>или Что на самом деле говорила советская сторона полякам о судьбе пропавших пленных польских офицеров.
Но если слова Сталина «сбежали в Манчжурию» не относятся к катынским полякам, возникает естественный вопрос: а что же тогда на самом деле говорили в 1941-43 г.г. польской стороне руководители СССР про судьбу военнопленных из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей? И здесь выясняется очень интересная, но малоизвестная широкой публике и крайне неприятная для сторонников «версии Геббельса» деталь Катынского дела – руководители СССР говорили полякам ПРАВДУ.
Здесь опять необходимо сделать небольшое отступление и задать себе другой вопрос – а что вообще могло в 1941-43 г.г. высшее руководство СССР знать про военнопленных из трех спецлагерей НКВД?
Для сторонников «версии Геббельса» ответ ясен с самого начала – Сталин, Берия, Молотов, Ворошилов, Микоян и примкнувшие к ним по телефону Калинин и Каганович с самого начала хорошо знали, отлично помнили и постоянно должны были держать в голове все самые мельчайшие подробности информации об этих военнопленных. Поэтому все эти годы они только и делали, что тряслись от страха от того, что об их преступном приказе расстрелять пленных офицеров станет известно полякам, немцам и мировой общественности. Из-за этого в целях конспирации распорядились поляков в Калинине и Катынском лесу расстреливать из немецких пистолетов «Вальтер» патронами немецкого производства, а в Катынском лесу еще и дополнительно связывать расстреливаемым руки исключительно немецкими веревками. Однако для Харькова таких распоряжений не дали – то ли немецких пистолетов и веревок не хватило, то ли забыли распорядиться по причине своей постоянной занятости ежедневным проведением «политики репрессий».
Но мы «версии Геббельса» придерживаться не обязаны, поэтому попытаемся представить, что же могли на самом деле сообщать руководству про ситуацию с поляками в исправительно-трудовых лагерях к западу от Смоленска после 16 июля 1941 г. ответственные сотрудники НКВД. Честно написать в рапортах начальству про то, как охрана лагерей разбежалась с приближением немцев и как прибывший из Смоленска конвой 252-го полка КВ НКВД СССР не смог сломить сопротивление отказавшихся ему подчиниться поляков, конечно могли, но вряд ли. Такое развитие событий означало полную профнепригодность сотрудников НКВД, более того, подобные их действия являлись в условиях военного времени тяжким воинским преступлением. Поэтому наверняка в докладах начальству ситуация была слегка (а, может быть, и не слегка) смягчена и приукрашена. Скорее всего, начальству доложили что-то типа того, что «…Из числа находившихся в лагерях особого назначения осужденных была проведена успешная эвакуация лояльно настроенных к СССР и представляющих в связи с этим наибольший интерес бывших польских граждан в количестве нескольких десятков или сотен человек, а остальные в связи со сложной оперативной обстановкой, отсутствием транспорта, невозможностью организовать конвоирование в пешем порядке и во избежании эксцессов в соответствии с инструкциями и указаниями начальства были освобождены».
Ответы советского руководства периода конца 1940 - начала 1943 г.г. на вопросы поляков насчет военнопленных из трех спецлагерей известны в настоящее время исключительно в изложении польской стороны. А как польские источники искажают реальное содержание бесед польских и советских представителей, мы уже видели на примере бессовестного перевирания поляками смысла слов Сталина «Сбежали в Манчжурию». Поэтому относиться к изложению поляками ответов советского руководства насчет военнопленных из трех спецлагерей тоже надо критически. Но раз других источников нет, приходится использовать польские. Обобщенно позиция поляков излагается следующими выражениями: «…Пришел ответ. Он оказался стандартным, таким какой неоднократно давали в Москве Сикорскому, Коту и Андерсу: "всех освободили"» («Катынский синдром», стр.147).
Более конкретные данные содержатся у Юзефа Мацкевича в книге «Катынь» и у некоторых других авторов (судя по количеству приводимых Мацкевичем отсутствующих у других авторов мелких подробностей, остальные авторы просто списывали информацию у Мацкевича).
«30 октября 1940 г. Берия и Меркулов являются лично в тюрьму на Лубянке и приглашают на разговор трех польских офицеров: полковников Берлинга, Букоемского и Горчинского. Советские наркомы говорят о возможности конфликта с Германией, очерчивают структуру будущей Польши (более или менее соответствующую сегодняшнему положению, т. е. Польше после 1945 г.), затрагивают вопрос о возможной организации польских вооруженных сил, подчиненных советскому командованию. Берлинг в принципе принимает эту концепцию. Беседа переходит в более конкретную область. Меркулов заговорил о том, на какую численность польских офицеров можно рассчитывать при формировании польских частей. Берия скривился, но было уже поздно. Берлинг, который, конечно, как и другие, не знал о судьбе пропавших без вести польских военнопленных из трех лагерей, выпалил, что он готов по памяти составить списки тех офицеров, которые были, как он знает, заключены в лагеря на советской территории. Меркулов замолчал. А Берия, неловко откашлявшись, размеренным голосом произнес следующие веские слова: — Нет, они не входят в расчет... Мы сделали ошибку, ошибку сделали...
Этот разговор происходил в просторном кабинете начальника тюрьмы. Берлинг подробно рассказал о ходе разговора товарищам по камере, которые не принимали в нем участия. Конечно, слова Берии были восприняты как откровение. Наступило гробовое молчание. Полковник Горчинский обратил внимание на то, что эти знаменательные слова нужно как-то запротоколировать, хотя бы в памяти. Из них ясно, что с большинством офицеров что-то случилось. — Что? Никто не отозвался. Только через минуту кто-то заговорил: — Как же он, в конце концов, сказал? — По-моему, — изложил Горчинский, — так: "Сделайте списки, но многих из них уже нет. Мы сделали большую ошибку..." А через минуту: "Отдали их немцам", или что-то в этом роде. — Как же можно было этого точно не расслышать! ..» (Ю.Мацкевич. «Катынь»; )
«18 марта 1942 года генерал Андерс в сопровождении своего начальника штаба, полковника Окулицкого, опять просит аудиенцию у всемогущего. Сталин принял их в Кремле в присутствии Молотова. Андерс описывает положение польской армии, формирующейся в СССР, и говорит: — Нам по-прежнему не хватает офицеров. До сих пор нет офицеров из Козельска, Старобельска и Осташкова. Они все-таки должны быть где-то у вас. Мы собрали дополнительные сведения, — он вручает два списка, которые Молотов берет у него из рук. — Куда же они могли деваться? У нас есть следы их пребывания на Колыме. Сталин, с папиросой во рту, марая бумагу, отвечает: — Я уже отдал приказ их освободить. Говорят даже, что они на Земле Франца-Иосифа, а там ведь никого нет. Не знаю, где они. Да и зачем нам их держать? Может быть, они в лагерях на территории, занятой немцами, может, разбежались... — Это исключено, об этом мы знали бы, — вставил полковник Окулицкий. — Мы задержали только тех поляков, которые состоят на службе у немцев, — сухо ответил Сталин и переменил тему разговора. "На территории занятой немцами?" "Разбежались?" Откуда они могли разбежаться? В какой местности, из какого лагеря? Когда они могли оказаться на этой территории?..» (Ю.Мацкевич. «Катынь»; )
Есть свидетельства, что практически открытым текстом про то, что офицеры из Козельского, Старобельского и Осташковского спецлагерей остались на оккупированной территории и захвачены немцами, говорил полякам в 1942 г. и представитель НКВД СССР для связи с Польской армией на территории СССР комиссар госбезопасности 3-го ранга Г.С.Жуков.
Однако прямо заявлять польской стороне о том, что пленных польских офицеров и полицейских осудили решением Особого Совещания к исправительно-трудовым работам ни до войны с Германией, ни, тем более, в условиях военных действий с немцами, было нельзя. Такие действия советского руководства в отношении военнопленных являлись грубым нарушением Женевской «Конвенции о содержании военнопленных» от 27 июля 1929 г., к которой СССР хотя формально и не присоединился, однако всячески подчеркивал, что будет придерживаться изложенных в ней принципов. Нельзя было в условиях войны открыто заявлять и о бывших польских гражданах, расстрелянных на территории СССР по приговорам военных трибуналов – это неизбежно приводило к пропагандистским и политическим осложнениям для СССР.
Заключение.
Слова Сталина про сбежавших в Манчжурию поляках никоим образом не свидетельствуют в пользу какой-нибудь из версий Катынского дела и ничего не доказывают. Но история с «байкой про Манчжурию» очень хорошо иллюстрирует некорректные методы пропагандистской борьбы вокруг Катынского дела, применяемые сторонниками «версии Геббельса». В будущем никакие заявления и утверждения сторонников «версии Геббельса» без тщательной проверки и многократной перепроверки принимать к рассмотрению ни в коем случае нельзя. Слишком брехлива, морально нечистоплотна и бессовестна эта публика.
