается к пустующей нефтяной трубе, замыслив заполнить гулкую емкость потоками спирта, чтобы не платить таможенникам на границе за контрабандные цистерны, с воем проносящиеся мимо ослепших пограничников.
Простые люди, которые слабо вникают в опутанную криминалом экономику, не ведают покоя дома, где их грабят профессионалы, ни на улице, где их раздевают любители. Убийства, поджоги, сифилис, 80% населения за чертой бедности, снова убийства, на этот раз серийные, - и над всем этим разноликим табором царствует костистый премьер, имеющий вид человека, потерпевшего железнодорожную катастрофу. Слабый здоровьем, он часто посещает врачей для поддержки телесной и американского посла для поддержки духовной. Можно сказать, что жизнь премьера проходит между унитазом и посольством: и тут, и там его слабит. Невзирая на столь удручающий фактор, латвийский премьер сосредоточил в своих руках вожжи всей экономической и политической жизни страны, чего с опозданием от своего балтийского коллеги стал добиваться в последнее время Путин. Латвия давно стала колонией США, и управлять ею, конечно, удобнее, имея дело с одним лидером. Прогнувшись в известной позе, латвийский бомонд с трепетом ожидает финансовых вливаний от своего всемогущего хозяина. Народ, которому никогда не перепадает крошек с богатого стола, угрюмо ждет, когда ревущие танки НАТО переползут границу, чтобы знакомым жестом положить цветочки на пыльную броню. Тех, кто колеблется - рвать или не рвать цветы, - вылечат от колебаний в ближайшем участке полиции.
Маленькой Латвии давно нет в составе Союза, и процессы в ней не представляли бы решительно никакого интереса, если бы в России не было схожей ситуации. И там, и тут власть панически боится своего народа и подминает под себя все силовые структуры, чтобы в любой день подавить любое сопротивление. И в маленькой, и в большой стране под уклон летит базисная структура государства -военно-экономический потенциал. В Латвии вовсе нет армии, в России ее добивают реформой. Экономика, хотя и в разной степени, неспособна поддерживать на плаву жизненный уровень населения. Россияне зажаты в тиски полицейщины, мафия безнаказанно грабит государство, уникальная русская духовность подменяется нищенским культом физиологии, взятым напрокат из голливудских фильмов, - налицо все признаки распада, а Путин жеманится перед камерой и строит глазки, как 50-летняя дева, которую наконец-то выдали замуж. Революция, невозможная в Латвии, возможна в России - и в этом отличие колонии от пока еще полуколонии, где нас всех ждет судьба несчастного Чубревича, безнаказанно забитого полицией.
Власть, объявившая себя безгрешной, надеется еще на один срок - ради этого в голодный озлобленный народ швыряют подачки, словно кость со своего стола. Народ-победитель, совершивший революцию, потрясшую мир, кутается в лохмотья и грызет объедки, смиренно выглядывая из нор, куда его загнала собственная глупость. Мы никогда не выберемся из нищеты, пока священный огонь памяти не выжжет подлого рабства из нашей души, пока сквозь черты каждого из нас не проступит неистовый голодный бог Правосудия. Только тогда остановится разрушительный процесс, съедающий нашу родину, словно проказа; только тогда кучка наглецов, объявивших свой режим окончательным, рассыплется в прах перед неудержимым натиском народного гнева. Эта власть сильна, пока мы молчим, но настанет день, и мы будем ее судить. Посмотрите в глаза своих голодных детей и спросите себя: что я сделал, чтобы этот день наступил скорее?