| | От | SVAN |  |
| К | All |  |
| Дата | 28.02.2001 18:21:22 |  |
| Рубрики | WWII; Байки; |  |
"Вариант "Бис"" - ранний кусок о политической завязке
Бросается очередная "дохлая кошка" и объявляется групповой запуск табуреток. :)
Кстати - я знаю, что на самом деле было не так. :)
...Летний удар Советской Армии сорок четвёртого был страшен. Рокоссовский и Жуков, получившие всё, что могла дать им размахнувшаяся на всю мощь страна, нанесли серию рассекающих ударов, и фронт просто взорвался изнутри. В малейшую щель втыкались танковые клинья, и не дивизий, как в сорок первом, и не корпусов, как в сорок третьем на Кубани, а армий, полнокровных танковых армий и групп армий Катукова, Ротмистрова, Рыбалко, Лелюшенко, бригад и корпусов Пайкина, Бессараба, десятков остальных, - полностью укомплектованных, гвардейских, раздирающих на части всё в пределах досягаемости. Кавалерийские корпуса, везучий реликт тридцатых годов, рубили тыловиков, обрубая коммуникации и отбирая последние шансы. Над русскими кавалерийскими частями может смеяться только тот, кто никогда не был под их ударом. Но ни одного раза, ни один вид германской разведки не сумел обнаружить советские кавкорпуса до того, как они вырывались на оперативный простор. И слова "На коммуникациях русские танки и казаки" не один раз становились последними, которые посеревший от усталости и безнадёжности германский генерал писал в своём заключительном отчёте генштабу, прежде чем вложить в рот ствол пистолета.
Группа армий "Центр" просто перестала существовать. Группа армий "Юг", развернув спотыкающийся фронт почти прямо с запада на восток, пятилась к Балканам, подстёгиваемая фронтальными атаками Третьего и Четвёртого Украинских Фронтов. На севере, почти два года простоявшие на одном и том же месте части спешно перебрасывались к югу. Была опасность, что Советская Армия сумеет отрезать Восточную Пруссию вместе со всей массой находящихся там войск и гражданского населения. Гитлер объявил Кенигсберг "неприступной твердыней" и приказал не сдавать его ни при каких обстоятельствах, но обстоятельства наступили достаточно быстро. Фронт Черняховского, обжав "Город трёх королей" со всех сторон, не стал рвать себе жилы в лобовых атаках на опоясанную двумя десятками рубежей долговременной обороны и забитую не намеренными сдаваться боевыми частями вермахта и СС крепость. За пехоту работали Грабин и Новиков. Освободившаяся на центральном направлении артиллерия, включая весь РГК, была в темпе направлена под Кенигсберг, где начала методично, в лучших традициях крепостных войн семнадцатого-восемнадцатого века, долбить укрепления весом лучших артсистем мира. Базирующаяся на город истребительная авиация была выбита гвардейскими полками на "Яках" за несколько дней напряженнейших боёв прямо над центром города, после этого авиация фронта сравняла его с землёй. Впервые появившиеся над полем боя "Ту-2", дополненные сотнями заслуженных "Петляковых", ходили над городом кругами, выстраиваясь в пикирующую "карусель" или "вертушку" на малейшее попытку зениток огрызнуться. Такую технику называли "Полбинской", в честь якобы изобретшего её генерала, хотя все навидались её ещё в сорок первом, на собственной шкуре. Штурмовики фронта и флота прикончили всё, что могло двигаться в гавани, а успевшие выйти транспорта и миноносцы были перехвачены в море катерами Балтфлота. Сталин проявил удивительное терпение, и блокада продолжалась почти месяц. Пехота за это время не сделала, наверное, ни одного выстрела, но прекрасный старый город прекратил своё существование, перепаханный вглубь всеми видами оружия, созданного человеком. Это был ответ на Минск, от которого осталось два целых дома, и за Ленинград, не менее красивый и величественный до войны. Когда войска вошли в Кенигсберг и Пиллау, в них вместе вряд ли набралось домов на одну небольших размеров улицу. Остатки гарнизонов, пытающиеся уйти через Косу, были сброшены в море танками, последние германские солдаты были выброшены в окна защищаемых ими домов на холмистой кромке Балтийского моря, и тысячи пехотинцев были расстреляны с песчаных дюн - за Керчь и Геленжик, когда так же были расстреляна наша морская пехота, сброшенная в море проклятым 81-м пехотным полком вермахта.
Особенностью советского летнего наступления сорок четвёртого года было то, что оно не остановилось, выдохнувшись само собой, как это всегда случалось с летними наступлениями обеих сторон. Каждый раз, когда немцам кое-как удавалось затормозить рушащийся фронт, Василевский швырял на чашу весов ещё несколько свежих армий, и фронт разлагался на части, и выбирающиеся из окружений германские солдаты не поспевали за наступающими русскими. Откуда эти армии брались, было непонятно. Сталин имел, казалось, неограниченный запас обученной пехоты, танковых экипажей, самих танков и самоходок, проламывавших грудью пояса укреплений уже в самой Германии. И каждая такая армия имела собственную систему снабжения боеприпасами, топливом, продовольствием, и останавливала свой бег только исчерпав в схватках боевые части. Слово "Катастрофа" появилось само собой. Division-Abteilungen - части примерно соответствующие дивизиям, собранные из обломков уже разбитых дивизий, дополненные Фольксштурмом, тотальниками, тыловой дрянью, вырезались советской пехотой, их давили танками и расстреливали с неба. Ни одного раза за конец лета и начало осени немцам не удалось остановить вал катящегося на запад нашествия. Второй Украинский Фронт попал под колотушку наиболее масштабного контрнаступления Германской Армии, поставившей всё на карту ради одной попытки. В боях за Эльбинг немцы бросили в бой последние боеспособные части Восточного Фронта - "Дас Рейх", "Мёртвая Голова", "Адольф Гитлер", почти все танки обеих фронтов, любые сборные части Ваффен-СС, включая прибалтийцев и европейский сброд. Рокоссовский выдержал удар и прошёл Восточную Пруссию насквозь, оставив за собой поля, уставленные горящими "Пантерами" и "ИСами" и перепаханные окопы, вперемешку забитые трупами в чёрных и бело-жёлтых после лета мундирах. Рёв восторга в Англии несколько поутих после того, как в освобождённых землях формируемые волей народа правительства одно за другим демонстрировали решимость идти курсом Ленина-Сталина к окончательной победе коммунизма, а то и войти в состав братской семьи советских народов. Впрочем, чего они, собственно, ждали? Что югославы, забрасывающие на улицах освобождённых городов гвоздиками советских десантников вдруг потребуют ввода находящихся в тысяче километров от них британских и американских войск? Раньше надо было думать, извините. Зато теперь многие начали задумываться, а сколько же республик будет в составе Советского Союза когда вся эта бойня закончится.
В середине июля сорок четвёртого германское правительство, через доверенных лиц в Швейцарии, начало осторожно зондировать почву о возможности заключения обоюдовыгодного сепаратного мира с западными членами Коалиции. Сначала эти попытки презрительно игнорировались, но Рибентропп сделал достаточно умный шаг, тайно переправив через Стокгольм весьма полный пакет информации о действительно происходящем на Восточном фронте. Помимо общего заключения о том, что война на востоке окончательно и бесповоротно проиграна и размышлений о сроках выхода Конева к предместьям Берлина, он заключал также массу интереснейших фактов собранных воедино хорошим аналитиком, не страдающим избытком патриотизма. Среди них был сравнительный анализ новейших образцов советской техники, явившейся шоком для германских конструкторов. Танки с противоснарядным бронированием, цельнолитыми башнями, и скоростью втрое выше, чем у "Королевских Тигров". Истребители, встречи с которыми всем самолётам Люфтваффе было приказано избегать любыми средствами. Новый пикировщик по прозвищу "Тварь", почти равный по скорости истребителям. Наземные реактивные системы нового поколения. И так далее, и тому подобное, и на много страниц. Всё это аккуратно подводило читателя к мысли о том, что русские взяли слишком большой разбег, и на унижении Германии они не остановятся, слишком уж их много.
Информация была принята с интересом - ни о чём подобном Союзники как-то не задумывались всерьёз. Считалось, что русские воюют числом, в конце концов, они были единственной армией практиковавшей штыковую подготовку для регулярной пехоты. Некто с большими звёздами на погонах, приподняв брови, выдал вердикт, что это целенаправленное преувеличение - "аггравация", так сказать. Тем не менее, некоторое впечатление всё-таки было произведено. По личному указанию Черчилля был проведена предварительная проработка ситуации, вылившаяся в трёхдневную военно-штабную игру. Смыслом игры была прокрутка варианта, в котором западные союзники и перешедший под их контроль германский корпус выступали единым блоком против большевизма на соответствующей моменту линии фронта. Через неделю в Женеву вылетели уже полномочные представители Британии, Соединённых Штатов, и Франции для проведения предварительных переговоров с Риббентропом. Переговоры проводились в обстановке строжайшей секретности, и привели к выработке теоретической договорённости об ограничении сферы влияния советской стороны после капитуляции Германии. Очень обтекаемая и приличная формулировка, не правда ли? Германия должна была капитулировать перед западными союзниками и перевести свои вооруженные силы под их юрисдикцию в обмен на сохранение территориальной целостности.
Все участники соглашения получали массу выгод. Американцы экономили год войны, и могли полностью сконцентрироваться на предстоящем далеко впереди вторжении на острова японской Метрополии. Англичане, чья экономика уже несколько лет находилась на грани необратимого коллапса, получали, наконец, долгожданную передышку. Германское государство превращалось в экономический придаток победившей стороны, и в течение полувека должно было находиться под перманентным военным и политическим контролем объединенного британо-американского руководства, но во всяком случае не сносилось с карты Европы напором азиатских орд, готовых разбавить гордую некогда расу своей монголоидной и славянской кровью. В том, что русские будут остановлены самим фактом политического слияния, сомнений не было. Со значительным напряжением боровшиеся в течение трёх лет с одной германской военной машиной они должны были теперь быть поставлены перед тройной мощью - слитых воедино обоих германских фронтов, готовых стоять насмерть, защищая фатерлянд, и объединённой армией союзников, достигшей пика своего военного потенциала.
То, что это как-то "нехорошо получалось" по отношению к русским союзникам больших мук совести ни у кого, разумеется, не вызывало. Во-первых, с ними никто не собирался воевать. Им просто укажут границу, за которую их варварской кровожадности хода не будет. Всё-таки они помогли американским и британским армиям сокрушить Германию, и могут рассчитывать на официальные почести и некоторую долю победного пирога. Как бы не морщились немцы, им придётся пойти и на экономические и на территориальные уступки - почти вся Восточная Пруссия уже была захвачена, а отбирать обратно ту землю, на которую уже ступила лапа русского медведя - извините, себе дороже. Это большая политика, и славянам в ней не место, Сталин поскрежещет зубами и утихнет, зная, что ему нечем крыть. В конце концов, он остаётся всё-таки в плюсе. Во-вторых, это действительно политическое решение, и оно продиктовано объективными выгодами конкретного момента, и если хотите, чтобы вас считали цивилизованным народом, извольте принимать правила игры.
На второй день после того, как эмиссары Британии, а затем США вернулись с отчетами, полный текст всех совещаний, включая ставшие их итогом "протоколы о намерениях", с подписями и грифами, был опубликован на первых полосах советских "Правды" и "Известий Народных Депутатов". Зная, что гранки газет за ночь самолётами доставлялись из Москвы по областным типографиям, из этого срока нужно было отнять ещё один день. Плюс сколько-то времени, несомненно, должно было уйти на набор, вёрстку, да просто бюрократические процедуры по подаче материала в печать. Выходило, что текст был переправлен непосредственно из Женевы, а не скопирован, к примеру, по дороге, или не выкраден уже в канцеляриях. Советская сторона пошла на риск, давая возможность вычислить каналы своей разведки, внедрённой, вероятно, в самые высокие слои британской или американской специальных служб, а может и наоборот - жертвуя одним удачливым добывающим разведчиком. Но публикация и одновременно поданные советской стороной ноты протеста произвели эффект разорвавшейся бомбы. Язвительные комментарии "редакторов", выдержанные в рубленой сталинской манере изобиловали эпитетами типа "закулисные интриганы, коварно отвергнувшие волю собственных народов" и прочими в таком же высоком стиле. Мир, казалось, лопнул. Аресты, смещения, расстрелы лиц, причастных к катастрофической утечке информации, остались незамеченными за волной газетных истерик и молниеносных политических схваток. Замолчать русские ноты не удалось - слишком большую независимость имели газеты западных стран, и слишком уж горячими были новости, чтобы их можно было упустить. Промышленные рабочие встали. Зачем было это всё, зачем погибали наши сыновья? Во фронтовые части новости дошли через неделю, к этому времени высшие штабы Британии и Армии США уже получили по несколько пакетов с вложенными в них генеральскими погонами и полковничьими орлами. Женщина из Коламбии, потерявшая за год воздушной войны над Европой троих сыновей из четырёх, покончила с собой перед ограждением Капитолия. На её похоронах муж, инженер Груммана, плюнул в лицо пришедшему с соболезнованиями подполковнику. Конгрессмен Северной Каролины был застрелен в своём кабинете пришедшим к нему на приём армейским лётчиком, вернувшимся домой после полного тура на "Летающих Крепостях". Это всё были, конечно, частности. Но их было много. Ещё хуже пришлось Британии, которая в отличие от Соединённых Штатов провела несколько лет в борьбе действительно на грани выживания, и симпатии в которой к русскому союзнику были неизмеримо выше, точно так же, как и ненависть к самой Германии. Кабинет Черчилля шатался и трещал. Каждый Лорд, который имел за пазухой хотя бы маленький камень, не нашел ничего лучшего, чем швырнуть его в премьера. Ему припомнили все промахи и ошибки, как военные, так и политические. Казалось, что "Железному Борову" пришел конец, и так казалось почти неделю, когда газеты на улицах рвали из рук, а старших офицеров разъяренные лондонцы вышвыривали из пабов. Черчилль, неизвестно как, устоял. Его поддержал сам Король, в который уже раз лично определивший курс государства.
Легче всего новости перенесла собственно Германия. Визг окончательно потерявшего связь с реальностью фюрера никого особо не испугал. Несколько особо высовывающихся с объяснениями нужности случившегося генералов были под горячую руку быстро расстреляны, кто поумнее, сделал вид, что ничего особенного не произошло. Пресечь распространение радостных слухов не удалось, германский народ наконец-то получил какую-то надежду, и особо упёртых в разглагольствовании о величии германского духа и сокрушительном чудо-оружии, насмешливо игнорировали. На фронтах к дошедшим с опозданием новостям отнеслись с почти истерическим благоговением. Офицеры держащиеся из последних сил ошмётков истрёпанных дивизий Восточного Фронта поили своих уцелевших солдат и радостно обсуждали тонкости стратегии и тактики совместного с англичанами и американцами похода на восток, к доиюньским границам. На Западном фронте из окопов кричали: "Не стреляй! Мир!", на Восточном, радостно, - "Рус, иди домой!" и "Иван, сдавайся!". На земле Пруссии и главных немецких союзников - Венгрии и Румынии, эти призывы звучали весьма иронично, что вполне осознавалось самими крикунами.
Воспрянувшая духом армия, ставшая последней надеждой уже осознавшего свою обреченность народа, делала всё возможное, но та точка, за которой русское наступление ещё можно было остановить, была уже, как оказалось пройдена. Дивизии, одна за другой перебрасываемые с запада на восток по истончённым капиллярам железных дорог, не сумели дать ни малейшей передышки "дожимаемому" фронту. Рейнхард, принявший у Моделя бывшую группу армий "Центр", раздробленную и существовавшую больше на бумаге, чем в действительности, перелетел в Словакию из невоюющей части курортной Франции, рая земного для оправляющихся от боёв частей. Ад, каким стал Восточный Фронт произвёл на желчного генерала страшное впечатление.
- Рейнхард потерял всякое чувство такта, - написал в своём дневнике на следующий день Гальдер, - Его язык становится всё более плебейским, присущим более унтеру, чем лицу, облечённому властью. Прогноз неблагоприятный. Форсировать переговоры как только можно. Лимит времени - месяц?
Гальдер ошибся в очередной раз. Месяца у него не было. У него не было даже недель. Переговоры с западными членами Коалиции так и не успели начаться, безнадёжно завязнув на стадии подготовки документов, обсуждении намерений, выдвижении возможных вариантов действий. Двадцатого фронты Жукова, Рокоссовского, и Конева, нанесли мощнейший удар опять на центральном направлении, за сутки проломив только что сформированную линию обороны. Локальные успехи встречных боёв брошенных затыкать прорыв дивизий, не окупили потерь, а навязать русским масштабные Abnutzungskamfe - бои на изнурение, не удалось, поскольку сил на это не было уже совсем. Как внезапно стало ясным, они приняли германскую тактику сорок первого за основу, и под критическим взглядом Паулюса читающего лекции в советских академиях соответствующего профиля, раздвигали тонкие линии связей между отдельными "Suetzpunkt und Igelstellung" танковыми и механизированными клиньями. По германским расчетам, русские ещё в сорок третьем достигли уровня производства две тысячи танков в месяц и имели во фронтовых частях до одиннадцати тысяч танков к апрелю. У страха глаза велики, и на самом деле их было раза в три меньше, до даже несмотря на тяжёлые летние потери масса советской стали без особого напряжения продавливала одну разрекламированную и неприступную Pantherstellung за другой. В общем, это был конец.
Двадцать первого августа в Думбартон Оакс, близко к границам федерального округа Коламбия была открыта конференция, всё ещё официально союзных держав, включая Китай и Советский Союз. В первый же день молодой Андрей Громыко выразил протест по поводу закулисных переговоров с нацистской Германией, находящейся в состоянии войны с Советским Союзом, и заявил, что советское правительство отказывается от всякой помощи, предоставляемый его бывшими союзниками, и официально объявляет о своём выходе из коалиции, не отказываясь, при этом, от обязательств, принятых перед угнетаемыми народами Европы.
Проникновенная речь Сэра Александра Кадогана, равно как и американского полномочного представителя, Стеттиниуса, призывавших забыть обиды и объединиться ради благородной цели, не имели никакого значения. И англичане, и американцы, вполне понимали, что с точки зрения дипломатии они очень глубоко вляпались, чтобы ещё что-то пытаться доказать русским. Ситуация создалась интересная. С одной стороны, восточная часть Коалиции официально откалывалась, а с другой оба фронта продолжали сдвигаться, причём западные союзники демонстративно усиливали давление на своих фронтах, и только за последнюю неделю провели несколько достаточно крупных войсковых операций.
Пятнадцатого, в ходе операции "Драгун", американские и французские войска в составе десяти дивизий высадились в южной Франции, к востоку от Тулона ("Бои местного значения" - усмехнувшись изрёк по этому поводу Сталин); а шестнадцатого было завершено формирование "Фалаизского котла", куда попали около двухсот пятидесяти тысяч человек из состава 5-й и 7-й германских армий.
- Мы приносим свои глубочайшие, наиболее искренние извинения русскому союзнику, в отношении которого были совершены действия, которые, мы признаём это, могут быть расценены как вызывающие или даже оскорбительные.
Язык Эдварда Стеттиниуса, отточеный на дипломатическом поприще во имя американских интересов, был тонок, красив, и поражал глубиной оттенков.
- Мы ни в коей мере, тем не менее, не считаем себя врагами Советского Союза, и призываем Вас ещё раз обдумать свои действия, которые могут привести к непредсказуемым последствиям...
- Последствия вполне предсказуемы, - Громыко, несмотря на режущий слух восточноевропейский акцент, говорил вполне доступно и правильно. - В течение двух месяцев Германия будет раздавлена. У Вас слишком короткая память, мистер Стеттиниус. Равно как и у вас, Сэр Александер. Вы забыли, как вы молились на русских эти годы? Как прыгали от радости, когда Гитлер на нас напал?
Кадоган попытался что-то сказать со своего места, но Громыко остановил его уверенным жестом.
- То, что ваши правительства вели переговоры с недобитыми германскими политиками, нас не пугает. Как военная сила Рейх уже практически перестал существовать, и сдержать нас, как вы тут, в Вашингтоне, надеетесь, ему не удастся. Но то, что вы сделали - это предательство. Предательство нас, три года объясняющих фюреру, что он был глубоко неправ. Предательство тех, кто умер, сражаясь, и кто всё ещё сражается. Вы хотите всё это забыть?
- Мистер Громыко!
- Я не закончил! Мы весьма благодарны американскому и британскому народам за помощь, которые они оказывали нам ранее, но те правительства, с которыми мы имеем дело - это не народ! Ещё всего один такой шаг, и мы откажем вам в праве представлять волю своих народов. Все ваши интриги, достойные называться предательством просто не оставят нам выбора. Советский Союз не союзник таким правительствам.
Андрей Громыко наклонил верхнюю половину туловища вперёд, перегнувшись через стол, чтобы приблизить лицо к остальным.
- И, - не становитесь против нас. Ваш внезапный пароксизм гуманизма к германскому народу, развязавшему мировую войну, которая обескровливает Европу уже пять лет, не способен тронуть душу русского человека. Всё, что мы видим, это как вы на глазах становитесь лучшими друзьями Рейха, и ваши слова тут ничего не могут замаскировать. У нас накопился весьма значительный опыт общения с такими "друзьями", поверьте мне. Мир будет их судить вместе с Гитлером.
Наступило каменное молчание. В течение нескольких минут ни один человек не проронил ни слова. Секретари, адъютанты, переводчики, сидели с каменными лицами, пытаясь не показать своё отношение к словам советского представителя, могущее спровоцировать остальных участников конференции.
- Следует ли понимать эти слова, - тон американца был в высшей степени осторожным. - Как разрыв с нами дипломатических отношений?
- Разве я так сказал? - Громыко изобразил на лице соответствующее удивление, что мгновенно повторили остальные члены советской делегации.
- Мне показалось, что это Вы так сказали, а не я, разве нет? Мы, разумеется, не прерываем дипломатические отношения с вашими странами. Мы просто предупреждаем, что вам остался всего лишь один шаг для того, чтобы навсегда разрушить те небольшие остатки доверия, основанные на человеческой памяти, которые ещё связывают наши страны. Не переходите эту грань, предупреждаю Вас.
Он поднялся, за ним поднялись и все прочие, находящиеся в зале.
- Советская делегация даёт вам время произвести необходимые консультации. Мы предлагаем продолжить конференцию после двухдневного перерыва. Сэр Александер?
- Согласен. Происходящее требует времени для обдумывания. Вашей стороне в том числе.
- Конечно. Встретимся через два дня, - Стеттиниус даже не стал дожидаться ответов представителей остальных государств, и отставив кресло пошел к выходу, сопровождаемый полудюжиной помощников и секретарей в гражданских костюмах. За ним потянулись и остальные.
Через два дня собравшиеся в Думбартон Оакс в том же составе делегаты уже имели соответствующее представление о том, что имеет в виду Громыко под "общением с друзьями Германии". За это время маршал Йон Антонеску, руководивший Румынией в течение всей войны был смещён и арестован, заменённый никому не известным человеком по имени Санатеску, первым же действием которого было прекращение войны с Советским Союзом и объявление войны Германии. Это был сильный удар. Румынские войска хотя и считались "generally inferior" по сравнению с германскими, но, во всяком случае, были наиболее многочисленным военным корпусом германских саттелитов в континентальной Европе и достаточно осложняли жизнь советскому командованию на южном направлении.
Конференция не получила логичного развития, и после ещё нескольких дней бесплодных дебатов и балансирующих на грани прямых оскорблений дипломатических заявлений, она была прервана на неопределённый срок "для дальнейших консультаций". В последний её день, вслед за пришедшим известием об освобождении Парижа атмосфера стала чуть более тёплой, и, в общем, стало казаться, что для Коалиции не всё ещё и потеряно.
Двадцать седьмого августа Андрей Громыко, измученный тряской в сменяющих друг друга по цепочке аэродромов "Дугласах" и "Петляковых", прибыл, наконец, в Москву. Прямо с аэродрома его отвезли в Кремль, где его принял сначала Молотов, а затем Сталин.
- Вы хорошо поработали, товарищ... Громыко.
Сталин, ласково положивший на плечо министру руку сделал такую паузу, будто забыл его имя, заставив всех остальных находящихся в комнате напрячься. Кроме нескольких дипломатов высокого ранга, Василевского, и Штеменко, которых Сталин старался приглашать на встречи, имеющие значение для военной стратегии, в комнате ещё присутствовали и оба важнейших лица в военной иерархии за пределами собственно армии - нарком Кузнецов и главмаршал Новиков.
- Ваш отчёт, несомненно, чрезвычайно точно передаёт обстановку, в которой проходили переговоры, - успевший проглядеть отчёт Молотов кивнул. - Но он не может показать нам одной важной детали. А именно, - он со значительностью оглядел всех. - Настроения встречи. Скажите нам, почему они вели себя так уверенно?
- Моё мнение, товарищ Сталин... - Громыко осёкся на мгновение, ему показалось, что Сталин не закончил, и он, таким образом, его перебил, но тот показал рукой, продолжайте, мол.
- Моё мнение, это что они вполне уверенны в своём превосходстве. Три месяца войны в Европе показали им, что их армии вполне способны на масштабные и продолжительные военные операции, которые проводятся теперь без какого-либо риска, и у них нет никаких сомнений, что с нами они справятся в таком же стиле.
- Интересно... Продолжайте, товарищ Громыко.
- Это, собственно, и всё, товарищ Сталин. Они говорят с позиции силы, поскольку никаких других позиций иметь не привыкли. Британцы, с другой стороны, чувствуют себя менее уверенно, как во-первых владеющие меньшими возможностями политического давления, а во-вторых связанные с нами более крепкими союзническими отношениями. С ними можно попытаться провести сепаратные переговоры, но шансы на их успех весьма малы, Черчилль без особых мук совести пожертвует нами для сохранения поддержки со стороны американцев.
- Ну что ж... Пожертвует... Хм... Говорить с позиции силы, конечно, неплохо, а быть уверенным в своём превосходстве и вообще замечательно, правда, товарищ Штеменко?
Старый генерал, не ожидавший, что Сталин обратиться к нему, явственно вздрогнул.
- Но ведь с позиции силы можем говорить и мы, вот что интересно...
Он молча походил по комнате, попыхивая трубкой из кулака. Все, как заговорённые, следили за его передвижениями влево и вправо. Мягко ступая по толстому ковру, Сталин задумчиво похмыкал, потом снова замолчал.
- А что бывает, когда две стороны разговаривают друг с другом с позиции силы? - наконец, спросил он.
В комнате наступила такая тишина, что каждый мог слышать гулко бухающее сердце соседа, почти такое же немолодое и усталое, как и его собственное.
- Война.
Простое, бывшее у всех на языке слово, произнесённое Штеменко, заставило многих похолодеть, но одновременно ощутимо разрядило скопившееся напряжение. Штеменко был большим специалистом по условиям, в которых страна должна нападать на соседа, и по военным и экономическим предпосылкам такого нападения, вот только жизнь каждый раз грубо его обижала, ни разу не дав проверить свои теоретические выкладки.
- Я думаю, мы отпустим товарища Громыко и прочих гражданских товарищей, как вы думаете?
Все "гражданские товарищи", включая Молотова, немедленно поднялись и с деловым видом начали собирать свои бумаги. Сталин задал им несколько малозначительных вопросов, выслушал, кивая, ответы, и на выходе тепло попрощался за руку с Андреем Громыко, ещё раз его поблагодарив.
Когда придерживавший створку двери офицер мягко притворил её за ушедшими, снова замкнув комнату совещаний от окружающего мира, Сталин плавным и тонким движением обернулся к глядящим на него.
- С позиции силы, говорите... А может товарищ Сталин ошибается, а? - он обвёл всех грозным взглядом, но было видно, что он в хорошем настроении.
- Может быть они действительно нас настолько сильнее, что нужно расшаркаться перед Англией и Америкой, извиниться за необдуманные и провокационные слова товарища Громыко, слишком, пожалуй, молодого товарища для такой ответственной должности, и тихо-о-нечко сидеть себе где укажут?
Сталин, прищурившись, снова оглядел всех, ожидая, возможно каких-нибудь высказываний или возражений.
- Что такое, чего мы не знаем, какой такой фактор даёт им основаныя считать себя такими умными и сильными? Может быть, это армия, танки и пушки? Нет. Может быть, это пехота? Тоже нет. Что остаётся? Товарищ Новиков, может ви знаете? Расскажите нам, пожалуйста, как у нас обстоит дело в наших военно-воздушных силах?
…
Конец цитаты.
Комметнарии к куску:
Минск, от которого осталось два целых дома - Этими двумя домами были здания, в которых размещалось Гестапо (До и после войны - управление НКВД), и офицерский ресторан (Нынче - ресторан "Корчма")
В них вместе вряд ли набралось домов на одну небольших размеров улицу - Кенигсберг почти полностью был превращён в руины. Даже в конце сороковых годов, когда там служил мой дед, тогда майор артиллерии, домов в нём было очень немного
Последние германские солдаты были выброшены в окна защищаемых ими домов на холмистой кромке Балтийского моря - Именно на Балтийской Косе, самой западной точке России, мне пришлось одеть морскую форму. Это было в девяносто пятом году. Стоящие за цепочкой дюн дома ещё немецкой постройки и окружающие их заборы покрыты пулевыми выбоинами, особенно их много вокруг чердачных окон - чётко видно, откуда именно отстреливались последние защитники Восточной Пруссии. За пятьдесят лет новые хозяева не нашли времени их заделать. Может и правильно!
Suetzpunkt - якорная позиция, точка опоры (Нем.). Интересно, что для Западного фронта этот термин звучал как "Sutzpunkt" , а конкретно для Нормандии употреблялось слово "Widerstandnest" - "гнездо сопротивления"
Igelstellung - "позиция-ёж"
Маршал Йон Антонеску - был подвергнут суду и впоследствии расстрелян
Generally inferior - в целом, уступающие (Англ.)