Уважаемый Артур, с Вашего разрешения, начну с конца.
>Вы пишете: “Однако, основная слабость концепции советской экономики, как “разновидности хозяйства, присущего традиционным обществам”, состоит в принципиальном игнорировании С.Г.Кара-Мурзой качественной разницы между мелким натуральным трудовым крестьянским хозяйством и крупным диверсифицированным индустриальным производством, ставшим базой экономики СССР. Индустриальное производство объективно порождает существование производственных предприятий как обособленных хозяйственных единиц, обмен деятельностью между которыми строится на принципиально иных основах, чем обмен деятельностью в рамках крестьянской семьи или родовой общины (не путать с российской сельской общиной!)”.
>Если можно изложите свою точку поподробнее. Как мне кажеться идея Кара-Мурзы и Мухина о том, что все советское хозяйство было похоже на один большой завод, в котором продукцию перегоняли из одного цеха в другой. соответствует действительности. Вот, например, вырастили колхозники зерно, они обязаны были сдать его по закупочной “цене” государству. Что это за “цена” - непонятно. Как ее определяли? В 1988 году . одна “цена” была, а в 1989 ее повысили . стала другая “цена”. Так что то, что колхозникам платили за зерно деньги вовсе не означает наличия товарно-денежных отношений. Или я ошибаюсь?
Про товарно-денежные отношения, опять-таки, поговорим позже. А сейчас о советском (комммунистическом) хозяйстве, как «большом заводе». Мысль эта, разумеется, не Мухина, и не Кара-Мурзы, а Маркса, поддержанная Лениным.
“Наконец, представим себе, для разнообразия, союз свободных людей, работающих общими средствами производства и планомерно расходующих свои индивидуальные рабочие силы как одну общественную рабочую силу. .. Весь продукт труда союза свободных людей представляет собой общественный продукт. Часть этого продукта служит снова в качестве средств производства. Она остается общественной. Но другая часть потребляется в качестве жизненных средств членами союза. Поэтому она должна быть распределена между ними. Способ этого распределения будет изменяться соответственно характеру самого общественного организма и ступени исторического развития производителей. Лишь для того, чтобы провести параллель с товарным производством, мы предположим, что доля каждого производителя в жизненных средствах определяется его рабочим временем. При этом условии рабочее время играло бы двоякую роль. Его общественно-планомерное распределение устанавливает надлежащее отношение между различными трудовыми функциями и различными потребностями. С другой стороны рабочее время служит вместе с тем мерой индивидуального участия производителей в совокупном труде, а, следовательно, и в индивидуально потребляемой части всего продукта. Общественные отношения людей к их труду и продуктам их труда остаются здесь прозрачно ясными как в производстве, так и в распределении”. (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 23, с. 88) "Все общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы" (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 33. С. 101).
А теперь несколько более подробно о том, почему эта идея провалилась.
Базовой формой производства для Маркса, Энгельса и нас с вами является индустриальное (машинное) производство. При индустриальном способе производства существует разделение труда и разделение производственных процессов. Технологически связанные производственные процессы объединяются в рамках отдельных предприятий – и одновременно обособляются от других производств. Предприятия отделены друг от друга пространством, что усиливает их технологическое обособление. Мы имеем, таким образом, не единый технологический процесс, а целую сеть взаимосвязанных процессов.
То же самое можно сказать, в известной степени, о разделении труда внутри любого крупного предприятия. Но дело в том, что в масштабах одного предприятия и масштабах народного хозяйства в целом существует не количественная, а качественная разница. Точнее, количество здесь переходит в качество. Эта качественная разница была еще малозаметна во времена Маркса, когда масштабы производства были невелики. Во времена Ленина ситуация изменилась, и Ленин проявил полную теоретическую и практическую беспомощность в деле не то что организации – просто поддержания промышленности. Его постоянные сетования на «аппарат» и «бюрократию» - просто выражение того факта, что СНК и ВСНХ возложили на себя непосильную задачу, которую просто не знали, как решать. В тот же практический тупик уперся Сталин, когда во время первой пятилетки без малого чуть было не возродил «военный коммунизм» и изрядно развалил денежное обращение. Выход что Ленин, что Сталин неизменно находили на путях применения товарно-денежных рычагов и хозяйственного расчета. Почему?
В народнохозяйственном натуральном планировании предприятие рассматривается как «черный ящик», объект, который в ответ на материальные потоки сырья и материалов «на входе» выдает поток готовой продукции «на выходе». В детали технологии плановые органы вдаваться не могут и не вдаются, за исключением случаев целевого планирования. На предприятии ситуация другая. Хороший начальник производства знает не только особенности всех технологических процессов, но и критические характеристики отдельных ключевых станков и установок, и даже индивидуальные подходы к отдельным бригадирам и рабочим. Когда производственными цехами начинают управлять, как «черными ящиками» – значит, управляющие захлебнулись в информационных потоках, предприятие находится на грани потери управляемости, и либо надо тратить большие средства для создания и поддержки систем централизованного сбора и обработки производственной информации, либо натурально-технологическое планирование должно быть срочно дополнено элементами внутрифирменного хозрасчета, либо надо вообще ставить вопрос о выделении из состава предприятия отдельных производственных единиц с правами самостоятельных юридических лиц. Иных решений современные теория и практика управления, по большому счету, не знают.
Таким образом, аналогия «народное хозяйство, как единая фабрика» не срабатывает уже на уровне современных средних и крупных корпораций. Для управления ими приходится использовать если не рыночные, то, по крайней мере, квазирыночные инструменты – иначе начинается лавинообразный рост издержек производства.
Есть еще одно принципиальное отличие планирования «на фабрике» и в народном хозяйстве. Управляющий фабрикой не в силах изменять самые существенные, базовые характеристики потребительского рынка. Например, если население не хочет покупать выпускаемую фабрикой продукцию, предпочитая изделия конкурентов, то возможности фабриканта по изменению этой ситуации весьма ограничены (лоббирование субсидий, протеционистских мер и т.п.). Напротив, для «страны-фабрики» изменение потребительского рынка является самым простым решением. Нет надобности в улучшении качества, разработке новых изделий – достаточно ввести монополию внешней торговли и ограничить доходы населения. Все схавают, куда денутся! Поэтому «страна-фабрика» реагирует на «внешние» обстоятельства по-иному, нежели фабрика частная. Аналог отношений «страны-фабрики» с потребителями – отношения трудового найма времен дикого капитализма, когда фабрикант платит рабочим не деньгами, а талонами на отоваривание в собственной же лавке. О ценах и качестве товаров в таких лавках хорошо известно.
«Заметим, что классики марксизма были гуманистами, и никто из них об уравнительном коммунизме не говорил. Строй общественного производства при коммунизме виделся им, как «единая фабрика». Они считали, что товарные отношения в обществе вредны, поскольку стимулируют эгоизм, и рассматривали их с чисто технологической точки зрения, полагая возможным собрать в центре все ресурсы и всю информацию, планомерно посчитать и оптимальным образом распределить.
Идея «единой фабрики» довлела над нашей политэкономией. В 1960-70-ых гг. крупные математики, работавшие в Центральном экономико-математическом институте (среди которых был, например, С.С. Шаталин), создали теорию оптимального функционирования социалистической экономики – СОФЭ, - которая предполагала возможность оптимизации всех потоков на уровне народного хозяйства, представлявшегося им в виде «единой фабрики». Естественно, это была только теоретическая модель, на практике она была неприменима. Дело в том, что Шаталин, разрабатывая ее, не учитывал наличия трансакционных издержек, что ему менее простительно, нежели К.Марксу и Ф.Энгельсу, - ведь к тому моменту на Западе уже вышли основные работы на эту тему. В реальности, функционировать, как единая фабрика, обществу мешают три типа трансакционных издержек - издержки измерения; издержки по приобретению и передаче информации; агентские издержки. Но все-таки общенародная собственность, которая выступает в роли собственности социалистического государства, должна была находить в себе некие механизмы реализации, и таковым механизмом стало государственное планирование.
Госплан был тем центром, в котором собиралась вся информация о производственных возможностях всех предприятий, и где делались прогнозы, т.е. просчитывалось несколько стратегий распределения ресурсов с целью удовлетворения тех или иных потребностей (скажем, большая часть этих ресурсов могла быть направлена в оборонную сферу или, наоборот, в потребительскую сферу). Таким образом, у нас 70 лет проводился уникальный эксперимент. Фактически он начался со времен военного коммунизма, хотя сам Госплан, как учреждение, собирающее информацию и дающее команды на места, возник примерно пятью годами позже, в начале 1920-ых гг. Этот эксперимент имел ограничения, поскольку рынка, на котором оценивались бы ресурсы, не существовало.
Все, что Госплан мог делать и честно делал, ибо там работало множество блестящих специалистов, - это собирать информацию и планировать распределение ресурсов в количестве 2000 наименований (из них, например, на различные марки стали приходилось порядка 50 сортаментов). В самом Госплане этим занималось около 2000 ответственных работников. Кроме того, Госплан давал задания примерно 50 отраслевым министерствам, которые их детализировали. Номенклатура продукции, которой распоряжались непосредственно министерства, составляла 38000 наименований. 2000+38000=40000 наименований продукции в натуральном выражении, описанных с определенным стандартом, - вот тот максимум, на какой оказалась способна советская система в апогее своих информационных и вычислительных возможностей. (Кстати, здание ГВЦ Госплана СССР находилось на просп. Сахарова, 12. Там на четырехметровой высоты этажах стояли ламповые ЭВМ. Именно на них обрабатывалась информация, стекавшаяся сюда со всей страны.)
Система материальных балансов по более, чем 2000 позиций - огромная таблица, где в динамике было изображено, из какой отрасли куда что идет, - была огромным достижением советской экономической науки. Наследником этой научной школы является Институт народно-хозяйственного прогнозирования (единственный до сих пор эффективно работающий институт Российской Академии наук), который возглавлял ныне покойный академик Ю.В. Еременко, а сейчас возглавляет В.В. Ивантер. Однако, несмотря на эту поражающую воображение систему планирования, надо отметить и ее очень существенную негативную сторону.
Дело в том, что при 40 тысячах планируемой (пропускаемой через 50 тысяч чиновников) номенклатуры продукции реальная ее номенклатура в 1970-ые гг. составляла отнюдь не 40 тысяч, а где-то 1-1,5 миллиона. Т.е. Госплан улавливал и агрегировал лишь 4 % реальной номенклатуры продукции, даже если она составляла 1 миллион наименований. Такое огрубление оценок, команд, стратегий привело в первую очередь к нашему отставанию в системе технологических допусков на продукцию.
Предположим, Госплан запланировал, что свердловский завод № 14 поставляет сталь определенного сортамента (одно наименование из 40 тысяч планируемой номенклатуры продукции) для ракет, которые делает завод Южмаш. Но Южмашу нужна конкретная марка стали, определяемая не из 40 тысяч, а из 1 миллиона наименований. Подобной детальности в госплановской системе нет. Тогда генеральный директор Южмаша Леонид Кучма (нынешний лидер Украины) едет в ЦК КПСС или в Совмин к Л.В. Смирнову, бессменному зампреду, курирующему оборонную технику, и говорит, что ему нужна сталь не того сортамента, что ему поставляют по плану, а другого, и поэтому требуется подготовить постановление ЦК КПСС и Совмина, в соответствии с которым сталь нужного сортамента будет включена в номенклатуру. Но столь быстро и просто уладить проблему можно лишь в случае, если генеральный директор вхож в ЦК КПСС. Этим правом обладали директора предприятий высокоприоритетных отраслей промышленности - оборонной, космической и ряда других (как известно, на начальном этапе мы быстрее американцев добились успеха в космической программе, хотя позже их ее начали).
Однако если дело касалось не высокоприоритетных отраслей, так легко эта проблема не решалась. Например, ВАЗ построили итальянцы, и по их технологии в течение первых трех лет была выпущена большая партия «Жигулей» из итальянской же стали (некоторые из них ездят и поныне - они до сих пор не проржавели). А потом случилось вот что. Тогдашний директор ВАЗа В.Н. Поляков, между прочим, тоже член ЦК КПСС, поехал в Совмин и стал доказывать, что ему не ту сталь поставляют. Однако нужной ему стали ни в номенклатуре Госплана, ни в номенклатуре Министерстве черной металлургии (у С.В. Колпакова) не было, а автомобили считались товаром потребительским. И ему ответили: «В Госплане есть 2 тысячи, а в министерствах еще 38 тысяч номенклатуры. К 40 тысячам мы не можем без конца добавлять. Поэтому работай с той сталью, которая есть и которую мы можем проконтролировать». В результате, качество «Жигулей» претерпело печально известные советскому человеку изменения (их кузова стали быстро ржаветь).
Другой классический пример также связан с автомобилями. Внешне наш автомобиль от зарубежного отличается, помимо дизайна, размером зазоров (тем, насколько прилегают к кузову машины капот, багажник, двери). У нас зазоры на порядок больше, а это те же натуральные измерители. Дело в том, что за рубежом рынок оценивает любую модель автомобиля из миллиона, миллион первую, вторую, как только она появляется. У нас же такого встроенного стабилизатора, как рыночный фильтр (рыночная оценка), не было, а был чисто бюрократический фильтр в лице конкретных чиновников Госплана, которые должны были принять то или иное решение. В каких-то случаях этот фильтр работал эффективно работал, в каких-то - нет. И сейчас эти зазоры, эти пониженные, огрубленные требования к технологиям лежат страшным грузом на нашей промышленности.
Причем это касается требований не только к технологиям, но и к нынешнему поколению работников. У нас до сих пор автомобиль собирают с помощью кувалды. Когда в заранее расточенное отверстие шуруп не входит, берут кувалду и самым зверским методом его в это отверстие загоняют – такова наша технологическая культура! Лучшей иллюстрацией ее уровня является тот факт, что южнокорейцы, открывшее в Узбекистане свой завод по сборке автомобилей «Daewoo», брали туда почти всех, кроме работавших в прошлом на наших автомобильных заводах. Казалось бы, все должно было быть наоборот. Но южнокорейцы понимали, что у наших рабочих-автомобилистов такое отношение к работе уже в кровь вошло, это не просто разболтанность, а выработанная десятилетиями культура производства, и переучить их невозможно. Заметим, что в нашей промышленности работать по-иному было нельзя. Ты не мог от «смежника» получить панель, в которой отверстия были бы просверлены с немецкой точностью, и вынужден был вгонять шуруп кувалдой. А если бы ты взял коловорот и начал эти отверстия растачивать, тебя бы просто уволили с завода, потому что тогда завод не смог бы выполнить план по количеству выпускаемых автомашин.
Вот ситуация, которая прямо следует из таких простых вещей, как издержки измерения и ограниченная рациональность. Именно ограниченной вычислительной способностью объясняется наличие 2 тысяч у Госплана и 40 тысяч всего по стране наименований продукции. Сейчас, вероятно, с учетом применения западной электронно-вычислительной техники, их было бы не 40, а 100 тысяч!
Вышеупомянутое неизбежное огрубление часто имело довольно смешные последствия. В 1960-ые гг. журнал «Крокодил» опубликовал знаменитую карикатуру, над которой рыдал весь советский народ, потому что это была правда: в магазине один мужчина показывает другому на громадных размеров кастрюлю, стоящую на прилавке, и говорит: «Это наш завод выполнил план по валу». Действительно, тогда планирование потребительской продукции, на которую никто не обращал внимания, шло в тоннах. Очевидно, что в таких условиях быстро и легко выполнить план по кастрюлям можно, если делать их очень большими. Что и было сделано! В результате, все прилавки в магазинах были заставлены кастрюлями необычайных размеров, зато маленьких кастрюль не было совсем. Надо сказать, что после выступления «Крокодила», являвшемся в нашей системе своего рода контрольным индикатором (controlling device), в план-таки ввели дополнительный показатель - число кастрюль.»
Могу дополнить, что самому мне доводилось формировать на уровне области отчеты о выполнении планов производства шваберных палок и по иным столь же значимым номенклатурным позициям. Кстати, сложность формирования отчетности была еще и в том, что отдельные позиции плана производства товаров народного потребления, например, количество пошитых мужских трусов, были засекречены.
Как видите, реальные механизмы управления социалистическим народным хозяйством не могли не отличаться от механизмов управления «единой фабрикой». Советское народное хозяйство во второй половине XX века находилось в управленческом тупике – количественный рост народнохозяйственных взаимосвязей достиг того рубежа, за которым необходимо качественное изменение системы управления. Как ее «революционно меняли», более-менее известно.
