Игошин Алексей Федорович, 1921 г рождения, уроженец Алатырского района Чувашской АССР, русский (оговорюсь, что в этой группе из 12 человек было лишь двое русских, все остальные были украинцами, немой узбек в книге П.Деманта — совершеннейшая придумка), образование 5 классов, рабочий-строгальщик. Был призван в Красную Армию осенью 1940 года, служил в артиллерии, звание — старший сержант.
Далее — из установочной части приговора Военного трибунала Ворошиловградского гарнизона, вынесенного в апреле 1945 года:
«ИГОШИН 10 октября 1941 дня (так в тексте. — А.Б.), во время боевых действий в районе Каховки сдался к немцам в плен. Находясь в лагере военнопленных, ИГОШИН в ноябре м-це 1941 года добровольно поступил в немецкую полицию гор. Николаева и работал по март м-ц 1944 года. Будучи на службе в немецко-фашистских карательных органах. ИГОШИН выполнял все распоряжения немецких властей. Принял присягу на верность службы оккупационным властям. Окончил школу полицейских. До марта м-ца 1943 года ИГОШИН работал в должности полицейского управления городской полиции гор. Николаева, где получил звание «вице-капрала», в марте м-це 1943 г. ИГОШИН был назначен помощником начальника полиции 2-го участка, в январе м-це 1944 года начальником полиции 5-го района гор. Николаева».
Трибунал квалифицировал действия Игошина по ст.54–16 УК УССР (измена родине, совершенная военнослужащим) и приговорил его к 20 годам каторжных работ, поражению в правах и конфискации имущества.
На Колыму Игошин был доставлен осенью 1945 года. Был на общих работах (несмотря на 2-ю категорию труда), переводился в дневальные, затем снова на общие. В последний период — дневальный (и, по оценкам свидетелей, близкий приятель бригадира) в бригаде Тонконогова.
Худенко Василий Михайлович, 1921 г. рождения, уроженец с. Кобеляки Полтавской области, украинец, из семьи служащих, образование незаконченное высшее, в 1941 году был призван в армию, служил рядовым в артиллерийском дивизионе, в районе Днепропетровска сдался в плен, непродолжительное время находился в лагере для военнопленных, а затем по ходатайству отца, служившего инспектором народного образования при облуправе, был из лагеря освобожден.
Далее — из установочной части приговора Военного трибунала Киевского военного округа, вынесенного в феврале 1945 года:
«...ХУДЕНКО Василий в январе 1942 г. поступил в члены организации ОУН в составе которой прошел политико-пропагандистский вышкол (курсы) и получил псевдоним “Остап”.
По окончании курсов, ХУДЕНКО являлся пропагандистом ОУН гор. Днепропетровска и пропагандировал контрреволюционные идеи национализма среди украинской интеллигенции города, а также являлся политическим информатором.
В апреле 1943 г ХУДЕНКО выбыл в Ровенскую область, где вступил в банду УПА и находился в ней до момента его ареста, т.е. до 31 июля 1944 г.
Будучи в банде УПА ХУДЕНКО занимал ряд руководящих должностей, являясь политическим шефом Штаба УПА Военного округа северной группы “Заграва”, а затем после разгрома частями Красной Армии этого куреня выполнял эти же функции в курене “Горлица” при военном округе Южной группы УПА “Энел” до момента его задержания с другими участниками банды УПА.
ХУДЕНКО, занимая вышеуказанные должности в банде имел в своем распоряжении большой пропагандистский аппарат, которым он руководил по распространению немецко-украинской националистической пропаганды как среди всех участников в банде, так и среди населения.
Проходимая пропаганда ХУДЕНКО и его аппаратом была направлена против советской власти, против Красной Армии, против Советских партизан, за свержение Советского строя путем вооруженной борьбы — банды против Красной Армии за восстановление так называемого “Украинского соборного государства”».
Вместе с Худенко В.М. были судимы его отец Худенко М.И., 1899 г. рождения, и его жена Кострыба Н.Л., 1924 г. рождения. Все трое обвинялись в измене родине и участии в антисоветской организации.
Худенко М.И. и Кострыба Н.Л. были осуждены на 10 лет л/с в ИТЛ. Худенко В.М. был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу, замененному ему в марте 1945 года постановлением Президиума Верховного Совета СССР на 20 лет каторжных работ.
В Нагаево з/к КТР Худенко был доставлен в августе 1945 года. В графе «специальность» указано «инженер-строитель (незак. в/о), фельдшер». На общих работах он, возможно, не работал: в формуляре указана 2-я, а затем и 3-я категория труда (но данных о заболеваниях нет). В лагере работал художником. После побега начальник лаг. пункта №3 подписал ему не очень лестную характеристику:
«Работал художником л/п. Свою работу выполнял не удовлетворительно, порученную работу инспектором КВЧ выполнял не во время, за что имел административные взыскания (...) в быту вел себя замкнуто среди з/к з/к не общался, а также не пользовался авторитетом среди з/к з/к».
Худенко и был автором того самого дневника, который я переписал из архивного дела в 1961 году. Я еще вернусь к этому документу, когда речь пойдет о преследовании беглецов, а пока — короткая запись оттуда же биографического свойства:
«31 июля 1948 г.
(...) воспоминания о прошлых молодых годах приводят к грустным размышлениям. Сколько я учился. Недоедал. Сидел на стипендии. Окончил. Началась война. Не жил еще совсем. И вдруг на фронт. Бремя армии. Плен. Ужасы у немцев, побои, голод. Наши. Тюрьма. Лагерь. Боже мой? А годы уходят. Остался один. Брат умер на фронте в финскую войну. Отец умер. Мать пропала без вести. Близких родственников повесили еще немцы»...
Солдатов Николай Алексеевич, 1912 г. рождения, уроженец Раменского района Московской области, русский, из крестьян, образование среднее специальное, быв. член ВКП(б).
В этой группе из 12 человек Солдатов — единственный кадровый военный. Он был призван на флот еще в 1934 году, в 1938 году окончил военно-морское училище и получил звание мл. инженер-лейтенанта. Участвовал в войне с белофиннами. Участник Великой Отечественной войны с первого ее дня. Был награжден орденом «Красной Звезды», медалями «За боевые заслуги» и «За оборону Ленинграда». Старший инженер-лейтенант.
Из установочной части приговора Военного трибунала Таллинского морского оборонительного района Краснознаменного Балтийского флота, вынесенного в ноябре 1944 года:
«20 ноября 1944 года СОЛДАТОВ, приведя себя в состояние опьянения, пришел к командиру береговой базы ОБРа майору Карпинскому, получив у него разрешение, стал звонить по телефону. Во время разговора, СОЛДАТОВ начал выражаться нецензурными словами и наносить оскорбления лицу, разговаривающему с ним по телефону, и когда Карпинский приказал СОЛДАТОВУ — прекратить хулиганство, то он учинил в кабинете Карпинского дебош: разбросал со стола Карпинского служебные документы и нанес Карпинскому два удара кулаком в грудь. После этого, СОЛДАТОВ стал вынимать пистолет, но Карлинский, опередив его, обнажил свой пистолет и приказал ему выйти из кабинета».
По другой версии, изложенной десять лет спустя, в августе 1954 года, мачехой осужденного Солдатова в жалобе на имя Главного военного прокурора, причиной инцидента явилось то, что начальник береговой базы Карлинский не обеспечил приготовление горячей пищи для участников боевой операции. Солдатов, действительно будучи нетрезвым — выпил 200 гр. спирта, отправился к вышеуказанному майору и сказал, что будет звонить начальнику штаба флота, чтобы доложить об этом безобразии. Майор вытащил пистолет, Солдатов его обезоружил и все-таки позвонил начальнику штаба, после чего, бросив пистолет Карлинского, вышел из кабинета.
Далее, как было установлено на судебном заседании, события развивались следующим образом:
«Примерно в 19 часов 30 мин., выйдя от Карлинского (и приняв еще 600 гр. спирта — из той же жалобы мачехи Солдатова, хотя эта цифра и представляется мне нереальной. — А.Б.), СОЛДАТОВ взял с собой старшину Колоколова и ушел из расположения части на улицу. В это время СОЛДАТОВ, увидев идущий трамвай стал на путь и обнажив пистолет пытался его остановить. Вагоновожатый, заметив СОЛДАТОВА, сбавил ход. Пользуясь этим, СОЛДАТОВ вместе с Колоколовым вскочил в трамвай на ходу. Оказавшись таким образом в трамвае, СОЛДАТОВ вошел в машинное отделение и стал требовать увеличения скорости. Приехав на конечную остановку трамвая, СОЛДАТОВ и Колоколов вышли из трамвая.
СОЛДАТОВ, увидев около трамвая гр-ку Калле, подошел к ней и начал приставать, проявляя хулиганские действия, находившийся тут же милиционер Тамм, попросил СОЛДАТОВА прекратить хулиганство, тогда СОЛДАТОВ напал на милиционера Тамм и нанес ему несколько ударов. По дороге в отделение милиции, СОЛДАТОВ, не прекращая хулиганских действий, продолжал наносить Тамм удары. Убедившись, что он все же может быть доставленным в милицию, выхватил из кобуры свой пистолет и умышленно, в упор, произвел в Тамм выстрел. Тамм тут же скончался».
Трибунал лишил Солдатова Н.А. воинского звания — старший инженер-лейтенант и, по совокупности совершенных им преступлений, квалифицированных по ст.193–5 п. «а» (оскорбление насильственным действием подчиненным начальника при исполнении обязанностей по воинской службе) и ст.136 ч.2 (убийство, совершенное военнослужащим при особо отягчающих обстоятельствах), приговорил его к расстрелу. Через два месяца, в январе 1945 года, Президиум Верховного Совета СССР заменил Солдатову высшую меру наказания 20 годами каторжных работ.
К моменту побега з/к КТР Солдатов уже несколько месяцев исполнял обязанности хлебореза, был, как показывают свидетели, в дружеских отношениях с Тонконоговым. Однако и после всего происшедшего он писал мачехе в Подмосковье: «Он (Тонконогов. — А.Б.) мне не верил до последнего дня. Он с моих слов знал, кто я был раньше (офицер ВМФ. — А.Б.). Мы были люди разных взглядов, но мы оба — заключенные и это нас объединило».
«Именно Солдатову, — напишет в своем рассказе В.Шаламов, — принадлежит честь (стоит обратить внимание на это выражение — речь идет об убийстве надзирателя. — А.Б.) начать это дело, хотя он и был одним из последних, вовлеченных в заговор. Солдатов не струсил, не растерялся, не продал (...)». Действительно так и было, если иметь в виду начало захвата власти, — здесь и реальному Солдатову пришлось сыграть активную роль. В дальнейшем его действия, да и сами события, в которых оказывался заключенный Солдатов, мало соответствовали тому, что рассказал Шаламов.
Сава Михаил Михайлович, 1922 г. рождения, уроженец с. Остобуш Равно-Русского района Львовской области, крестьянин-единоличник, украинец, образование низшее, проживал на территории, оккупированной немцами, и в 1942 году стал «членом организации украинско-немецких националистов, выполнял обязанности заместителя станичного, принимал активное участие в снабжении банды “УПА” продуктами питания, проводил мобилизацию мужского населения в банду (...) В мае месяце 1944 года Сава вступил в банду “УПА” в сотню “Морозенко”, в которой в течении 15 дней проходил военную подготовку, после чего был отпущен домой.
В августе месяце 1944 года Сава вторично вступил в банду “УПА” в сотню бандита “Беркут” (...) находясь в банде “УПА” САВА имел псевдоним “Семен” (...)».
Военный трибунал Львовского военного округа в феврале 1945 года приговорил Саву к 15 годам каторжных работ, поражению в правах на 5 лет и конфискации имущества.
На Колыму з/к КТР Сава был доставлен в июле 1945 года едва ли не доходягой (полиавитаминоз) с 3-й категорией трудоспособности. В дальнейшем был переведен на 2-ю. Из характеристики, составленной после побега:
«Работал в лагобслуге парикмахером свою работу выполнял хорошо, услужлив с з/к з/к благодаря чего пользовался уважением как среди з/к з/к, также со стороны работников лаг. пункта за свою качественную и своевременную работу, нарушений лагерного режима не имел».
Бережницкий Осип Николаевич, 1922 г. рождения, уроженец с. Бережницы Самборского района Дрогобычской области, из крестьян-середняков, украинец, образование 5 классов, крестьянин-единоличник.
В установочной части приговора Военного трибунала войск НКВД Дрогобычской области, вынесенного в январе 1945 года, сообщается, что Бережницкий О.Н., являясь членом оуновской организации села Бережницы с мая 1944 года, выполнял обязанности коменданта, имел в своем подчинении боевую группу из членов ОУН, которой давал задания задерживать всех подозрительных лиц, проходивших через село, поддерживал тесную связь с руководителями ОУН.
Трибунал приговорил Бережницкого к 20 годам каторжных работ, поражению в правах на 5 лет и конфискации имущества.
На Колыму он был доставлен в июне 1945 года. Из характеристики, подписанной после побега:
«Работал портным, работу выполнял добросовестно не было случая не выполнения ремонтов по времю (так в документе. — А.Б.), своей хорошей работой заслуживал внимание среди з/к з/к, вживчив среди з/к з/к. Нарушений лаг режима не имеет».
Маринив Степан Васильевич, 1919 г. рождения, уроженец с. Юсептечи Стрийского района Дрогобычской области, из крестьян, украинец, профессия кустарь, был осужден в марте 1945 года Военным трибуналом войск НКВД Дрогобычской области. Его преступная деятельность зафиксирована в приговоре следующим образом: «Подсудимый Маринив с августа месяца 1943 года и по день задержания состоял членом организации украинских националистов под псевдонимом “Холодный”, исполнял обязанности связного по доставке оуновской почты из села Юсептечи и Дашова в село Стригань и обратно. Оуновскую почту получал от станичного Награняна и передавал ее Белинскому.
Кроме того, в ноябре месяце 1944 года от подсудимого Конюга через члена “ОУН” Лескив получил 70 штук контрреволюционных листов националистического содержания, которые разбросал в разных местах гор. Стрия Дрогобычской области, посещал нелегальные оуновские собрания, которые проводил станичный Попадюк и платил регулярно членские взносы по 2 золотых в месяц».
Трибунал приговорил Маринива к 15 годам каторжных работ, поражению в правах на пять лет и конфискации имущества.
Во Владивостокском отделении Севвостлага Маринив оказался в начале июня 1945 года. Первые полтора года в колымских лагерях сложились у него, видимо, трудно, он немало болел, свидетельством чего являлись 2-я и даже 3-я категории труда. В связи с этим он был переведен в лаг. обслугу и закрепился в ней.
Из производственно-бытовой характеристики: «Работал в лагобслуге сапожником, работу выполнял добросовестно и аккуратно, не было случаев невыполнения ремонтов обуви во время и не качественно своей хорошей работой заслужил доверие и уважение среди з/к з/к. Нарушений лаг. режима не имел».
Следует заметить, что профессия сапожника, как и профессия парикмахера, что кажется еще более неожиданным, были в те годы весьма дефицитны в колымских лагерях, выгод своим обладателям эти профессии сулили немало.
Пуц Феодосий Семенович, 1927 г. рождения, уроженец села Городище Слуцкого района Волынской области, из крестьян, украинец, крестьянин-единоличник.
Его вину Военный трибунал войск НКВД Волынской области установил в следующем: «(...) проживая на временно оккупированной немцами территории Волынской области, в июле 1943 года, добровольно вступал в банду украинско-немецких националистов “УПА” под псевдонимом “Град” был зачислен в сотню бандита “Нечай”.
Находясь в банде “УПА” ПУЦ имел на вооружении винтовку и 90 штук патронов, проходил военное обучение, нес службу по охране табора банды, а также неоднократно участвовал в боях, в расстрелах и граблении мирных граждан польской национальности, вел вооруженную борьбу против Красной Армии за создание “самостоятельной Украины”. Так в 1943 году, ПУЦ, в составе сотни вооруженных бандитов участвовал в расстрелах мирных жителей в селе Замогильное, Торчинского района, где бандой было сожжено 13 дворов, расстреляно 10 человек, и разграблено их имущество.
В августе 1944 года ПУЦ в составе куреня бандитов “УПА” перешел линию госграницы со стороны Польши, с целью ведения вооруженной борьбы против Советской Власти в тылу Красной Армии.
В последних числах августа 1944 года ПУЦ совместно с сотенным Крух и еще двумя бандитами, был обнаружен в укрытии в селе Рыковичи Порицкого района, подразделением красноармейцев и на предложение сложить оружие, открыл огонь по красноармейцам. В результате боя три бандита были убиты, а ПУЦ при побеге был ранен и захвачен бойцами Красной Армии».
В октябре 1944 года вышеназванный трибунал приговорил Пуца к высшей мере наказания — расстрелу. Через два месяца, в декабре 1944 года. Президиум Верховного Совета СССР заменил ему высшую меру наказания на 20 лет каторжных работ.
Во Владивостокском отделении Севвостлага Пуц оказался в апреле 1945 года. В его личном деле заключенного сохранилась характеристика, подписанная бывшим начальником прииска имени Максима Горького Глобенко задолго до рассматриваемого нами побега:
«З/к КТР Ж-15 Пуц Ф.С. на л/п №4 Н.Ат-Урях прибыл в октябре месяце 1946-го года. По прибытии з/к КТР Ж-15 Пуц Ф.С. работал забойщиком передовой забойной бригады участка №4 прииска им. Максима Горького — Бучатского. За высокопроизводительный труд и образцовую дисциплину з/к КТР Ж–15 Пуц Ф.С. заслужил внимание среди командования лагеря и руководства прииска, в следствии чего был назначен поваром лагпункта №4. Работая поваром з/к КТР Ж–15 Пуц Ф.С. является уважаемым питающихся по столовой з/к з/к и руководством лагеря, за качественное приготовление пищи и хорошее санитарное состояние столовой и кухни. Одновременно с исполнением обязанностей повара, в свободное время з/к КТР Ж–15 Пуц Ф.С. принимает активное участие в массовых ударниках, организуемых для помощи производству и лагерю. Дисциплинирован, всегда исполнителен своих обязанностей. Нарушений лагерного режима не имеет».
После побега характеристика была не столь хвалебной: «Работал поваром, во время его работы замечалось разбазаривание продуктов. 22/VII с/г было установлено подлинное разбазаривание продуктов, за что было наложено административное взыскание 10 суток ИЗО, того же дня был переведен на другую работу, среди з/к з/к авторитетом не пользуется».
Демьянюк Дмитрий Васильевич, 1921 г. рождения, уроженец г. Тульчин Ровенской области, украинец, образование десять классов, учитель средней школы, в Красной Армии не служил.
Военный трибунал войск НКВД Ровенской области, рассмотревший в марте 1945 года дело по обвинению Демьянюка в измене родине, установил, что «являясь подрайонным политреферентом, ДЕМЬЯНЮК имел в своем подчинении 4 пропагандистов, которым поручал писать антисоветские лозунги и проводить беседы с населением о помощи т.н. “УПА”.
Сам лично ДЕМЬЯНЮК написал 20 антисоветских лозунга с восхвалением фашистской организации. Также им было написано 2 лекции антисоветского содержания “Борьба ОУН” с большевизмом за свободу и независимость Украины.
В банде ДЕМЬЯНЮК находился до момента его задержания».
Трибунал приговорил Демьянюка к 20 годам каторжных работ с поражением в правах на 5 лет и конфискацией имущества.
Производственно-бытовая характеристика на з/к КТР л/п №3 Г–504 Демьянюка Дмитрия Васильевича: «Работал в обслуге лагеря водоносом: к работе относился добросовестно, не было случаев в перебое воды даже в зимнее время, среди з/к з/к пользовался авторитетом, в культурно-массовой работе принимал активное участие, нарушений лагерной дисциплины не имел».
Клюк Дмитрий Афанасьевич, 1927 (!) г. рождения, уроженец села Солов Седлищанского района Волынской области, из крестьян-бедняков, украинец, малограмотный. Был осужден Военным трибуналом войск НКВД Волынской области в декабре 1944 года за то, что, проживая «на Советской территории временно оккупированной немецкими войсками в июле м-це 1943 года вступил в банду “УПА” и в течение 3 недель заведовал кухней банды “УПА”. Собирал продукты питания. Среди жителей своего села проводил агитационную работу, призывал молодежь к вступлению в УПА.
Кроме того КЛЮК от коменданта “СБ” получил задание выявлять советский актив, но практически ничего не сделал». Трибунал квалифицировал действия подсудимого по все той же ст. 54–1а УК УССР (измена родине) и осудил его на 15 лет каторжных работ с поражением в правах на 5 лет и конфискацией имущества. Срок отбытия наказания исчислялся Клюку с конца августа 1944 года — видимо, со дня ареста.
Во Владивостокское отделение Севвостлага осужденный был доставлен 31 мая 1945 года со 2-й категорией труда. Кстати, первоначально она была установлена едва ли не каждому из будущих беглецов — видимо, сказались долгие месяцы пребывания под следствием и тяготы этапа. Однако затем у Клюка, как и у большинства названных здесь з/к КТР здоровье поправилось. 1-я категория труда Клюку была установлена в сентябре 1947 года.
Производственно-бытовая характеристика на з/к КТР л/п №3 Г–564: «Работал забойщиком в бригаде Янцевича почти не было таких дней чтобы он не выполнил своей технической нормы, премировался среди лучших забойщиков бригады, пользовался авторитетом не только среди забойщиков бригады, а и среди з/к з/к л/п. Нарушений лагерной дисциплины не имел.
Гой Иван Федорович (Теодорович), 1919 г. рождения, уроженец Люблинского воеводства (Польша), украинец, крестьянин-середняк, образование четыре класса. Был осужден в марте 1945 года Военным трибуналом Львовского военного округа за то, что «(...) в июне месяце 1944 года, находясь в группе самообороны, совместно с другими самооборонцами, принимал участие в обстреле польского населения с. Шевина.
В том же месяце добровольно вступил в контрреволюционную банду “ОУН” был назначен комендантом боевки.
Находясь в банде, присвоил себе кличку “Выщий” имел на вооружении автомат и патроны, руководил охраной окружного руководства “ОУН” для которого оборудовал укрытия».
Гой был осужден по ст.54–1а УК УССР на 15 лет каторжных работ с поражением в правах на 5 лет, без конфискации имущества (за отсутствием такового).
Производственно-бытовая характеристика на з/к КТР л/п №3 Г–431: «Работал дневальным в бригаде Тонконогова, к работе относился добросовестно и аккуратно, пользовался авторитетом не только в своей бригаде, но и среди з/к з/к л/п, хороший организатор производства, вживчив среди з/к з/к, нарушений лагерной дисциплины не имел».
Итак, двенадцать. Давайте попробуем еще раз вглядеться в судьбу каждого, чтобы выявить общие, типические черты и составить на их основе как бы коллективный портрет этой группы.
1. Год и место рождения. Почти все они были еще очень молоды в день побега и еще моложе тремя-четырьмя годами раньше, когда падали на их плечи тяжким грузом слова: «Именем Союза Советских Социалистических Республик...» — приговоры Военных трибуналов выносились от лица всей страны. Старшему, Солдатову, было в год побега 36 лет, младшим, Клюку и Пуцу, шел в 1948 году 22-й год, Янцевичу было 31, Гою — 29, Тонконогову — 28, Демьянюку и Худенко — по 27 лет, Бережницкому и Саве — по 26. Десять из двенадцати были моложе тридцати. Может быть, это не случайно, что тем, кто уцелеет после этого побега, будет 36, 29 и 27 лет (судьба Янцевича по-прежнему остается для меня под вопросом).
Местом рождения девяти из двенадцати была Украина, преимущественно — западные области.
2. Десять из двенадцати были украинцами.
3. Восемь из двенадцати по социальному происхождению крестьяне.
4. Лишь трое из двенадцати имели среднее образование, у большинства — четыре-пять классов.
5. Восемь из двенадцати никогда не служили в Красной Армии. Трое воевали непродолжительное время. Военнопленными были лишь двое. Кадровым военным, офицером, был только Солдатов.
6. Одиннадцать из двенадцати были осуждены на Украине, по месту совершения преступления или задержания. По составам преступления: один убийца, двое служащих немецкой полиции, девять — участники украинских националистических формирований. Соответственно квалификация: ст.136 ч.2 УК РСФСР; Указ ПВС от 19 апреля 1943 г.; ст.54 ч.1а, 1б УК УССР
Трое первоначально были приговорены к высшей мере наказания, замененной позднее 20 годами каторжных работ. В итоге семь участников побега имели сроки наказания по 20 лет КТР, пять — по 15. На освобождение каждый из них мог рассчитывать в лучшем случае лишь лет через 11–12, то есть году к 1960-му.
Какое отношение к себе могут вызвать эти меры наказания?
Убийство при отягчающих обстоятельствах, совершенное к тому же военнослужащим, — тут, видимо, на жестокость приговора не посетуешь. И если Президиум Верховного Совета СССР пошел в данном случае на удовлетворение ходатайства о помиловании, то сделал он это, может быть, исходя из оценки, выражаясь юридическим языком, субъекта преступления: прямой и честной была до дня 20 ноября 1944 года жизнь старшего инженера-лейтенанта, а потому мог высший представительный орган страны увидеть в нем человека, еще не потерянного для общества, а может быть, не мог тот же орган в данном случае и милость не проявить к семье убийцы — два брата Солдатова погибли в годы войны, защищая родину.
По 20 лет КТР за службу в немецкой полиции. Видимо, в те годы эта мера наказания не могла показаться чрезмерной за измену родине, совершенную в столь злодейской форме. Да и все последующие годы, вплоть до наших дней, общественное мнение полицаев не жаловало.
15–20 лет КТР за участие в националистических формированиях. Советский законодатель и стоящее за его спиной политическое руководство страны всегда были чуткими к опасности, исходившей от националистических, а потому и центробежных устремлений, ко всему тому, что подрывало национально-идеологическое единство страны. Не вдаваясь в далекую предысторию, напомню, что еще в июне 1927 года в Уголовный кодекс РСФСР, в главу «Особо опасные для Союза ССР преступления против порядка управления», была включена статья 59–7, предусматривавшая ответственность за пропаганду и агитацию, направленные к возбуждению национальной и религиозной розни. За те же действия, совершенные в военной обстановке, часть 2 указанной статьи предусматривала высшую меру социальной защиты — расстрел с конфискацией имущества.
Обращаясь к сегодняшнему дню с его разгулом националистических (а подчас и религиозных) страстей, памятуя о незаживающих ранах на территории бывшего Советского Союза, национальной рознью нанесенных, можно ли полагать для их зачинщиков какое-либо наказание чрезмерно жестоким? И как тут не вспомнить о том, что в свое время холодные просторы Колымы остужали горячие головы националистов самых разных мастей, в том числе и тех конкретных людей, чьи имена сегодня на знаменах самых яростных борцов за самостийность и незалежность.
Но и отнюдь не оправдывая те или иные действия, способствующие распространению националистических притязаний, трудно согласиться с санкциями некоторых из уже процитированных мною приговоров:
«(...) заготовил и сдал для немцев сушеной черники 1,5 тонны и сушеных грибов 3 центнера, производил отоваривание заготовок немецкими властями среди мирного населения (...)» — 15 лет КТР;
«(...) принимал активное участие в снабжении банды “УПА” продуктами питания (...) сопровождал мобилизованных (...)» — 15 лет КТР;
«(...) исполнял обязанности связного по доставке оуновской почты (...)» — 15 лет КТР;
«(...) в течение трех недель заведовал кухней банды “УПА”. Собирал продукты питания (...)» — 15 лет КТР.
Вымученные, неубедительные формулировки, а в памяти родственников, друзей, знакомых, просто тех, кто ненароком узнавал о событиях тех лет, десятилетиями тлела мысль: взяли ни за что, сломали жизнь... Эта память как страшный бич полоснет через много лет по судьбам ни в чем не повинных, совсем других людей: «Геть, москали!». А тогда, в 1948-м, эта свежая память кровоточила, она звала к мести, к насилию над теми, кто таким вот образом осуществил насилие над тобой...
Излишняя жестокость (по крайней мере, некоторых из вышеназванных приговоров) стала очевидной не сегодня. Но не скоро вращаются колеса юстиции. Только в марте 1957 г. Военный трибунал Прикарпатского военного округа, рассмотрев протест военного прокурора того же округа на приговор в/т войск НКВД Дрогобычской области от 27 марта 1945 года — через 12 лет! — в отношении Маринива С.В., который носил почту из села Юсептечи в село Стриголев и обратно, постановил исключить из приговора ему санкцию ст.2 Указа ПВС от 19.04.43 и, установив ему меру наказания по ст.54–1а УК УССР — 10 лет лишения свободы, из мест лишения свободы освободить за отбытием срока наказания. К тому моменту Маринива уже более восьми лет не было в живых.
Можно предположить, что нынешний процесс реабилитации коснулся и других из 11 беглецов, осужденных в сороковые годы Военными трибуналами на территории Украины. Но сведений о таких решениях, принятых по месту вынесения приговоров, т.е. на территории нового независимого государства, магаданский архив не имеет.
Но вернется к исходным позициям, в год 1948-й.
Десять из двенадцати беглецов принадлежали к лаг. обслуге — придурне по блатной терминологии: бригадир, бригадир, дневальный, повар, хлеборез, портной, сапожник, парикмахер, художник, водонос. Да еще звеньевой, правая рука бандитствовавшего Тонконогова — Гой, видимо, тоже мог себя работой не слишком утруждать, а если и утруждал (на него Тонконогов прежде всего перекладывал все ночные смены), то больше из природной добросовестности, мог ведь ходить, дрыном помахивая.
Итого — одиннадцать. Если вспомнить и блестящую «производственно-бытовую характеристику», данную единственному в этой группе зеку-работяге — уже после побега! — то можно, пожалуй, уверенно сказать, что положение в лагере каждого из них было обеспеченным и надежным.
И тогда с особой силой встает вопрос: почему они бежали?
Начну с очевидного: каждый невольник мечтает о свободе. Если только он не последний доходяга, которому до конца смены, а там и до отбоя дотянуть — предел мечтаний. Те 12 были молоды, вполне здоровы физически и на придурочных своих должностях (об этом и Шаламов пишет) прилично подкормились. Плюс, по приказу Тонконогова, и экипированы были неплохо — свои сапожник и портной постарались: самым авторитетным, не всем, конечно, даже меховую одежду впрок приготовили.
Было лето, разгар щедрого колымского лета, ликование природы столь буйное, что думаешь — вопреки знанию, опыту, недавним еще обморожениям, черт побери! — что никогда эта щедрость не кончится, что всегда вот так и будет: тепло и зелено.
А еще неотступно (и это вошло за прошедшие в неволе три-четыре года в сознание, казалось, совсем и в каждую клетку) стояла рядом мысль: такой срок не отсидеть, столько все равно не выдержать. Плюс к тому же, по крайней мере у некоторых: а за что? что я сделал такого, чтобы мне пятнадцать лет каторги?.. Так не лучше ли дерзнуть сейчас, пока еще молод, здоров и есть хоть какой-то шанс?
Таким шансом был Тонконогов, личность авторитетная в глазах лагерников (что бы администрация потом в характеристике ни написала — ее тоже понять можно), дерзкая, удачливая. С таким не пропадешь.
И еще, что чуть позже станет со всей очевидностью ясно и моему читателю, — бежать в тот момент, из того лаг. пункта, при той обстановке было МОЖНО. По крайней мере, только бежать, вырваться из-под охраны, а там...
Но об этом дальше. А пока сообщу еще одну мотивировку побега, довольно, на первый взгляд, неожиданную.
Газета «Правда» тот год открывала передовой статьей «1948». В ней был и такой абзац:
«Наша родина — надежный оплот мира и демократии, основная сила антиимпериалистического лагеря, противостоящего бредовым планам новоявленных претендентов на политическое и экономическое господство над миром. Все народы, ненавидящие войну, жаждущие прочного мира, борющиеся за свои суверенные права, видят в Советском Союзе могучего защитника дела прочного мира и демократии и единодушно поддерживают его мудрую и справедливую внешнюю политику».
В том же номере в статье «Мы и они» Илья Эренбург писал: «Недавно в США произошел курьез. Радиокомментатор Уолкер Уинчел начал свой очередной обзор словами: “Война началась...” Произошла паника, и некоторые радиослушатели скончались от разрыва сердца. Уолкер Уинчел продолжал: “Если не говорить об армиях, то третья мировая война в самом разгаре”. Кто же жертвы этой войны? Нервы американцев. Достаточно известный Г.Бирнс заявил: “Будем молиться о мире и одновременно изготовлять атомные бомбы”».
Д.Заславский в статье «Смена года» в следующем номере «Правды»:
«Советских людей нельзя было запугать, согнуть, сломить во время войны. Только тупоумие зарвавшихся американских авантюристов и их пособников может питать идиотскую мечту о том, что независимый советский народ можно шантажом и хулиганскими угрозами заставить стать на колени (...)».
Тассовская информация в №9 газеты «Правда»:
«В беседе с представителями печати Генри Уоллес (бывший вице-президент США и хороший знакомый северян — в 1944 году он, по заданию президента Рузвельта, заезжал и на Колыму, в тот период вел борьбу за объединение либерально-демократических сил в «третью» партию, из этой затеи ничего на вышло. — А. Б.) сделал следующее заявление по поводу выступления Трумэна: “...Обсуждая проблемы национальной обороны и внешней политики, он снова указывает, что руководство демократической партии стоит за поддержку реакционных правительств во всем мире за счет американского народа и с риском вызвать новую войну”».
Информация «Бюджет США» в №13 «Правды»: «Трумэн представил конгрессу “бюджетное послание президента”, в котором он рекомендует установить бюджет правительства США на 1949 бюджетный год (начинающийся с 1 июля 1948 года) в размере 39,7 млрд. долларов.
(...) он рекомендует включить в расходы 1949 бюджетного года приблизительно 11 млрд. долларов, или 28 процентов всего бюджета, на военные нужды и приблизительно 7 млрд., или 18 процентов расходов по бюджету, на “международные дела и финансирование”».
Юрий Жуков, статья «Власть “большого бизнеса”» («Правда», №15):
«— Когда же мы используем атомную бомбу, которую бог вложил нам в руки для установления мира? — вопил бывший капеллан армии Хэйли на съезде “Ветеранов иностранных войн (...)”».
«Правда», №20, информация ТАСС: «Форрестол (министр обороны США. — А.Б.) заявил в сенатской комиссии по иностранным делам, что он надеется на передачу американскому министерству обороны задачи объединения военных сил 16 стран, охватываемых “планом Маршалла”».
Михаил Шолохов в статье «Слово о Родине» («Правда», №24) писал:
«В глазах американского народа лживые псы американских империалистов пытаются изобразить нас в печати и по радио беззащитными и слабыми, словом — легкой добычей для воинственных мальбруков из “Американского легиона” (...).
Один из многочисленных холопов американского империализма — Уильям Зифф в своей книге “Два мира” приводит цифры разрушенных в нашей стране во время войны промышленных предприятий, городов и сел, стертых с лица земли немецкими оккупантами. С нескрываемым злорадством он пишет и о “160 миллионах акров плодороднейшей русской земли, выжженной немцами”. Из этого он делает свой вывод: “Несмотря на великолепные качества русских войск, сомнительно, смог ли бы сегодня СССР выдержать потрясающий удар новой решительной тотальной схватки”».
Я отнюдь не утверждаю, что герои моего очерка читали тогда эта тревожные строки (хотя «гвоздевые» материалы центральных газет дальстроевская «Советская Колыма» перепечатывала уже на другой день), я отнюдь не уверен, что многие из моих героев брали в руки газеты (хотя бы по причине своего образовательного уровня). Однако в их распоряжении была многоустая лагерная «параша». Та самая, что разнообразием тематики и оперативностью информации могла поспорить с крупнейшими мировыми агентствами (о достоверности говорить не буду, тем более что она и у этих крупнейших агентств не была стопроцентной).
Важнейшая тема «параши» — международное положение. Потому что, как ни далеко было то или иное событие от лагерной Колымы, оно могло непосредственно и с убийственной силой повлиять на судьбы лагерников.
Мне уже приходилось рассказывать о восстании заключенных, случившемся зимой 1937 года на колымской командировке «Зеленый мыс». Тогда одной из сил, взбудораживших заключенных, явилась весть о том, что началась война, японцы высадились в Приморье и захватили половину Сибири, а в Магадане охрана уже перебила всех заключенных — оно и понятно: раз положение в стране стало напряженным, власти своих внутренних врагов не пощадят.
Это предположение 1937 года трагическим образом подтвердилось, когда война действительно началась: 1941–42 годы дали новую волну расстрелов в колымских лагерях, впрочем, и вольное население она не обошла.
Едва ли каторжане на прииске имени Максима Горького в 1948 году что-то знали об этих давних историях, но они рассуждали так, как их предшественники в берзинские времена: если что-нибудь начнется, нам несдобровать в первую очередь. А в том, что начаться может в любой день, в любую минуту, сомнений не было, наверное, ни у кого — лагерная «параша» в своих прогнозах наверняка была смелее «Правды».
Эти опасения, именно этот мотив побега, отразятся в показаниях уцелевших его участников. Впрочем, следствие на этом, бесполезном для себя мотиве, акцентировать внимание не станет. Ему будут важнее другие мотивы, пусть даже и мифические, но об этом позднее.
