или Что на самом деле говорила советская сторона полякам о судьбе пропавших пленных польских офицеров.
Во многих посвященных Катынскому делу работах различных авторов приходится встречать описание эпизода о том, как Сталин на вопрос премьер-министра Польши генерала Сикорского о местонахождении пленных польских офицеров из Козельского, Старобельского и Осташковского спецлагерей НКВД, якобы ответил издевательски: «Сбежали в Манчжурию». В зависимости от степени неприязненности отношения конкретного автора к СССР и лично к И.В.Сталину данный эпизод комментируется по-разному – от бурного выражения искреннего возмущения хамским поведением Сталина по отношению к полякам до вполне доброжелательных попыток расшифровать некий потаённой смысл, скрытый в этом многозначительном сталинском намеке. «Манчжурский эпизод» стал практически общеизвестным фактом Катынского дела, поэтому в настоящее время как сторонники «версии Геббельса», так и сторонники «версии Сталина» воспринимают и рассматривают эту фразу в качестве подлинной информации о катынских поляках, исходящей лично от Сталина. Однако на самом деле все оказалось не так! Фраза о сбежавших в Манчжурию поляках действительно была произнесена И.В.Сталиным в ходе беседы с премьер-министром Польши Сикорским, но к катынским полякам она не имела никакого отношения !!!
Историческая беседа И.В.Сталина и В.М.Молотова с председетелем Совета Министров Польши генерал-полковником Владиславом Сикорским, командующим польскими войсками на территории СССР генерал-лейтенантом Владиславом Андерсом и послом Польши в СССР Станиславом Котом проходила 3 декабря 1941 г. в кабинете В.М.Молотова в Совнаркоме СССР. Беседа началась в 18.00, продолжалась 2 часа 30 минут и велась на польском языке. Переводчиков не было, разговор переводил хорошо знавший русский язык генерал Андерс, окончивший Пажеский корпус в Петербурге и бывший до революции офицером царской армии. Единственным техническим сотрудником, присутствовавшим на переговорах и ведшим официальную стенограмму, был работник центрального аппарата Наркомата иностранных дел СССР Борис Подцероб. В ходе беседы обсуждались политические вопросы, связанные с пребыванием польского гражданского населения на территории СССР (примерно 1/4 часть встречи в начале) и военные вопросы, связанные с участием польских вооруженных формирований в войне с Германией (примерно 3/4 встречи в конце). В последней трети переговоров участвовал вызванный Сталиным уполномоченный Генштаба РККА по формированию польской армии на территории СССР генерал-майор А.П.Панфилов.
Здесь необходимо сделать небольшое отступление.
Сталин, без сомнения, готовился к встрече с Сикорским и заранее затребовал по разным каналам соответствующую информацию от своих подчиненных, в том числе и информацию от НКВД СССР. Например, явно в рамках подготовки к встрече с Сикорским нарком внутренних дел Л.П.Берия 30 ноября 1941 г. подготовил для Сталина докладную записку №2939/б о настроениях в польской армии на территории СССР (см. сборник «Катынь.1940-2000. Документы.», стр.379-383), в которой сообщил: «… По сведениям поляков, большое количество польских офицеров, среди которых есть лично известные Андерсу, не освобождены из мест заключения. Поляки провели списочный учет офицеров, которые содержались в лагерях и тюрьмах, и Андерс представил нам список на 239 человек». Также очевидно, что для Сталина перед встречей с Сикорским ведомством Берии готовились и другие документы, в частности, с данными о ходе проведения амнистии от 12 августа 1941 г. В подготовленных документах в обязательном порядке должна была содержаться также и информация о поляках, совершивших побеги из спецпоселений и лагерей ГУЛАГА, в том числе и из спецпоселений и лагерей, расположенных на Дальнем Востоке. То, что такие побеги были, можно не сомневаться – ведь основывается же на каких-то реальных фактах, к примеру, сюжет книги С.Равича «Долгий марш» о судьбе польского офицера-кавалериста, сбежавшего вместе с группой поляков из лагеря ГУЛАГА в Якутии через Тибет в Индию! Так что перед началом беседы Сталину просто обязан был попасться на глаза документ с предоставленной НКВД СССР подлинной информацией о нескольких реально сбежавших с Дальнего Востока СССР в Китай поляках.
Теперь попробуем хотя бы частично реконструировать ход беседы в Совнаркоме СССР вечером 3 декабря 1941 г. Сталин и Молотов готовились к ответу на вопрос Сикорского относительно еще не освобожденных по амнистии поляках, имея в виду, что в посвященной военным вопросам части беседы речь пойдет лишь насчет неких упомянутых Берией «239 офицерах». Сталин и Молотов – реальные политики и прекрасно понимают, что из 389 тыс. подлежащих амнистии поляков кое-кого выпускать на свободу не следует, а, значит, придется как-то объяснять польской стороне отсутствие этих людей среди освобожденных или возможное их обнаружение в местах заключения. Кроме того, им надо отвлечь внимание польского руководства и от осужденных Особым Совещанием на принудительные работы военнопленных польских офицеров и от расстрелянных по приговорам военных трибуналов бывших польских граждан (и то, и другое, даже будучи формально абсолютно законным, с политической точки зрения выставляло СССР в очень неприглядном виде). Поэтому Сталин и Молотов вполне компетентно пудрят мозги Сикорскому, Андерсу и Коту, перечисляя малочисленные контингенты поляков, остающихся в тюрьмах и лагерях как не подлежащие освобождению по амнистии – поляков-уголовников, поляков-немецких шпионов. Чтобы слегка поставить на место своих собеседников, они как бы невзначай упоминают, что среди прочих по амнистии освобождены даже прибывшие в Советский Союз по приказу самого Сикорского поляки-диверсанты (дипломатично говоря, что приказ о проведении диверсий на территории СССР отдал польский министр обороны К.Соснковский). Сталин умело набирает дипломатические очки в свою пользу, очень своевременно вспоминая и говоря Сикорскому про наличие некоторого числа поляков, сбежавших из лагерей и спецпоселков, в том числе и в Манчжурию. Задача Сталина и Молотова на этом этапе переговоров видна как на ладони – им надо политически расположить в свою пользу руководство Польши путем грамотного использования факта проведения в СССР полной амнистии для поляков и при этом избежать дипломатических осложнений в случае возможного обнаружения подлежащих освобождению по амнистии поляков в местах заключения. Вот как выглядит это место разговора в стенограмме: «… Много поляков находится еще в тюрьмах и в лагерях, где они растрачивают свои силы и здоровье вместо того, чтобы служить нашему общему делу. Сикорский и польский посол не могут представить точных списков этих лиц, но такие списки имеются у начальников концентрационных лагерей. Тов. Сталин отвечает, что все поляки, бывшие в заключении, освобождены по амнистии. Может быть, некоторые из них еще до освобождения куда-нибудь сбежали, например, в Манчжурию…»
Данная фраза про Манчжурию была произнесена Сталиным в самом начале беседы, практически сразу же после окончания обмена протокольными любезностями и дипломатическими взаимными похвалами. Судя по стенограмме, эта фраза произнесена Сталиным в первой же его ответной реплике на начальное заявление Сикорского о том, что не все поляки освобождены из тюрем и лагерей по амнистии от 12 августа 1941 г., когда ни о каких офицерах речь еще не велась и, в соответствии с первоначальной повесткой дня, не должна была вестись. При этом сами же руководители Польши заявляют, что по их сведениям, эти пока еще не освобожденные поляки живы, но находятся где-то в лагерях ГУЛАГА то ли на Дальнем Востоке, то ли на Крайнем Севере, причем задерживают их освобождение некие конкретные начальники лагерей, чтобы не срывать выполнение планов работ. Однако Сикорский тут же заявляет, что у него нет точных списков. Здесь видна обычная дипломатическая игра сторон – польские руководители не владеют полной информацией о своих соотечественниках и всячески пытаются выудить хоть какие-нибудь сведения о них из советской стороны. Для Сталина и Молотова такая дипломатическая игра привычна и естественна, они к ней готовы и охотно в нее включаются. Но и из текста, и из контекста беседы ясно и недвусмысленно следует, что под «сбежавшими в Манчжурию» Сталин имеет в виду всего лишь несколько человек из районов Дальнего Востока, а вовсе не тысячи офицеров из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей! Далее разговор переходит на проблемы трудоустройства находящихся в СССР трудоспособных поляков, материальной помощи нетрудоспособным, переселении в районы с более теплым климатом, организации консульских служб польского посольства в местах скопления поляков. После этого опять всплывает тема якобы неполного проведения амнистии. Сталин выдвигает вполне реальную и разумную версию, что некоторые освобожденные поляки не могли своевременно выехать из-за транспортных трудностей (это чистая правда!) и еще раз подчеркивает, что по его данным, ни в тюрьмах, ни в лагерях, ни в ссылке нет поляков, кроме уголовников или связанных с немцами (это почти правда – из 389.382 подлежащих амнистии поляков не освободили всего лишь 341 человека). На это генерал Андерс говорит, что: «…В настоящее время в лагерях еще есть неосвобожденные поляки. К нему приезжают все время лица, освобождаемые из лагерей, которые рассказывают о том, что в лагерях еще остается много поляков… Освобождение поляков сорвало бы планы работ, которые стоят перед начальниками лагерей. Поэтому начальники лагерей предпочитают не освобождать поляков» (на момент беседы 3 декабря это уже явное вранье плюс В.Андерс откровенно блефует, передавая после этих своих слов составленный Ю.Чапским список на 3.845 офицеров из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей и пытаясь взять Сталина и Молотова «на понт»!) Как ни странно, это ему удается – Сталин, на дух не переносящий очковтирательства со стороны своих подчиненных, тут же начинает звонить в НКВД, требуя объяснений, почему вместо указанного Берией списка на 239 офицеров поляки на самом деле подали ему список на 3,5 тысячи фамилий. После этого разговор снова возвращается к бытовым вопросам, связанным с расселением освобожденных поляков. Итогом первой части беседы становится заем в 100 млн. рублей, которые Сикорский выпрашивает и получает от Сталина «для помощи польскому населению». Необходимо особо подчеркнуть, что в соответствии с согласованной накануне официальной повесткой беседы эта её часть должна была целиком посвящена политическим вопросам, связанным с пребыванием польского гражданского населения на территории СССР. Военные вопросы, в том числе вопросы комплектования польской армии офицерскими кадрами, должны были рассматриваться во второй части переговоров. В этой связи передача в первой части беседы Андерсом Сталину списка разыскиваемых для призыва в армию офицеров может рассматриваться даже как нарушение дипломатического протокола.
Очевидно, что в рамках подготовки встречи руководителей СССР и Польши нарком внутренних дел Л.П.Берия параллельно затребовал информацию о поляках в СССР от нескольких управлений НКВД. Однако из-за эвакуации большинства сотрудников наркомата в Куйбышев своевременно попасть в Москву до начала встречи И.В.Сталина с руководством Польши вся затребованная информация не успела. В частности, Сталин не мог успеть прочесть до начала беседы с Сикорским и Андерсом подготовленную начальником УПВИ НКВД СССР П.К.Сопруненко справку о бывших польских военнопленных, содержавшихся в лагерях НКВД с 1939 по 1941 г. Адресованную на имя начальника 2-го (контрразведывательного) отдела ГУГБ НКВД СССР П.В.Федотова справку закончили передавать в Москву по ВЧ только в 9.45 утра 3 декабря, но в Москве её в 9.45 лишь принял сотрудник секретной части 2-го отдела ГУГБ по фамилии Макетов. Далее документ следовало перепечатать и передать по начальству, а это требовало определенного времени. При таких обстоятельствах 3 декабря попасть на стол к Сталину до 18.00 эти сведения просто физически не могли. Многие интересующиеся Катынским делом люди не понимают элементарной вещи – даже если какой-либо сотрудник НКВД успел 3 декабря передать документ в Москву, то в тот же день попасть к первому лицу государства этот документ мог только в случае своей чрезвычайной государственной важности и то лишь при исключительных обстоятельствах. Сведения о военнопленных поляках в той обстановке особой государственной важности не представляли! Нет также никаких свидетельств, что статистические данные конкретно из этой справки Сопруненко до Сталина вообще когда-нибудь доходили, хотя бы и позднее 3 декабря. Делать какие-либо выводы о предварительном прочтении и обязательном использовании Сталиным в беседе с Сикорским вечером 3 декабря данных из переданной в Москву утром 3 декабря записки Сопруненко, некорректно и безграмотно. В этой связи еще можно хоть как-то понять польских авторов – для них судьба своих соотечественников кажется гораздо важнее всего остального на свете. Для поляков вполне может казаться странным, что Сталин 3 декабря 1941 г. был способен заниматься еще какими-нибудь другими вопросами, помимо размышлений о судьбе польских офицеров из спецлагерей НКВД и подготовки к беседе с Сикорским. Можно даже допустить, что поляки просто не понимают, что в тот день у Сталина были заботы поважнее военнопленных польских офицеров.
Но как понять российских авторов, излагающих в своих работах по Катыни этот эпизод таким образом, что вроде бы как само собой подразумевается, что 3 декабря 1941 г. Сталин просто обязан был отбросить все свои дела и только и делать, что давать Сикорскому, Андерсу и Коту подробные объяснения, куда подевались пленные польские офицеры из лагерей НКВД? Ведь авторам, считающих себя российскими, неприлично делать вид, что они не абсолютно ничего не слышали об обстановке в начале декабря 1941 г., когда, например, именно в день встречи Сталина с поляками 3 декабря шли напряженнейшие бои на ближайших подступах к Москве, фронт был в 25-30 километрах от Кремля, 3 декабря немецкие войска прорвались к Кубинке и Голицыно, а утром 3 декабря в бой с прорвавшимися немцами в районе Перхушково вынуждена была вступить даже охрана штаба Западного фронта?!
